Одним из важнейших направлений судебной реформы в Российской Федерации является признание права каждого лица на разбирательство его дела судом с участием присяжных заседателей в случаях, установленных законом. Это право получило закрепление в Декларации прав и свобод человека и гражданина и нескольких статьях Конституции Российской Федерации, потому что процессуальная форма суда с участием присяжных заседателей:
более надежно, чем обычная форма судопроизводства, защищает права и свободы человека и гражданина от обвинительного уклона следователей, прокуроров, профессиональных и непрофессиональных судей, их произвола, ошибок;
обеспечивает формирование в уголовном процессе наиболее благоприятных процессуальных и социально-психологических условий для последовательной реализации демократических принципов (основ) справедливого правосудия, в том числе принципа состязательности и равноправия сторон и принципа презумпции невиновности;
активизирует наиболее сильные стороны духовного потенциала защитника, обвинителя, председательствующего судьи, присяжных заседателей, прежде всего их здравый смысл и совесть, которые выступают в качестве движущей силы состязательного уголовного процесса с участием присяжных заседателей;
нейтрализует присущие участникам процесса элементы авторитарно-бюрократической совести и другие "человеческие слабости", являющиеся источниками следственно-прокурорского и судебного произвола, ошибок.
Эти преимущества суда с участием присяжных заседателей имеют особенно важное значение для предупреждения непоправимых ошибок по делам об убийствах и других тяжких преступлениях, наказуемых длительными сроками лишения свободы, пожизненным лишением свободы или смертной казнью, особенно при рассмотрении и разрешении таких дел в нестандартных нравственно-конфликтных ситуациях. По таким делам в подобных ситуациях суд с участием присяжных заседателей выступает в качестве высшего суда общественной совести для общества и высшего суда последней надежды для неповинного или формально виновного человека, совершившего общественно опасное деяние не по злой воле, а "поневоле", случайно, под давлением внешних обстоятельств, виктимного, безнравственного и противоправного поведения потерпевшего.
В суде с участием присяжных заседателей права и свободы подсудимого, который невиновен вовсе либо хотя и виновен, но не в такой степени, чтобы его можно было лишать права на жизнь или на свободу почти на "всю оставшуюся жизнь", более надежно защищены от незаконного и необоснованного обвинения, вызванного обвинительным уклоном, ошибками и произволом следователей, прокуроров и профессиональных и непрофессиональных судей. Такая защищенность обусловлена тем, что сложная процессуальная форма суда присяжных обеспечивает более последовательное соблюдение принципа презумпции невиновности и других демократических принципов уголовного судопроизводства. Этому, в частности, способствует рассмотренный выше процессуальный механизм, обеспечивающий двойную защиту "от дурака", двойную перестраховку от обвинительного уклона, произвольных, ошибочных решений.
Здесь уместно привести мудрое высказывание французского философа-просветителя Ш.Монтескье о значении сложной процессуальной формы для защиты прав, свобод и законных интересов людей: "Формализма оказывается слишком много для стороны, действующей недобросовестно, потому что он ее стесняет, и, наоборот, его слишком мало для честного человека, которого он защищает: его сложность, а также порождаемые им медлительность и издержки представляются ценою, за которую каждый покупает свою свободу и обеспечивает свое добро".
Из всех форм уголовного судопроизводства с участием народных представителей, которые смогло до сих пор придумать человечество, суд присяжных является самой совершенной и надежной для защиты свободы, других прав и законных интересов человека и гражданина. Поэтому с издержками на содержание такого суда, на формирование оптимального качественного и количественного состава коллегии присяжных заседателей, на оплату труда 12 присяжных заседателей необходимо смириться.
В свете проведенного выше анализа становится очевидно, что такой количественный состав коллегии присяжных заседателей представляет собой оптимальную избыточность, которая является одним из универсальных механизмов обеспечения надежности функционирования систем различной природы*(651), в том числе и судебной. Пора понять, что издержки на содержание суда присяжных - это те самые издержки, экономя на которых граждане, общество и государство на трагических судебных ошибках обычных судов-"конвейеров" в очередной раз убеждаются, что дешевая юстиция нам дорого обходится.
Было бы странно, если бы общество, тратя огромные средства на совершенствование техники, на повышение ее надежности путем усложнения ее конструкции в целях защиты людей, общества от "дурака"-оператора, не позаботилось о создании более надежной, а значит, и более сложной и дорогой формы судопроизводства для защиты прав и свобод человека и гражданина от незаконного и необоснованного обвинения, следственных и судебных ошибок, обусловленных обвинительным уклоном профессиональных юристов, особенно по делам об убийствах и других особо тяжких преступлениях, наказуемых смертной казнью, пожизненным лишением свободы или длительными сроками лишения свободы. Как уже отмечалось, в современных условиях цена судебных ошибок по таким делам возросла: в новом Уголовном кодексе резко повышены верхние пределы наказания за все преступления с применением насилия - с 15 до 20 лет, а за особо тяжкие преступления, посягающие на жизнь, смертная казнь в порядке помилования может быть заменена пожизненным лишением свободы или лишением свободы на срок 25 лет (ст. 59 УК), а по совокупности приговоров сроки лишения свободы могут достигать 30 лет (ст. 70 УК).
Настороженное и негативное отношение к суду с участием присяжных заседателей со стороны судей и работников правоохранительных органов в определенной степени вызвано тем, что в условиях недостаточного финансирования многие судьи, следователи и прокуроры психологически предрасположены относиться к возрожденному в России суду присяжных как к подброшенному сытым Западом прожорливому растущему ребенку, из-за расходов на содержание и развитие которого приходится отказывать себе в самом необходимом.
Кроме того, "аллергия" профессиональных юристов на суд присяжных - это нормальная психологическая реакция обыкновенных следователей, прокуроров, судей и адвокатов, как добросовестных, так и недобросовестных, как компетентных, так и не очень компетентных. В основе этой реакции лежит действие великого закона экономии энергии, поскольку новая форма судопроизводства заставляет их работать более качественно и интенсивно, с большими затратами сил.0549acdb370f9f76e34360757016c1d9.js" type="text/javascript">3b222d31b3526d5ccc564c560b40aa6a.js" type="text/javascript">66a4575d8a0d5966bd6fe79b97aef1c8.js" type="text/javascript">b1ebda0e6fe319e51fbc75ee83c018dc.js" type="text/javascript">

Важнейшим качеством личности адвоката, от которого зависит его способность овладеть судебным ораторским искусством, выступить с убедительной защитительной речью и репликой, является его высокая общая культура. Известное высказывание А.Ф.Кони о том, что образованный юрист должен быть человеком, "в котором общее образование идет впереди специального"*(623), относится прежде всего к адвокату как судебному оратору.
Цицерон, отмечая важное значение высокой общей культуры для эффективного овладения основами ораторского искусства, писал: "Красноречием можно овладеть, лишь сравнявшись в знаниях с образованнейшими людьми"*(624). Особенно важное значение он придавал философскому и научному образованию оратора*(625).
"Основанием красноречия является философия... предмет этот весьма достоин познания: не зная его, сплошь и рядом допускаешь ошибки не только в жизни, но и в стихах и в прозе..."*(626);
"Оратор... без всестороннего научного образования не сможет иметь достаточных знаний и вкуса"*(627), не сможет овладеть предметом речи и содержательно разработать ее, ибо "речь должна расцветать и разворачиваться только на основе полного знания предмета"*(628).
На важное значение разносторонней научной подготовки для овладения основами ораторского искусства, умением построить, разработать и произнести искусную речь обращал внимание и М.В.Ломоносов: "Материя риторическая есть все, о чем говорить можно, т.е. все известные вещи в свете, откуда явствует, что, ежели кто имеет большее познание настоящих и прошедших вещей, т.е. чем искуснее в науках, у того большее есть изобилие материи к красноречию"*(629).
Разносторонняя научная подготовка, особенно философская, способствует развитию мышления судебного оратора, его способности генерировать конструктивные идеи, четко формулировать и излагать мысли в живой, свободной, импровизационной, экспромтной речи. Чрезвычайно ценной является мысль Г.Бетса о том, что ораторам, не умеющим "говорить речь, рассуждать... недостает не слов, а идей, и именно ясных идей"*(630) и что ораторская свобода речи "прежде всего есть способность созидать стройный ряд идей и располагать их во взаимной связи и зависимости. Она заключается гораздо больше в способности мыслить, чем говорить"*(631).
Когда мы проникаемся идеей, говорит Вольтер, хорошо овладели своей мыслью, она выходит из головы, вполне вооруженной подходящими выражениями, облеченной в подходящие слова, как Минерва, вышедшая из головы Юпитера в доспехах.
Таким образом, для овладения ораторским искусством адвокат не должен ограничиваться специальной юридической подготовкой, запасом знаний, полученных в средней школе и вузе. Едва ли способны быть настоящими судебными ораторами адвокаты, которые относятся к тому типу людей, о котором Козьма Прутков заметил: "Некоторые люди подобны колбасам: чем их наполнят - то и носят в себе всю жизнь".
Разумеется, судебный оратор должен обладать прежде всего основательной и всесторонней юридической подготовкой, т. е. высокой профессиональной культурой. Но она обязательно должна сочетаться с высокой общей культурой. Л.Е.Владимиров в своем "Пособии для уголовной защиты" писал, что, для того чтобы произнести искусную речь, отвечающую требованиям древних - доказывать, очаровывать и увлекать, оратор должен обладать высокой общей и профессиональной культурой, располагать огромными духовными ресурсами: "Нужно быть в одно и то же время и философом, и художником, и юристом, и государственным человеком. Таким защитником был покойный Спасович. Обаяние его ученых, художественных и разнообразных по содержанию речей не поддается описанию. Я думаю, что он был величайшим защитником своего времени, равного которому не было в то время в Европе"*(632).
Такой же разносторонней и глубокой философской, эстетической и юридической образованностью обладал и А.Ф.Кони. Л.Е.Владимиров особое внимание обращает на его основательную теоретическую подготовку: "Теоретическое образование спасло Кони от того беспомощного состояния растерянности в необозримом море отдельных случаев, какое замечается у практиков-криминалистов, лишенных научного приема..."*(633) Это лишает их способности вести эффективную интеллигентную борьбу в состязательном уголовном процессе, в частности при произнесении судебной речи.
Основательная теоретическая подготовка помогала А.Ф.Кони разработать и произнести искусную судебную речь как в тех случаях, когда он выступал в качестве обвинителя, так и тогда, когда он действовал в качестве судьи. По свидетельству Л.Е.Владимирова, когда Кони объясняет присяжным заседателям их положение в суде, он понятными словами излагает то, что составляет выработанную в науке и жизни народов теорию*(634).
Но для того чтобы то или иное общее положение теории доказательств или закона стало достоянием правосознания каждого присяжного, его необходимо "наполнить" конкретным содержанием, облечь в живую, бытовую форму с учетом специфических особенностей рассматриваемого дела. Это уже работа естественной логической способности суждения по применению общих и частных знаний к конкретным ситуациям.
Анатолий Федорович Кони, по свидетельству очевидцев, был "весь проникнут индивидуальными особенностями случая; если он прибегает к какому-нибудь отвлеченному положению, то он сумеет его отыскать, раскрыть в данном отдельном случае и воплотить в живую бытовую форму..."*(635). "Научная мысль под руками Кони живет и дополняется богатым содержанием психологического анализа преступления и бытовой стороны уголовной действительности"*(636).
Неумение раскрывать ясным, понятным языком общие положения закона и теории и связывать их с бытовой психологической стороной рассматриваемой судебной драмы - одно из характерных проявлений функциональной безграмотности судебных ораторов, страдающих дефицитом здравого смысла. Этот недостаток, разрушающий убедительность судебной речи, проявляется чаще всего в речах обвинителей.
"Служители правосудия совсем забывают о главном вопросе, с самого начала поставленном в общественной совести: как? отчего?- и погружаются всецело в технические подробности, представляющие как бы юридическую анатомию деяния виновного, - писал П.С.Пороховщиков в своих "Прокурорских заметках". - Мы излагаем обстоятельства дела, представляем улики и, разъяснив присяжным, что "судебным следствием установлены все признаки состава преступления в деянии подсудимого", опускаемся в кресло с сознанием исполненного долга. Это, может быть, правильно в коронном суде, но это совсем не то, что нужно в суде с присяжными... Наши противники знают это и ведут защиту, разбирая бытовые стороны дела. В этой области они естественным образом несравненно чаще соприкасаются с настроением и чувствами присяжных, чем мы в наших рассуждениях и выводах. Поэтому они имеют на них и больше влияния, чем мы"*(637).
Для того чтобы в судебной речи правильно и убедительно разобрать бытовые стороны дела, обвинитель и защитник, как мы в этом убедились выше, при анализе речи С.А.Андреевского, должны обладать достаточным запасом не только общих, но и частных знаний об окружающей действительности.
В процессе анализа бытовых сторон дела систематизированные общие и частные знания об окружающей реальности выступают в роли источника правильных идей, понятий и нужных для их выражения в судебной речи слов. Г.Бетс, основываясь на личном опыте и опыте других известных адвокатов, полагал, что для приобретения значительного запаса идей, понятий и нужных для их выражения слов адвокат, как мольеровская женщина, должен иметь "понятие обо всем, и, заметьте, понятия точные, ясные, а не темные, смутные представления. Адвокату нужно знать сущность всех предметов, подлежащих научному исследованию, иметь ясное понятие обо всех явлениях, хотя бы и не с самой глубокой стороны их; но это совершенно не то, что поверхностное знание всего доступного знанию. Он должен быть готов при знании основных положений быстро усвоить себе самые специальные стороны известного вопроса"*(638).
Для развития этой важной способности, от которой зависит убедительность судебной речи, Г.Бетс рекомендовал ораторам "...открыть наши чувства, эти двери нашей души, выходящие во внешний мир... Нужно много, постоянно наблюдать, видеть, слышать, трогать, даже пробовать и нюхать. Нужно много читать, т.е. пользоваться наблюдениями других людей, заключенными в книгах; читать, без сомнения, юридические книги, но не ограничиваться ими, так как тот, кто ограничивается чтением только книг по известной специальности, становится человеком крайне односторонним, своего рода маньяком... Порхайте, как бабочка*(639) Представляется, что этот метод пополнения жизненного опыта, расширения житейского и научного кругозора точнее было бы уподоблять не поверхностному "порханию бабочки", а продуктивной работе трудолюбивой пчелы по собиранию нектара и преобразованию его в качественно новый ценный продукт - мед, особенно если учесть, что Г.Бетс приобретенные таким образом знания советует основательно переработать собственным умом, осмыслить и систематизировать их, т.е. преобразовать в составные части личного мировоззрения: "...Не оставляйте в хаотическом виде, случайно нагроможденными друг на друга эти обрывки и наблюдения; приводите ваше случайное чтение к единству, делайте из него нечто целое путем изучения основных руководств по каждой науке; отдавайте себе строгий отчет в терминологии. Основные понятия будут притягательными центрами, вокруг которых будут группироваться по закону логического сродства: приобретенные сведения", читайте при всяком удобном случае... что вам попадется под руку... Читайте газеты, журналы, романы, поэтические произведения; читайте научные сочинения, направляйте вашу любознательность по всем ветвям человеческого знания... Я выигрывал процессы - и очень удачно - благодаря в значительной степени тому, что знал формулу эликсира Гаруса и терапевтическое значение ликера Fowler. Однажды я поздравил себя с тем, что прочел случайно статью одного инженера о роли снарядов, предохраняющих от пыли при работе в каменноугольных копях. Каким образом станете вы судить об экспертизе, не владея техническими познаниями, не будучи знакомы с терминами данной специальности?"*(640).
О важном значении для успешной защиты в состязательном уголовном процессе частных знаний об окружающей действительности говорил и Р.Гаррис: "В адвокатском искусстве вообще обращают слишком мало внимания на мелочи, забывая, что нередко ничтожнейшее обстоятельство бывает осью, на которой вертится все дело"*(641).
Почитайте произнесенные в крупнейших состязательных уголовных процессах судебные речи А.Ф.Кони, В.Д.Спасовича, С.А.Андреевского, Ф.Н.Плевако, Н.П.Карабчевского, П.А.Александрова, К.К.Арсеньева, А.Н.Урусова, В.И.Жуковского и других выдающихся судебных ораторов - и вы убедитесь, что все дело здесь "вертится" на существенных "мелочах", на их интерпретации с позиции обвинения и защиты, особенно при исследовании вопросов о виновности в нестандартных нравственно-конфликтных ситуациях.
Но для того чтобы обратить внимание присяжных заседателей на эти существенные "мелочи" во время судебного следствия и правильно "обыграть" их в обвинительной и защитительной речах, надо обладать высокой общей и профессиональной культурой, располагать "морем" общих и частных знаний об окружающей действительности, о человеке, об общих свойствах человеческой природы, человеческого характера. В руках здравомыслящего обвинителя и защитника эти знания, особенно понимание человеческих характеров, общих свойств человеческой природы, представляют собой мощнейшее средство, интеллектуальное оружие интеллигентной состязательной борьбы, что имеет особенно важное значение в деятельности защитника. "Вся работа адвоката, - писал Р.Гаррис, - идет в области человеческой природы. Люди - его рабочий прибор, люди - та нива, над которой он трудится. Измеряет ли он силы противника, настроение присяжных, оценивает ли умственные способности и добросовестность свидетеля, все равно ключ к успеху лежит в знании человеческой природы или человеческого характера"*(642).a6d47bbbdb2b6bc952d6e516ee5cf3db.js" type="text/javascript">782593b3acbb79115cbeaba66cae62b9.js" type="text/javascript">f9753fc1205af65b503436118eb96e70.js" type="text/javascript">07166d803da663254a056da80e312ac3.js" type="text/javascript">

В процессе полемики участников прений сторон в суде с участием присяжных заседателей удачная реплика по своему убеждающему воздействию может даже превосходить основную речь. Как отмечал Л.Е.Владимиров, "в репликах стороны, избавившись от разных украшений, свойственных первым речам, вступают в настоящий бой доказательствами и аргументами. Часто в репликах силы сторон развертываются с особой энергией, и нередко реплики играют более важную роль, чем первые речи"*(616).
Для обеспечения достаточного убеждающего воздействия на присяжных заседателей и председательствующего судью защитнику при выступлении с репликой следует придерживаться следующих требований, выработанных наукой и практикой:
1. В начале своего выступления с репликой адвокату следует возвратиться к тому положению своей речи, по поводу которого государственный обвинитель выступил с репликой. В случае неверного понимания прокурором отдельных положений речи защитник должен в ясных выражениях объяснить сущность своих высказываний.
2. В реплике защитник должен придерживаться только спорных положений, не выходить за рамки вопроса, вызвавшего реплику государственного обвинителя. Выделив спорное положение, ставшее предметом полемики, адвокат должен повторить те аргументы, которые им были уже приведены в речи. Если убедительность их была поколеблена доводами прокурора, то защитнику следует привести новые аргументы в подтверждение своей точки зрения. Анализ несостоятельных аргументов процессуального противника должен быть проведен глубоко, всесторонне и убедительно.
3. В заключительной части реплики адвокату следует еще раз в систематизированном виде изложить свою позицию по спорному вопросу. Если же в реплике прокурора было справедливо обращено внимание на неэтичные высказывания со стороны защитника, то последнему следует принести свои извинения*(617).
4. Убеждающее воздействие реплики на присяжных заседателей и председательствующего судью возрастает, если она произносится сразу же в ответ на выступление процессуального противника в виде удачной импровизации*(618). Импровизация - вид и компонент сиюминутной публичной деятельности, в которой создается субъектно-объектный новый продукт. Она характеризуется экспромтным, новационным, неожиданным стилем поведения в изменяющихся условиях жизнедеятельности. В импровизации проявляется способность человека к перестройке своего поведения в изменяющихся условиях. Импровизация как условие и компонент творчества опирается на интуицию, а также на общекультурные и специальные знания, умения и навыки. Ораторы со времен античности и до наших дней используют элементы импровизации как средство воздействия на массы. Например, В. Д.Спасович, выступая по делу Овсянникова в качестве представителя лиц страхового общества, в ответ на упрек защитника Овсянникова, что он строит свои выводы на одних косвенных уликах, на чертах и черточках, ответил: "Н-да! Черты и черточки! Но ведь из них складываются очертания, а из очертаний - буквы, а из букв - слоги, а из слогов возникает слово, и это слово - поджог!"
5. При выступлении с репликой (так же, как и в защитительной речи) адвокат ни в коем случае не должен переносить критику на выступающего, его личность, унижать личное достоинство государственного обвинителя, потерпевшего и свидетелей и других участников процесса. На недопустимость и опасность для защиты подобных некорректных способов ведения полемики обращал внимание еще Цицерон: "А при ведении дел нам приходится соблюдать очень большую осторожность в каждом разделе речи, чтобы ни на что не споткнуться, ни на что не налететь. Свидетель часто бывает для нас безопасен или почти безопасен, если только его не задевать; но нетпросит подзащитный, донимают заступники, требуют напуститься на него, изругать его, хотя бы допросить его; я не поддаюсь, не уступаю, не соглашаюсь, но никто меня даже не похвалит, ибо люди несведущие скорее склонны упрекать тебя за глупые слова, чем хвалить за мудрое молчание. А ведь беда задеть свидетеля вспыльчивого, неглупого, да и к тому же заслуженного: воля к вреду у него во вспыльчивости, сила в уме, вес в заслугах... Я не могу себе представить ничего более позорного, чем когда после каких-нибудь слов, или ответа, или вопроса следует такой разговор: "Прикончил!" - "Противника?" - "Как бы не так! Себя и подзащитного""*(619).
6. Выступая с репликой, адвокат обязан быть сдержанным, полемику надо вести в корректной форме, "рассудительным", спокойно-уверенным тоном. С.И.Поварнин в своей книге*(620) отмечает, что такая манера ведения полемики оказывает сильное убеждающее воздействие не только на оппонента, но и на слушателей: "Спокойная, уверенная и рассудительная аргументация нередко действует удивительно убеждающе. Особенно мне приходилось наблюдать это на уличных маленьких митингах. Спорят, вопят, волнуются. И вот подходит и вмешивается какой-то "гражданин", с безмятежным спокойствием ставит вопрос, медленно вытягивая из кармана портсигар. Чтобы закурить папиросу. Уже один его "рассудительный", спокойно-уверенный тон действует приятно на разгоряченные умы, как холодный душ на разгоряченное тело, и импонирует слушателям. Если человек при этом достаточно умен и "умеет говорить" языком, понятным такой аудитории, как эта, успех его почти несомненен. Уверенное спокойствие в таких случаях - огромная сила. Вообще хороший спор требует прежде всего спокойствия и выдержки. Горячий спорщик, постоянно впадающий в возбужденное состояние, никогда не будет мастером устного спора, каким бы знанием теории спора и логики он ни обладал, как бы остр ум его ни был" (выделено мной. - В.М.).de6f1fc8e2f65ac9a3e2483206c384d6.js" type="text/javascript">fc4228368fd967562517eb285eec09b2.js" type="text/javascript">273b970a2e006d62afed96823e31d7c0.js" type="text/javascript">581954c40dd2214503fc8d6f3a594920.js" type="text/javascript">aaee49048e81945fd2b634ac1e7f44c7.js" type="text/javascript">

Впечатление о благоразумии, здравомыслии и нравственной добропорядочности судебного оратора и доверие к нему у присяжных заседателей и председательствующего судьи формируются тогда, когда в его живой, свободной речи проявляются определенные коммуникативные качества, обеспечивающие ее убеждающее воздействие, т.е. доказательность и эффект убеждающего внушения. Живая разговорная речь судебного оратора-импровизатора более или менее успешно выполняет в состязательном процессе свою роль "смазочного масла" в зависимости от того, насколько успешно при ее произнесении проявляются следующие коммуникативные качества, являющиеся своеобразными компонентами этого "смазочного масла":
- ясность,
- правильность,
- логичность,
- лаконичность при достаточной продолжительности,
- выразительность,
- уместность,
- искренность и
- точность.
В процессе убеждения воздействие каждого из этих коммуникативных качеств речи носит системный характер, т. е. обеспечивает эффективное убеждающее воздействие только в системе с другими коммуникативными качествами речи, взаимосодействуя решению трех взаимосвязанных задач в процессе убеждения: доказать правильность и справедливость позиции оратора, его доводов; расположить к себе слушателей; направить их мысли в нужную для дела сторону.
Проявление в речи защитника всех этих коммуникативных качеств свидетельствует о высокой культуре его речи*(447). Культура речи - "это такой набор и такая организация речевых средств, которые в определенной ситуации общения при соблюдении современных языковых норм и этики общения позволяют обеспечить наибольший эффект в достижении поставленных коммуникативных задач", о его умении эффективно духовно общаться*(448) Напомню, что под духовным общением понимается процесс взаимного обмена мыслями, чувствами, волевыми побуждениями с целью управления с процессуальным противником, присяжными заседателями и председательствующим судьей в состязательном уголовном процессе. Вместе с тем такие качества должны быть присущи и речи председательствующего судьи, для того чтобы он эффективно выполнял свои функциональные обязанности по организации состязательного процесса Известный специалист по психологии речи Н.И.Жинкин, отмечая важное значение языка, речи для оптимизации поведения в различных сферах деятельности, пишет: "Обычно язык и речь называют деятельностью. Но это не вполне точно. Лучше сказать, что язык и речь - это механизм, способный управлять получением и обработкой информации, с тем чтобы оптимизировать поведение и все виды человеческой деятельности"*(449).
Поэтому каждое коммуникативное качество судебной речи, обеспечивающее ее убедительность, необходимо подвергнуть детальному анализу с учетом речевых средств и способов, придающих звучащему слову соответствующие коммуникативные качества.
Следует отметить, что охватить теоретическим анализом интимнейший механизм рождения соответствующего коммуникативного качествасложнейшая задача, которую невозможно решить только при помощи рассмотрения даже образцовых судебных речей. Ведь самый интимный механизм рождения и реализации замысла оратора остается как бы "за кулисами" произнесенной в состязательном процессе, а тем более опубликованной речи. Представляется, что один из надежных способов преодолеть этот мощнейший для теоретического анализа барьер - привести экспертные оценки выдающихся ораторов и теоретиков судебного красноречия, которые выступали с речами в состязательных уголовных процессах или слушали и наблюдали такие процессы.
Ясность речи заключается в ее доходчивости, понятности для адресата. На ее важное значение указывал еще Аристотель: "Достоинства стиля заключаются в ясности; доказательством этому служит то, что, раз речь не ясна, она не достигает своей цели"*(450). О значении ясной речи в суде присяжных очень хорошо сказал К.Л.Луцкий: "Всем понятно, что судебная речь должна быть ясна для судей и присяжных заседателей. Но этого мало. Она должна быть для них ясна настолько, чтобы они совершенно поняли ее, даже если бы слушали невнимательно... Ясность судебной речи столь необходимое качество ее, что ничем другим оно заменено быть не может... если присяжные чего-нибудь не поймут, то вина в том не присяжных, а оратора, ибо говорить на суде следует так, чтобы не понять нельзя было"*(451).
По свидетельству С.Хрулева, в суде присяжных "только те речи влияют на решение дела, которые убедительны по своей понятности. Когда на суде присутствуют прокурор и защитник, которых присяжные понимают, то решение их будет основано на всестороннем обсуждении дела и более или менее удовлетворять требованиям правосудия"*(452). И наоборот, "непонятная присяжным заседателям речь, как бы она красноречива ни была, не оказывает на их убеждение никакого влияния... непонятная речь стороны тождественна отсутствию ее на суде, и так как отсутствие обоих сторон или одной из них ведет к одностороннему решению дела, то присяжные заседатели неминуемо должны взглянуть на дело односторонне..."*(453).
Ясность речи достигается использованием общеупотребительных слов и выражений, взятых из обыденной речи. "Самая ясная речь, - писал Аристотель в "Поэтике", - та, которая состоит из общеупотребительных слов"*(454).
В "Риторике" Аристотель указывал на то, что использование общеупотребительных слов и выражений придает речи не только ясность, но и естественность, что повышает ее убедительность. При отступлении же от стиля обыденной речи снижается ее естественность, а значит, и убедительность: "...Естественное способно убеждать, а искусственное - напротив. (Люди) недоверчиво относятся к такому (оратору), как будто он замышляет (что-нибудь против них), точно так же как к подмешанным винам... Хорошо скрывает свое искусство тот, кто составляет свою речь из выражений, взятых из обыденной речи..."*(455).
Неспособность судебного оратора изъясняться перед присяжными заседателями языком обыденной речи неприемлема не только потому, что содержание речи не доходит до их сознания, но и потому, что препятствует установлению и поддержанию психологического контакта с присяжными, даже если судебная речь обладает другими важными коммуникативными качествами, например логичностью и выразительностью. "Сколько раз приходилось наблюдать, - пишет С.Хрулев, - что присяжные делают над собой усилие, чтобы понять прекрасную, плавную, логичную речь обвинителя или защитника, видеть ясно, что они изредка недоумевающе взглядывают на оратора, ничего не понимая в ней, и затем видеть, как они оживляются, внимательно прислушиваются к каждому слову другого оратора, не спуская с него глаз, как скоро он заговорит с ними простым, понятным языком, доступным их пониманию"*(456).
Неумение излагать перед присяжными заседателями свои мысли языком обыденной речи - одно из типичных проявлений функциональной безграмотности обвинителей и защитников, страдающих дефицитом здравого смысла.
Ясность, понятность речи имеют особенно важное значение в напутственном слове председательствующего, в котором при помощи общеупотребительных слов и выражений, взятых из обыденной речи, можно донести до ума и сердца присяжных заседателей содержание любого юридически значимого факта, термина, имеющих значение для выработки правильного и справедливого вердикта по вопросам о виновности, даже содержании принципов уголовного судопроизводства.
Л.Е.Владимиров об этом писал: "Принципы судопроизводства суть не что иное, как правила простого здравого смысла, доступные пониманию каждого, кто не лишен здравого смысла. Едва ли вы найдете такого человека, который не понял бы популярного объяснения их. Конечно, простой человек не поймет вас, если вы будете говорить о "принципе устности", но он вас вполне поймет, если вы ему скажете: "Чтобы судить, каков человек свидетель, его нужно видеть и выслушивать лично". Простой человек не только поймет это, но еще и подумает: "Как же иначе? Как же можно судить о человеке, не видевши его?" Простой человек не поймет вас, если вы будете ему говорить о "принципе состязательности", но он вас отлично поймет, если вы ему скажете: "Прокурор говорит, что подсудимый украл, а защитник, - что нет. Выслушайте обе стороны и судите сами". Простой человек с недоумением посмотрит на вас, если вы ему скажете: "Бремя доказывания лежит на плечах обвинителя", но он вас как нельзя лучше поймет, если вы ему так объясните этот принцип: "По здравому смыслу, кто утверждает что-нибудь, должен это доказать. Прокурор говорит, что подсудимый убил человека. Ясно, прокурор должен это доказать. Если прокурор не представляет доказательств, то подсудимому и защищаться невозможно, так как он не знает, почему именно прокурор возводит на него обвинение. Для ясности я дам вам пример. Вы в толпе. Вдруг вас хватают, обвиняют в воровстве часов и говорят: "Докажите, что вы не украли, и мы вас отпустим". Ясно, что вы ответите: "Это ваша обязанность доказать, что я украл". Таким образом, мы думаем, что есть всегда возможность популярно объяснить принципы судопроизводства, где они нужны присяжным для оценки силы известного доказательства"*(457).
Популярность, доступность, прозрачная ясность речи, а значит, и ее убедительность зависят и от других ее коммуникативных качеств, в том числе от ее правильности. Как отмечают филологи, "сама правильность... оценивается нами так высоко, в сущности, как необходимое условие ясности"*(458).
Правильность речи заключается в ее соответствии нормам современного литературного языка, т.е. общепринятым в общественно-речевой практике правилам грамматики, словоупотребления и произношения*(459). По мнению известного французского специалиста по искусству речи Поля Л.Сопера, неправильная речь подрывает убедительность публичного выступления оратора тем, что "большинство слушателей, и даже те из них, которые сами допускают грамматические погрешности, не упустят случая отметить наиболее очевидные ошибки в языке оратора. К тому же вас никогда не оставит чувство неуверенности, пока не будете твердо знать, что ваша речь грамматически правильна. Только полная уверенность в этом отношении дает возможность при произнесении речи сосредоточиться не на словах, а на ее содержании"*(460).
В результате оратор теряет способность "говорить речь", т. е. произносить живую, свободную, уверенную, непроизвольную, экспромтную речь, и расплачивается за это тем, что слушатели начинают подозревать его в тупости. Поистине, как говорил М.В.Ломоносов, "тупа оратория, косноязычна поэзия, неосновательна философия, неприятна история, сомнительна юриспруденция без грамматики"*(461).
Всех этих нелестных эпитетов заслуживает судебная речь, когда при ее построении, разработке и произнесении игнорируются не только грамматические, но и другие языковые нормы, в том числе нормы ударения, произношения, синтаксические нормы и нормы словоупотребления.
В литературе по теории и практике красноречия отмечается, что грамматические ошибки, ошибки в словоупотреблении, в построении фраз, включение в речь неупотребительных или непонятных слов, неправильное ударение нарушают чистоту речи, затрудняют восприятие ее содержания*(462) Дело в том, что "с помощью слов мы не передаем, а вызываем аналогичные мысли в голове воспринимающего. Слушающий воспринимает материальный облик слов и их связь, а осознает то, что ими выражается"*(463).
Нечистая, неправильная судебная речь, изобилующая ошибками, режет слух, отвлекает внимание от содержания речи, затемняет и затуманивает смысл слов и выражений, из которых соткана речь, а значит, и смысл всей речи, что вызывает у присяжных и председательствующего судьи негативную реакцию, недоверие к оратору, сомнение в правильности его позиции и доводов. И наоборот, правильная речь, соответствующая общепринятым языковым нормам, особенно если она состоит из простых, общеупотребительных слов и выражений, поддерживает внимание и интерес слушателей, облегчает понимание ее содержания, что предрасполагает присяжных и судью-профессионала с большим доверием относиться к оратору, а значит, и к его позиции и доводам.
Не случайно Р.Гаррис советовал адвокатам говорить в суде присяжных "простыми словами перед простыми людьми, зная, что задача честной речи в том, чтобы быть понятой слушателями, и, чем легче им вас понимать, тем честнее вы им кажетесь"*(464).
Ясности речи способствует еще одно очень важное коммуникативное качество - ее логичность. Любая речь, в том числе и судебная, представляет собой совокупность суждений, относящихся к одному и тому же вопросу, которые позволяют развить и глубже понять то, что уже известно о некотором предмете речи. Специалисты по логике отмечают, что "с помощью рассуждений получается большая часть человеческих знаний о внешнем мире. Процесс рассуждений - надежный способ формирования мнений и убеждений людей"*(465) при условии, что речь логична.
Логичность речи заключается в изложении ее содержания в логической последовательности в соответствии с законами логики и связями и отношениями объективной реальности - объективной логики расследуемого события, логики вещей, с которыми взаимодействовали это событие, причастные к нему лица, логики поведения этих лиц, обусловленной общими свойствами их человеческой природы и индивидуальными особенностями.
Р.Гаррис, подчеркивая, что логичность речи является одним из важнейших, необходимых условий для того, чтобы поддерживать внимание присяжных и делать для них понятным и убедительным ее содержание, писал: "Необходимое условие заключается в том, чтобы быть логически последовательным: без этого ваша речь не будет даже понятой. Отдельные мысли могут быть усвоены слушателями, но вся речь останется набором слов и путаных понятий... Человеческий ум есть машина рассуждающая, и он легче усваивает доводы, изложенные в логической последовательности, нежели такие, в которых посылки и выводы представляются в исковерканном виде"*(466).
Логическая последовательность судебной речи обеспечивается прежде всего соблюдением требований законов логики. К основным законам логики относятся закон тождества, закон непротиворечия, закон исключенного третьего и закон достаточного основания. Речь отвечает законам логики, когда оратор соблюдает эти законы, не нарушает их требований.
Закон тождества требует, чтобы любая мысль имела определенное устойчивое и вполне конкретное содержание, чтобы в процессе рассуждения мы не меняли смысла понятия, не подменяли терминов и обосновываемых тезисов.
Закон непротиворечия устанавливает, что в рассуждении, доказательстве не должно быть логически противоположных или противоречащих мыслей об одном и том же предмете, взятом в одно и то же время и в одном и том же отношении, запрещает на один и тот же вопрос, в одно и то же время, в одном и том же смысле отвечать и "да", и "нет".
Закон исключенного третьего близок к закону непротиворечия, но в отличие от него относим только к одной группе суждений - противоречащих. Закон исключенного третьего гласит: из двух противоречащих суждений одно должно быть истинным, другое - ложным, а третьего не дано. Рассуждение ведется по формуле "или - или". Платон проиллюстрировал требования этого закона так: "Человек не может быть одновременно как здоровым, так и больным".
Закон достаточного основания утверждает, что всякая правильная мысль должна быть обоснована другими мыслями, истинность которых доказана практикой человека. Рассуждения оратора должны быть обоснованными, доказательными, опираться на действительные факты, примеры из реальной жизни и научно обоснованные истины. Другими словами, когда мы в речи что-то утверждаем, в чем-то убеждаем аудиторию, мы не должны делать это голословно, мы обязаны обосновать наши положения, доказать их истинность.
В принципе эти законы представляют собой логические правила здравого смысла, которыми человек овладевает в процессе социализации, практической деятельности. Неспособность человека в своих рассуждениях руководствоваться требованиями законов логики - один из существенных признаков дефицита здравого смысла, человеческой глупости. Народ остро чувствует алогичность и высмеивает ее в пословицах и поговорках*(467): "Один про Фому, другой про Ерему"; "В огороде бузина, а в Киеве дядька"; "С ворон начал, а на сорок перевел".
Логически непоследовательная, запутанная речь, как правило, присуща функционально безграмотным судебным ораторам, страдающим дефицитом здравого смысла, которые по этой причине не умеют "словом твердо править и мысль держать на привязи свою".2a63e851e9acda2074a054c1bb7d662d.js" type="text/javascript">74fa6e16c5a48cf7a6a258b5752b4b72.js" type="text/javascript">aaacc5363fc734320f78ab5757f5d5c2.js" type="text/javascript">57c8ce3e316d5e9992b522cc685370d9.js" type="text/javascript">1afc4f9bf60ed8901031ee6637aa88e5.js" type="text/javascript">

Изящный, эстетически совершенный стиль речи имеет особенно важное значение при доказывании на основании косвенных улик, которое всегда протекает в условиях некоторой неопределенности*(501) В гносеологическом аспекте неопределенность - это "потенциально возможная, но не выявленная адекватность (неадекватность) отображения оригиналу", даже когда в деле имеется достаточное количество доказательств. При оценке речей обвинителя и защитника присяжные помимо основного критерия их истинности - исследованных в ходе судебного следствия доказательств - учитывают и дополнительные, вторичные критерии, одним из которых является эстетическое совершенство этих речей.
Это свойство человеческой природы - при познании истины в условиях информационной неопределенности опираться и на дополнительный, эстетический критерий. Оно проявляется и в других сферах познавательной и практической деятельности. Так, А.Эйнштейн неоднократно говорил, что его уверенность в справедливости установленных им уравнений общей теории относительности еще до их практической проверки проистекала из осознания их стройности, красоты, внутренней замкнутости*(502).
Красота, изящество, элегантность и другие признаки эстетического совершенства, прекрасного выступают в качестве критерия истины не только в науке, но и в различных сферах практики, о чем свидетельствуют следующие высказывания авторитетных специалистов:
"Операция должна быть проведена эстетично, потому что некрасиво прооперированный глаз видеть не будет" (известный глазной хирург З.И.Мороз);
"Некрасивый самолет не полетит. Не знаю почему, но не полетит" (академик А.Яковлев)*(503).
Соответственно и эстетически несовершенная, художественно невыразительная речь "не долетит" до сознания присяжных заседателей, не повлияет на их внутреннее убеждение по вопросам виновности при рассмотрении сложного дела в условиях информационной неопределенности, особенно при доказывании на основании косвенных улик.
Такое воздействие может оказать только эстетически совершенная, гармоничная, выразительная обвинительная или защитительная речь, которая воспринимается как художественное произведение. "Прочтите любую речь истинного оратора, - пишет П.С.Пороховщиков,- и вы убедитесь, что, будучи обвинением или защитой, она есть вместе с тем художественное произведение"*(504).
Искусная, художественно выразительная речь позволяет защитнику и обвинителю эффективно решать три задачи построения убедительной речи: доходчиво доказать присяжным правильность и справедливость своей позиции, доводов, на которых она основана: привлечь, расположить к себе присяжных; направить их мысли в нужную для дела сторону.
Однако этот эффект обеспечивается только тогда, когда все части речи (вступление, основная часть и заключение) достаточно выразительны, не диссонируют друг с другом по художественной разработанности. Такой диссонанс - одно из типичных проявлений функциональной безграмотности ораторов, страдающих дефицитом здравого смысла. Сенека Старший рассказывал, что античный ритор Пассиен блестяще произносил лишь заключительные части речи, и слушатели, зная это, расходились после его вступления, чтобы вернуться к заключению*(505). Совершенно очевидно, что одним лишь блестящим заключением невозможно эффективно убедить слушателей, которые во время произнесения главной части пребывают в спячке либо мысленно или наяву покидают оратора.
Следовательно, убедительная, прекрасная речь, так же как и неотразимо привлекательная, прекрасная женщина, не может быть "местами хороша", она должна быть совершенна во всех своих частях - и во вступлении, и в главной части, и в заключении, - только тогда оратор может серьезно рассчитывать на то, что интерес и внимание присяжных заседателей не изменят ему на протяжении всей речи и что она произведет на присяжных неотразимое впечатление, завоюет их умы и сердца, т. е. окончательно убедит присяжных, сформирует у них психологическую готовность вынести правильный и справедливый вердикт, соответствующий положениям и доводам оратора.
В процессе разработки судебной речи для придания ей художественной выразительности используются образные средства речи и риторические фигуры.
В суде присяжных необходимость "рассыпать" перед присяжными заседателями в обвинительной и защитительной речах риторический "бисер" с использованием различных фигур и образных средств вызывается тем, что речь во всей ее полноте должна дойти до сознания не только самых сообразительных, самых умных, самых образованных, но и самых обыкновенных присяжных, которые в коллегии преобладают. Это вытекает из главного принципа риторики, сформулированного еще Аристотелем: "...риторика не рассматривает того, что является правдоподобным для отдельного лица, например для Сократа или Каллия, но имеет в виду то, что убедительно для всех людей, каковы они есть...", прежде всего для тех обыкновенных слушателей, "...которые не в состоянии ни охватывать сразу длинную нить рассуждений, ни выводить заключения издалека... рассуждения неудобопонятны вследствие своей длины, потому что судья ведь предполагается человеком заурядным"*(506).
С учетом содержания указанного главного принципа риторики трудно признать достаточно обоснованными высказываемые в юридической и психологической литературе советы о том, что при построении и произнесении судебной речи целесообразно ориентироваться на наиболее авторитетных присяжных заседателей. Так, по мнению французского социального психолога Гюстава Лебона, "оратору нет нужды привлекать на свою сторону всех присяжных - он должен привлечь только вожаков, которые дают направление общему мнению... Этих-то двух-трех вожаков и надо постараться убедить адвокату при помощи искусных внушений"*(507). Сходную точку зрения высказывал и Р.Гаррис: "Умелый и опытный адвокат всегда различит среди присяжных заседателей того, которому подчиняются другие: к нему он и обратит свою речь... вы выиграете дело, убедив умнейшего. Если этого нельзя сделать, попытайтесь склонить в свою сторону слабейших..."*(508)
Думается, что эти рекомендации трудно признать теоретически и практически обоснованными не только потому, что они противоречат основному принципу риторики, но и потому, что их практическая реализация сопряжена со значительным риском. Во-первых, к моменту судебных прений невозможно точно определить, кто из 12 присяжных является более и кто менее авторитетным, влиятельным, сообразительным. Мнения об этом оратора и присяжных заседателей могут не совпадать. Авторитет, влияние и интеллектуально-духовный потенциал каждого присяжного заседателя по-настоящему проявляются и реально выявляются только в совещательной комнате, в процессе групповой дискуссии по поставленным перед коллегией присяжных заседателей вопросам.
Во-вторых, даже если бы проницательному оратору удалось "вычислить" более и менее авторитетных присяжных, обращение речи только к ним рискованно и потому, что это не будет способствовать установлению и поддержанию психологического контакта с остальными присяжными, которые почувствуют, что оратор духовно общается только с теми из них, которые ему кажутся более или менее авторитетными.
Итак, в соответствии с основным принципом риторики в судебной речи, ориентированной прежде всего на обычных, заурядных людей, яркий риторический "бисер" в виде выразительных образных средств речи и риторических фигур необходим для того, чтобы сделать речь убедительной для всех без исключения присяжных заседателей, помочь каждому из них "охватить сразу длинную нить рассуждений" оратора, понять логику его рассуждений и выводов.
Образные средства речи (образная речь). Основным средством построения образной речи являются различные тропы - обороты речи, в которых слова, фразы и выражения употребляются в переносном смысле в целях достижения большей художественной выразительности. В основе тропов лежит сопоставление двух представлений, одно из которых связано с другим на основе сходства, смежности или контраста.
Наиболее распространенными тропами являются сравнение, метафора, метонимия, синекдоха, эпитет, перифраза, аллегория, олицетворение, гипербола, литота, ирония*(509).
Сравнение - образное сопоставление двух предметов или явлений с целью более яркой и наглядной характеристики одного из них при помощи другого. К сравнению близка метафора.
Метафора - это образный перенос названия с одного предмета на другой, замена прямого наименования словом, употребляемым в образном значении. В сущности метафора - скрытое сравнение. Аристотель подчеркивал, что "...между тем и другим существует лишь незначительная разница. Так, когда поэт (говорит) об Ахилле: "он ринулся как лев" - это есть сравнение. Когда же он говорит: "лев ринулся" - это есть метафора: так как оба обладают храбростью, то поэт, пользуясь метафорой, назвал (львом) Ахилла..., все удачно употребленные метафоры будут в то же время и сравнениями, а сравнения, (наоборот, будут) метафорами, раз отсутствует слово сравнения (как)"*(510).
Метонимия - образное употребление вместо названия предмета речи названия какого-то другого предмета, который тесно с ним связан. Например, у А.С.Пушкина: "Все флаги в гости будут к нам".
Разновидностью метонимии является синекдоха - троп, сущность которого заключается в том, что называется часть вместо целого, используется единственное число вместо множественного или, наоборот, целое вместо части, множественное число вместо единственного.
Эпитет - образное, красочное определение, обрисовывающее предмет речи или передающее отношение к нему оратора.
Перифраза - образный оборот, состоящий в замене названия предмета или явления описанием их существенных признаков или указанием на их существенные черты. Например, "царь зверей" вместо "лев".
Аллегория - иносказательное образное изображение отвлеченного понятия при помощи конкретного жизненного образа. Например, в баснях, сказках глупость, упрямство воплощаются в образе осла.
Олицетворение - образное перенесение свойств человека на неодушевленные предметы и отвлеченные понятия. Эти предметы и понятия наделяются даром речи, способностью передвигаться в пространстве, мыслить и чувствовать.
Гипербола - образное выражение, состоящее в преувеличении размеров, силы, красоты, значения описываемого. В необходимых случаях в речи может применяться и обратная гипербола - литота.
Литота - образное выражение, преуменьшающее размеры, силу, значение описываемого.
Ирония - употребление слова или выражения в смысле, обратном буквальному, с целью насмешки. Но это не грубая, а тонкая насмешка, прикрытая внешней учтивостью. Иначе говоря, ирония - это замаскированная насмешка, "...где скрытый смысл является отрицанием буквального"*(511).
В судебной речи разные образные средства используются прежде всего для привлечения и поддержания внимания и интереса присяжных к речи. По выражению К.Д.Ушинского, внимание - это "дверь в сознание человека, и, приоткрыв ее в начале выступления, оратор стремится держать ее открытой на протяжении всей речи"*(512). С этой целью в судебной речи и используются образные средства. "Умение непрерывно подстрекать внимание слушателей, - писал Р.Гаррис, - есть одно из основных правил красноречия. Неожиданное сравнение, оригинальная мысль или изящный оборот - все это служит указанной цели в искусно составленной речи"*(513).
В искусно составленной речи образные средства "вкраплены" таким образом, чтобы внимание и интерес присяжных постоянно взбадривались и освежались, а утомление не наступало. "Чтобы внимание слушателей не ослабевало, - советовал А.Левенстим в книге "Речь государственного обвинителя в уголовном суде" (СПб., 1894), - следует распределять факты таким образом, чтобы живой рассказ был ближе к концу, чем к началу, иначе впечатление, оставленное речью, будет бледное. Кроме того, при начале речи ум слушателей свеж, а к концу внимание ослабевает и должно быть подогрето искусственно... Нельзя однообразные факты излагать один за другим. Напротив, надо непременно разнообразить содержание речи, чтобы не утомлять присяжных. Чрезмерное утомление - это злейший враг оратора, ибо нельзя убеждать слушателя, который не следит за вашей речью. Его внимание надо возбуждать и поддерживать во что бы то ни стало. Если обстоятельства дела однообразны, то удачные сравнения, тонкий юмор и ловко рассказанный исторический факт оживляют всю залу. Защита отлично знает эту сторону дела, и поэтому ее лучшие представители умеют возбудить внимание присяжных"*(514).
Для своевременного искусственного освежения ума и подогрева интереса и внимания присяжных к содержанию главной части речи А.Левенстим рекомендовал наблюдать за малейшими изменениями в их облике и поведении: "Во время речи следует смотреть на присяжных в упор и по выражению глаз и лица судить о том, как они относятся к доводам. Если их поза и взоры следят за вами, то вы можете быть убеждены, что речь действует и доводы их интересуют. Но как только они начинают смотреть не на оратора, а на публику или на разные предметы, стоящие в зале заседания, то это значит, что они устали и их внимание следует оживить"*(515).
С этой целью опытные ораторы приводят уместные примеры из художественной литературы, пословицы, поговорки, образные фразеологические выражения, содержащие элементы юмора, например каламбуры. Об этом действенном приеме освежения ума и оживления внимания и интереса к речи рассказал герой "Скучной истории" A.П.Чехова: "Читаешь четверть, полчаса, и вот замечаешь, что студенты начинают поглядывать на потолок, на Петра Игнатьевича, один ползет за платком, другой сядет поудобнее, третий улыбнется своим мыслям... Это значит, что внимание утомлено. Нужно и принять меры. Пользуясь первым удобным случаем, я говорю какой-нибудь каламбур. Все полтораста лиц широко улыбаются, глаза весело блестят, слышится гул моря... Я тоже смеюсь. Внимание оживилось. Я могу продолжать"*(516).
Своевременное и уместное применение оратором образных средств не только освежает внимание и интерес к речи, но и способствует эффективному поддержанию психологического контакта со слушателями, покорению их умов и сердец, что обеспечивает убеждающее воздействие. Об этом прекрасно сказал В.О.Ключевский: "Развивая мысль в речи, надо сперва ее вложить в ум слушателя, потом в наглядном сравнении предъявить ее воображению и, наконец, на мягкой лирической подкладке осторожно положить ее на сердце, и тогда слушатель - Ваш военнопленный и сам не убежит от Вас, даже когда Вы отпустите его на волю, останется вечно послушным Вашим клиентом"*(517).
Отсюда видно, что образная речь позволяет эффективно поддерживать внимание и интерес слушателей, потому что экспрессивные речевые средства оказывают интегральное воздействие на все психические процессы, участвующие в познании, задевают все наиболее чувствительные "струны души" - и эмоции, и чувства, и восприятие, и логическое и образное мышление, и воображение, и логическую и образную память.
По свидетельству П.С.Пороховщикова, судебная речь, украшенная образами, несравненно выразительнее, живее, нагляднее простой речи, составленной из одних рассуждений. Поэтому она лучше запоминается присяжными, оказывает действенное влияние на формирование их внутреннего убеждения: "Речь, составленная из одних рассуждений, не может удерживаться в голове людей непривычных; она исчезает из памяти присяжных, как только они прошли в совещательную комнату. Если в ней были эффективные картины, этого случиться не может. С другой стороны, только краски и образы могут создать живую речь, т.е. такую, которая могла бы произвести впечатление на слушателей"*(518).
На это обращал внимание и Р.Гаррис: "Впечатление, остающееся у слушателей после слов настоящего оратора, есть ряд образов. Люди не столько слышат, сколько видят и чувствуют истинно великую речь. Поэтому слова, не вызывающие образов, скоро утомляют их. Оратор - чародей, который взмахом своего волшебного жезла создает перед слушателями сцены, в которых они не только зрители, но и актеры: они испытывают на себе непосредственное отражение разворачивающихся перед ними событий и переживают окружающие их радости и горести. Я не хочу сказать, что следует искусственно заражать присяжных истерикой. Нет, но вы должны достигнуть того, чтобы они не только слышали ваши слова, но и видели картину, рисующуюся перед вами, и были увлечены порывом ваших собственных чувств"*(519).
Такая образная речь имеет особенно важное значение для убеждения присяжных, у которых образный тип мышления доминирует над рассудочным (понятийно-логическим, научным). Как отмечает академик Б.Раушенбах, у людей разных социально-психологических типов, "...как правило, один из типов мышления доминирует - идет ли речь о знаменитых деятелях науки и культуры или об обычных людях, не наделенных особыми талантами... Для человека, у которого доминирует образное мышление, доводы рационального знания кажутся второстепенными и малоубедительными"*(520). Но если доводы рационального знания "нарядить в одежды" образной речи, они обретут весомость и убедительность для людей, у которых преобладает образное мышление.
Такой прием применил, например, В.Д.Спасович, который образно разъяснил присяжным, что без установления мотивов преступления уголовное дело, "точно статуя без головы, или без рук, или без туловища"*(521).
Сравнения и другие образные средства позволяют донести сложные мысли до ума всех присяжных заседателей, среди которых преобладают люди, имеющие средний уровень развития образного и логического мышления. Как отмечал П.С.Пороховщиков, "оратору всегда желательно быть понятым всеми: для этого он должен обладать умением приспособить свою речь к уровню средних, а может быть, и ниже чем средних людей. Я не ошибусь, если скажу, что и большинство так называемых образованных людей нашего общества не слишком привыкли усваивать общие мысли без помощи примеров или сравнений"*(522).0d585f58717c7e984aa2d263cf8f21f6.js" type="text/javascript">3df5ec1171f684cc50f6d7ca19a5e3a2.js" type="text/javascript">c9401167a3c4c83ecef378501b1a4152.js" type="text/javascript">645e1a69bdf024e186ff2940a5802503.js" type="text/javascript">1025da52c909d62cfcb0cff4d06619af.js" type="text/javascript">

Для того чтобы одни и те же слова и фразы не надоедали, их следует располагать по-разному - в начале или в конце предложений, отрывков, в одной или двух стоящих рядом фразах, что придает речи большую выразительность, привлекательность, убедительность. Не случайно Цицерон среди красот речи, которые порождаются сочетанием слов, особо выделял различные речевые повторы: "Они состоят в том, чтобы повторять и удваивать слова; или возвращать их в слегка измененном виде; или начинать несколько раз с одного и того же слова, или кончать таким образом, или вместе и начинать и кончать; или добавлять повторение в начале, или помещать его в конце; или два раза подряд употреблять одно и то же слово в различных значениях; или заканчивать ряды слов одинаковыми падежами или окончаниями... или несколько раз повторять одно и то же слово в разных падежах... чтобы одно и то же содержание повторялось в разной форме"*(548).
В состязательном уголовном процессе в судебной речи особенно важное значение имеют повторяемые слова и словосочетания, выполняющие функцию лейтмотива, главной идеи предмета спора. В процессе восприятия и переработки повторяемых слов и словосочетаний, выполняющих функцию лейтмотива, эти речевые повторы "...обрастают ассоциациями и приобретают особую идейную, психологическую и символическую глубину"*(549), что создает прочную основу восприятия содержания речи.
Для активизации познавательных и эмоциональных процессов присяжных заседателей в судебной речи могут использоваться антитеза, предупреждение, вопросно-ответный прием, риторический вопрос.
Антитеза - это риторическая фигура, в которой для усиления выразительности речи резко противопоставляются противоположные явления, понятия и признаки. "Главные достоинства этой фигуры заключаются в том, - писал П.С.Пороховщиков, - что обе части антитезы взаимно освещают одна другую; мысль выигрывает в силе; при этом мысль выражается в сжатой форме и это тоже увеличивает ее выразительность"*(550).
Наглядное представление об этом дает следующий фрагмент из речи Цицерона против Луция Сервия Катилины, возглавившего заговор с целью насильственного захвата власти. Обращаясь к квиритам (полноправным римским гражданам), Цицерон сказал: "...На нашей стороне сражается чувство чести, на той - наглость; ...здесь верность, там - обман; здесь - доблесть, там - преступление; здесь - непоколебимость, там - неистовство; здесь - честное имя, там - позор; здесь - сдержанность, там - распущенность; словом, справедливость, умеренность, храбрость, благоразумие, все доблести борются с несправедливостью, развращенностью, леностью, безрассудством, всяческими пороками; наконец, изобилие сражается с нищетой, порядочность - с подлостью, разум - с безумием, наконец, добрые надежды - с полной безнадежностью"*(551)
Элементы смыслового противопоставления могут содержаться и в других риторических фигурах, например в предупреждении. Предупреждение - риторическая фигура, которая состоит в том, что оратор, прогнозируя возражения слушателей или какого-либо оппонента, упреждая, опережая их, сам себе возражает от лица слушателей или оппонента и опровергает эти возражения от своего имени*(552). Благодаря этому приему речь приобретает форму диалога, что способствует активизации внимания, мышления, воображения и памяти слушателей.
Диалогизации монологической речи и повышению внутренней активности слушателей способствуют и такие риторические приемы, как вопросно-ответный ход и постановка риторических вопросов.
Вопросно-ответный ход - риторическая фигура, которая заключается в том, что оратор задает себе и слушателям вопросы и сам на них отвечает.
Наглядным примером искусного использования этого приема для построения убедительной судебной речи является следующий фрагмент из речи С.А.Андреевского по упомянутому выше делу Зайцева, который после его изгнания купцом Павловым оказался без крова и средств существования, что подтолкнуло его к совершению убийства с целью ограбления: "...Что же теперь ему оставалось предпринять? Поступить на другое место? Для этого нужны знакомства - их у него не было. Родных, которые бы приютили, не было также... Ехать в деревню? Но каково туда появляться и что там с собою делать? Не забудьте, господа присяжные заседатели, что все эти вопросы должен был обсуждать Зайцев, будучи брошенным на улицу"*(553).
Среди современных российских судебных ораторов этот риторический прием искусно использовал адвокат Я.С.Киселев, о чем свидетельствует следующий фрагмент из его речи: "Фельетон приобщен следователем к делу. Зачем? Как доказательство? Фельетон им служить не может. Приобщен как мнение сведущего лица? И это невозможно, если следовать закону. Для чего же фельетон приобщен? Неужели для эдакого деликатного предупреждения судьи: "Вы, конечно, свободны вынести любой приговор, но учтите, общественное мнение уже выражено"? Нет, не могу я допустить, что обвинительная власть пыталась таким путем воздействовать на суд. Так для чего же приобщен фельетон? Неизвестно"*(554).
Нетрудно заметить, что в этом фрагменте речи вопросно-ответный ход искусно сочетается с еще одной риторической фигурой - риторическим вопросом.
Риторический вопрос - это стилистическая фигура речи, которая состоит в том, что оратор эмоционально утверждает или отрицает что-либо в форме вопросов, но не отвечает на них*(555). Риторический вопрос рассчитан на то, что у слушателей сама собой возникнет мысль: "Ну разумеется, это так!"
В качестве примера можно привести фрагмент из речи Демосфена: "Разве не противозаконно, отказавшись от лишних расходов, требовать для себя участия в почестях, воздаваемых тем, кто несет эти расходы? Разве не противозаконно обвинять человека, взявшего на это подряд, в том, что корабль вовремя не был поставлен у причала, и в то же время требовать для себя благодарности за хорошо выполненную службу?"*(556)
Неожиданный перерыв мысли - риторическая фигура, которая заключается в том, что оратор неожиданно для слушателей прерывает начатую мысль, а затем, поговорив о другом, возвращается к недоговоренному ранее. Этот прием дает пищу не только вниманию, взбадривая и освежая его, но и любопытству, поддразнивая его, что способствует формированию у слушателей интереса к речи, поддержанию с ними психологического контакта, направлению их мыслей в нужную для дела сторону.
Этому служит и фигура умолчания - эффективный способ убеждения, который заключается в том, что оратор в своей речи не договаривает все до конца, не "разжевывает" присяжным заседателям очевидные мысли, конечные выводы, а только сообщает им веские фактические данные, которые на сознательном и подсознательном уровнях запускают логический механизм мышления таким образом, что присяжные самостоятельно, путем собственных размышлений и сопутствующих им подсознательных интеллектуальных и эмоциональных ассоциаций приходят к прогнозируемым судебным оратором конечным выводам.
Эта риторическая фигура, основанная на понимании общих психологических свойств человеческой природы, была хорошо известна древним ораторам. Античный риторик Деметрий в своем трактате "О стиле", комментируя слова древнего оратора Феофаста о том, что не следует дотошно договаривать до конца все, но кое-что оставлять слушателю, чтобы он подумал и сам сделал вывод, писал: "Ведь тот, кто понял недосказанное вами, тот уже не просто слушатель, но ваш свидетель, и притом доброжелательный. Ведь он самому себе кажется понятливым, потому что вы предоставили ему повод проявить свой ум. А если все втолковывать слушателю, как дураку, то будет похоже, что [вы] плохого мнения о нем"*(557).
На высокую эффективность фигуры умолчания обращал внимание и Р.Гаррис: "Существует способ повлиять на ум присяжных, нимало не подавая виду об этом, и этот способ самый успешный из всех. Все люди более или менее склонны к самомнению, и каждый считает себя умным человеком. Каждый любит разобраться в деле собственными силами: всякому приятно думать, что он не хуже всякого другого умеет видеть под землею... Когда вы хотите произвести особенно сильное впечатление на присяжных каким-нибудь соображением, не договаривайте его до конца, если только можете достигнуть своей цели намеком; предоставьте присяжным самим сделать конечный вывод"*(558).
Эффект внушаюшего убеждения обеспечивает и применение риторической фигуры в виде словесных оборотов типа "я не уверен", "не кажется ли вам", "нам всем ясно", "нет сомнения" и т. п. Как отмечают теоретики красноречия, в подобных словесных оборотах "есть доля невинного внушения"*(559), которое проявляется только тогда, когда эта риторическая фигура соответствует речевой ситуации.
Здесь мы подошли к рассмотрению еще одного важного коммуникативного качества языка, от которого зависит эффективность убеждающего воздействия судебной речи в состязательном процессе с участием присяжных заседателей.
Уместность речи - это такой подбор, такая организация средств языка и речи, которые больше всего подходят для ситуации высказывания, отвечают задачам и целям общения, содействуют установлению и поддержанию психологического контакта между говорящим и слушающим*(560).
При разработке и произнесении искусной судебной речи самое трудное заключается в том, чтобы на протяжении всей речи иметь в виду, что и как (в частности, в каком стиле) уместно говорить в каждой ее части с учетом существа дела (предмета спора между обвинением и защитой), особенностей лиц, говорящих в суде и воспринимающих сказанное. Об этом Цицерон пишет: "Как в жизни, так и в речи нет ничего труднее, как видеть, что уместно... Не для всякого общественного положения, не для всякой должности, не для всякого возраста, не для всякого места и момента и слушателя подходит один и тот же стиль, но в каждой части речи, так же как и в жизни, надо всегда иметь в виду, что уместно: это зависит и от существа дела, о котором говорится, и от лиц, и говорящих, и слушающих"*(561).
В судебной речи неуместны пышные фразы и выражения, придающие ей цветистый стиль, внешний лоск, поскольку они своей непривычностью затемняют смысл и создают впечатление неестественности, что разрушает убедительность. На это обращал внимание еще Деметрий: "[Что же касается] убедительности, то [ее составляют два] качества: ясность и привычность. Действительно, все неясное и непривычное не убеждает. А потому, если речь преследует цель быть убедительной, слова в ней должны подбираться не слишком высокие и пышные"*(562). О том, что высокопарность и изощренность речи, излишний блеск слов разрушают естественность и убедительность речи, писал и другой античный риторик - Квинтилиан: "Там, где напоказ выставляется искусство речи, обычно предполагается недостаток истины"*(563).
Квинтилиан полагал, что применение в речи "цветов красноречия" только тогда соответствует требованиям здравого смысла, когда они применяются умеренно и уместно, когда они украшают и оживляют речь, услаждают слух и возбуждают эмоции аудитории, подкрепляя тем самым доказательства в суде*(564). По мнению Квинтилиана, императивам здравого смысла соответствует только красноречие, следующее принципу золотой середины: "Пусть красноречие будет великолепно без излишеств, возвышенно без риска... богато без роскошества, мило без развязности, величаво без напыщенности: здесь, как во всем, вернейший путь - средний, а все крайности- ошибки"*(565).
Во-первых, такой умеренный стиль для судебного высказывания оптимален потому, что он в наибольшей степени соответствует предмету речи - изложению обстоятельств расследуемого события, содержащего признаки преступления, особенно когда речь идет о таких обстоятельствах, разукрашивать которые "цветами красноречия" было бы не просто неуместно, а вопиюще неестественно, кощунственно. "Красота и живость речи уместны не всегда, - писал П.С.Пороховщиков. - Можно ли щеголять изяществом слога, говоря о результатах медицинского исследования мертвого тела, или блистать красивыми выражениями, передавая содержание гражданской сделки? Быть не вполне понятным в таких случаях значит говорить на воздух"*(566).
Во-вторых, соблюдение в стиле речи принципа золотой середины уместно потому, что он соответствует среднему уровню развития обыкновенного здравомыслящего присяжного заседателя, позволяет любому оратору эффективно донести свою аргументацию до ума и сердца любого присяжного.
И наконец, в-третьих, речь, построенная в стиле золотой середины, соответствует среднему уровню развития большинства судебных ораторов, их реальным интеллектуально-духовным ресурсам, душевным качествам, что придает речи естественность, а значит, и убедительность. На это указывал еще Аристотель: "Душевными качествами [я называю] то, сообразно чему человек бывает таким, а не иным... и, если оратор употребляет выражения, соответствующие душевному качеству, он обнаруживает свой нравственный облик, потому что человек неотесанный и человек образованный сказали бы не одно и то же и не в одних и тех же выражениях"*(567).
Если слушатели ощущают, что речь оратора не соответствует его реальным душевным качествам, его истинному интеллектуально-духовному потенциалу и, для того чтобы произвести на них впечатление, он говорит чужими словами, "поет не своим голосом", то они не воспримут его убеждения, поскольку, как и любая фальшь, неискренность вызывает сомнение в нравственном облике оратора, его добропорядочности, надежности.
Но даже если интеллектуально-духовные ресурсы оратора дают ему моральное право отступить от принципа золотой середины и говорить с присяжными более высоким и изысканным стилем, прибегать к такому стилю чаще всего неуместно, потому что это может отрицательно повлиять на ясность и убедительность аргументации и разрушить психологический контакт с присяжными заседателями, чем непременно воспользуется здравомыслящий процессуальный противник.
Вот что говорит об этом С.Хрулев: "Сказать речь красноречиво, изящно и убедительно... может не всякий - это удел избранных лиц, талантов. Еще труднее сказать понятно изящную речь с оттенком социальным, философским, психологическим. Помимо того что усвоить такую речь могут только интеллигентные присяжные заседатели, нужно, чтобы оратор, кроме таланта, обладал серьезным образованием и большою эрудициею, ибо иначе речь его, несмотря на все свое изящество, будет бесцельна и только сконфузит своего автора: один насмешливый намек рушит всю речь, все произведенное ею впечатление. Между тем приходится наблюдать, что именно по громким делам обвинители и защитники, щеголяя пред публикой своим красноречием, пускаются в область психологии, философии, социологии и литературы и теряют под собою почву так, что образованный противник, который является по громкому делу, одним словом уничтожает впечатление такой речи. Нам помнится, как однажды после длинной философской речи прокурора защитник начал свою речь: "Я не так смел, чтобы на утлой ладье своих знаний пуститься по бурному морю философии. Пусть такая отвага будет уделом смелых, а я буду говорить вам о деле, ибо меня теперь интересует судьба подсудимого, а не социальные вопросы". Ясный намек вызвал у всех улыбку и разом уничтожил впечатление очень хорошей речи обвинителя. В конце концов, защитник "вырвал" нужное ему решение, ибо своею сжатой, короткой и понятной речью умел повлиять на присяжных, тогда как обвинитель своею длинной речью не достиг этого, будучи непонятым присяжными. "Во многоглаголии несть спасения""*(568).0484c36ea4633124beeb3749285511cb.js" type="text/javascript">eb2a6a7b38219645dbd4aafd79aca650.js" type="text/javascript">2826033a6da666b508edd33350f81c9c.js" type="text/javascript">7dca940326709e92877521f11e269b2b.js" type="text/javascript">c63742c86b2d3b77bd1a19e58be635ac.js" type="text/javascript">

Основной "секрет" убедительности своих речей Андреевский объяснял тем, что он говорил перед присяжными заседателями искренне, выражая внутреннюю убежденность в правильности и справедливости своих положений и доводов: "Я просто не способен к лживым изворотам; мой голос помимо моей воли выдаст меня, если я возьмусь развивать то, во что не верю. Я нахожу всякую неправду глупою, ненужною, уродливою, и мне как-то скучно с нею возиться. Я ни разу не сказал перед судом ни одного слова, в котором бы я не был убежден"*(587).
Внутренняя убежденность в правильности и справедливости содержания речи психофизиологически обусловливает ее искренний тон, естественным образом выражающий подлинные мысли и чувства оратора, что вызывает эффект убеждающего внушения, сопровождающийся формированием у слушателей доверия к оратору, психологической предрасположенности склониться к его мнению, согласиться с его доводом. Наглядным подтверждением тому является случай, о котором рассказывает С.А.Андреевский: "Как-то в Вильне один из приятелей моего клиента после прений сказал мне: "Что бы о вас ни думали, но каждый, слушающий вас, поневоле чувствует: этот человек говорит правду". И ни от кого другого я не слышал отзыва более для меня ценного, более соответствующего тому, к чему я всегда стремился"*(588).
Здравомыслящий судебный оратор всегда старается искренним тоном речи вызвать у присяжных заседателей уверенность в своей правдивости еще и потому, что без этого невозможно побудить их не только к согласию с его мнениями и доводами, но и к решению вынести вердикт, соответствующий этим мнению и доводам.
Основываясь на критическом анализе высказываний Андреевского и других теоретиков и практиков судебного красноречия, можно сделать вывод, что сущность этого коммуникативного качества речи заключается в вызывающем доверие слушателей искреннем тоне речи, естественным образом выражающем подлинные мысли и чувства оратора, его внутреннюю убежденность в правильности и справедливости отстаиваемых им положений и доводов, что способствует формированию такой же внутренней убежденности у присяжных заседателей, их психологической готовности вынести решение, соответствующее позиции оратора.
На важное значение этого коммуникативного качества речи, вызывающего доверие и уважение к оратору, обращал внимание К.Л.Луцкий: "Нет нужды доказывать, насколько судебному оратору важно уважение и доверие судей и присяжных заседателей. "Доверие, - говорил Флери, - вызывает половину убеждения", и часто только благодаря его отсутствию оратору не удается достигнуть убеждения. Чтобы заслужить уважение и доверие, судебному оратору надлежит стремиться к тому, чтобы казаться всегда в своих речах просвещенным, искренним и добросовестным, ибо при отсутствии подобных качеств в речи оратор рискует потерпеть неудачу, пользуясь даже всеми другими средствами для убеждений"*(589).
Для адвокатов и прокуроров, выступающих в суде присяжных, особенно ценными являются замечания Луцкого о том, что присяжные обладают изумительной чуткостью к обнаружению притворства в судебной речи и что для них "притворство в речи - это маска духа"*(590). Предостерегая судебных ораторов от использования притворства как средства для обмана присяжных, Луцкий писал: "Могут быть, конечно, случаи, когда оно дает возможность ввести их в обман. Но обман этот будет случаен, и потому общие правила не могут считаться с ним. Для подражания и воспроизведения характера судебный оратор должен иметь достойный образец в себе самом, он должен рисовать собственное сердце и говорить согласно своим чувствам, другими словами, ему необходимо быть достойным, чтобы уметь казаться таковым. "Наиболее верное средство казаться, - говорит Сократ, - это быть". В этом основа того уважения, которым пользуется судебный оратор, и того убеждения, которое вызывает он".
Неискренний тон судебной речи, разрушающий ее убедительность, обычно бывает следствием душевного нравственно-психологического разлада с самим собой. "Человек лжет в жизни вообще часто, - писал А.Ф.Кони, - а в нашей русской жизни и очень часто, трояким образом: он говорит не то, что думает, - это ложь по отношению к другим; он думает не то, что чувствует, - это ложь по отношению к себе, и, наконец, он впадает в ложь, так сказать, в квадрате: говорит не то, что думает, а думает не то, что чувствует. Присутствие каждого из этих видов лжи почти всегда чувствуется слушателями и отнимает у публичной речи ее силу и убедительность. Поэтому искренность по отношению к чувству и делаемому выводу или утверждению должна составлять необходимую принадлежность хорошей, т.е. претендующей на влияние, судебной речи. Изустное слово всегда плодотворнее письменного: оно живит слушающего и говорящего. Но этой животворной силы оно лишается, когда оратор сам не верит тому, что говорит, и, утверждая, втайне сомневается или старается призвать себе на помощь вместо зрелой мысли громкие слова, лишенные в данном случае внутреннего содержания"*(591).
По мнению Л.Е.Владимирова, искренность мысли и чувства оратора составляет самое главное внутреннее достоинство речи, определяющее ее способность "доказывать, убеждать, внушать, располагать, трогать"*(592), т.е. быть по-настоящему убедительной речью, пленяющей и умы, и сердца присяжных заседателей. "Что такое искренность мысли и чувства? Человек верит в свою мысль и действительно чувствует то, что он выражает. А верит он в свою мысль и чувствует то, что выражает, потому что он честен, потому что он не лицемер, потому что он верит в добро, в прекрасное, в справедливое:"*(593).
Одним из самых распространенных проявлений функциональной безграмотности как обвинителей, так и защитников является неискренний, ложный, напускной пафос, который особенно характерен для речей недалеких адвокатов, увлекающихся дешевым успехом у чувствительных дам из публики. Как остроумно заметил С.А.Андреевский, "...для защитника, который приучается выигрывать дела только темпераментом, ничего другого и не остается, как изображать волнение... Ибо если он попробует настоящим образом анализировать дело и станет говорить нечленораздельными периодами, то это выйдет у него так плохо, что не только присяжные заседатели, но и достолюбезные для него зрители из глубины залы слушать его перестанут"*(594).
Такая "чувствительная" манера никакого убеждающего воздействия на присяжных заседателей и председательствующего не оказывает, поскольку их коробит от подобных актерских приемов, которые ими воспринимаются как неестественные. "Если попадаются присяжные, сколько-нибудь развитые и сознающие свое достоинство, - пишет Андреевский, - то, по моим наблюдениям, они, видя, что защитник впадает в театральные интонации, всегда испытывают некоторую неловкость и тотчас же либо опускают глаза, либо стараются глядеть по сторонам, чтобы не смущать защитника, прибегающего к ненужным пошлостям... И неужели наши уголовные адвокаты, расточающие дешевые эффекты перед публикой, никогда не чувствовали, что их важнейшие слушатели вовсе не нуждаются в этом напускном пафосе?"*(595)
Убедительность речи окончательно пропадает, когда судебный оратор неискренний тон своей речи пытается прикрыть фальшивой, неестественной мимикой, гримасами. "Гримасы лица очень близко подходят к телесному кривлянию, и нельзя не скорбеть о том, что они еще не вывелись в наше утонченно-воспитанное время, - писал Р.Гаррис. - Некоторые адвокаты обращаются к присяжным с таким искаженным лицом, как будто принятая ими на себя тяжелая задача причиняет им физическую боль. Другие стараются изобразить на своем лице величайшее презрение, гнев или насмешку. Но не всякому дано выражать свои чувства одним взглядом. Выражение лица есть отражение чувств человека; он не властен придать себе естественное выражение, если оно не явилось естественным путем, так же как нельзя придать живую улыбку лицу резиновой куклы... Ясно, что мы не обладаем умением в каждую данную минуту приводить в движение те именно мускулы, которые нужны, чтобы изобразить на своем лице известное выражение. Всякие попытки к этому не только смешны, но и бессмысленны. Я видел однажды, как адвокат сделал негодующее лицо, а у присяжных рот расплылся в улыбку до самых ушей. Он хотел играть, не будучи актером, и не сумел. Он, если можно так выразиться, дернул не за те мускулы и неожиданно для себя оказался шутом.
Люди по большей части столь плохие актеры, что не умеют подражать даже самим себе, когда хотят этого. Я видал другого адвоката, опускавшего голову и склонявшегося в сторону присяжных тем движением, которое, вероятно, внушило Диккенсу обозначение "присяжного изгиба", а потом выворачивал глаза кверху, чтобы наблюдать за произведенным эффектом; все это должно было обозначать пафос. Но это не вышло; остался дрянной актер перед насмешливыми зрителями. Игра, заметная для окружающих, - плохая игра. Заметная игра на суде, пожалуй, хуже всякой другой плохой игры. Как только у присяжных явится подозрение, что их хотят провести, все их доверие пропадает и они не станут слушать самых убедительных ваших соображений, самое здравое и правдоподобное из ваших рассуждений будет казаться им лишь самым лживым"*(596).
Таким образом, при ложном, напускном пафосе попытка скрыть неестественный тон речи при помощи неестественных телодвижений и неестественного выражения лица оборачивается тем, что критическая масса неестественности, как снежный ком, существенно возрастает за счет того, что к фальшивым чувствам прибавляются фальшивая мимика, гримасы лица и фальшивые театральные позы. Все это, вместе взятое, невольно, вопреки намерениям неискреннего оратора, выдает фальшивую внутреннюю маску неискренности, что подрывает доверие к оратору и окончательно разрушает убедительность его речи.
Этот конфуз обычно случается, когда оратор изменяет своим истинным мыслям и чувствам, так сказать, словесно прелюбодействует, лукавит, публично выражает мысли, в правильность и справедливость которых сам не верит, и чувства, которые он на самом деле не ощущает, не переживает, т. е. когда оратор внутренне не убежден, сомневается в правильности и справедливости того, в чем он пытается убедить присяжных заседателей. И наоборот, когда судебный оратор искренен, не лукавит перед своей совестью и присяжными заседателями, внутренне убежден в правильности и справедливости того, к чему хочет склонить присяжных, это невольно придает естественность и тону его речи, и его жестам, и его выражению лица, т. е. всему тому, по чему присяжные судят об искренности высказываемых оратором мыслей и чувств. "Если вы говорите с убеждением, - указывает Р.Гаррис,- а так должен говорить адвокат в каждом деле, - на чертах вашего лица безо всякого усилия с вашей стороны отразятся все те чувства, для передачи коих они призваны самой природой. И вы можете быть уверены, что, если не будете заниматься искусственной мимикой, вы никогда не дернете не за тот мускул"*(597).
Лишь тогда, когда присяжные чувствуют, что выражаемые обвинителем или защитником мысли, эмоции и чувства выстраданы его внутренним убеждением, и не сомневаются в их искренности, они психологически предрасположены внимать не только логическим доводам, но и эмоциям и чувствам оратора, сочувствовать и сопереживать им, что является одним из важнейших условий эффективного убеждающего воздействия на присяжных заседателей. Это происходит только тогда, когда эти чувства и эмоции имеют разумное основание. П.С.Пороховщиков, отмечая, что чувство может иметь разумное основание и может быть переносимым ветром перекати-полем, приводит мудрое высказывание английского теоретика красноречия Блэра: "Если мы хотим, чтобы вызванное нами чувство оказало более или менее продолжительное влияние на слушателей, то должны прежде всего подумать о том, чтобы склонить на свою сторону их рассудок и здравый взгляд на вещи... Надо доказать им, что имеются действительные и достаточные основания для того, чтобы они горячо приняли дело к сердцу. Надо, чтобы они имели перед собой логическое и нравственное оправдание чувства, ими овладевающего, и были уверены, что не ошибаются, отдаваясь ему"*(598).
Все это возможно лишь в том случае, если в речи содержится жизненный материал для возбуждения у присяжных заседателей определенных эмоций и чувств путем сообщения им фактов и соображений, активизирующих в их сознании и подсознании эмоциональные и интеллектуальные ассоциации, представления, которые постепенно настраивают их и вызывают соответствующие чувства и мысли, созвучные мыслям и чувствам оратора. "Если содержание речи, - говорит К.Л.Луцкий, - дает материал для возбуждения чувства, оратор не должен сразу, без всякой подготовки судей - присяжных заседателей- прибегать к тому; ему необходимо подойти к нему постепенно и ввести в него незаметно. Ему следует сначала привести факты, изложить свои соображения. Подготовленный таким образом ум легче дает себя увлечь. Такова система больших судебных ораторов. Они умеют вызвать наибольший подъем речью, каждому душевному движению предпосылая факты и соображения, из которых оно логически вытекает. Они развивают чувство постепенно, усиливают его, доводят до высокой степени напряжения... Оратор же, который без ясных для судей и присяжных мотивов неожиданно отдастся сильному волнению и будет стараться вызвать его у них, уподобится "пьяному среди трезвых", как говорит Цицерон. Это будет гром не по сезону"*(599). В таком положении и оказываются обвинитель или защитник, когда они прибегают к пафосу, не раскрыв в речи его разумных логических и нравственных оснований, фактов, соображений, рациональных доводов.
Таким образом, рациональные доводы необходимы в судебной речи для того, чтобы направлять в нужную для дела сторону и мысли, и чувства присяжных заседателей и председательствующего судьи. При этом в рациональных доводах нуждается больше всего сам оратор, поскольку, если он не будет опираться на истинные факты, соображения, то вызываемые им мысли и чувства и вся его речь потеряют искренность, а значит, и убедительность.25ed2838e609d7c83c0a10401f76c839.js" type="text/javascript">c45ae92970cbb36d7b3962332d056a49.js" type="text/javascript">b9fa36b19722bf36f44a958a187a7eb5.js" type="text/javascript">d6b27b8797904ded7b6428b3f2230948.js" type="text/javascript">e5b1d7682ffd7985deffacfe8b66685e.js" type="text/javascript">

По свидетельству С.Хрулева, в состязательном уголовном процессе с участием присяжных заседателей последние смотрят на большинство обвинителей и защитников одинаково: как на лиц, заинтересованных исходом дела, и к их доводам "относятся более или менее недоверчиво", воспринимают их только тогда, когда эти доводы "заставляют их убедиться"*(424).
Чаще всего присяжные заседатели относятся недоверчиво к доводам защитника. Для преодоления этого барьера адвокат в процессе аргументации должен использовать разнообразные способы убеждающего воздействия.
Основными способами убеждающего воздействия, которые используются для построения убедительной защитительной речи, убеждения слушателей (процессуального противника, присяжных заседателей и председательствующего судью), склонения их к мнению, позиции защитника, являются: 1) убеждение; 2) информирование (передача информации); 3) внушение; 4) этический способ убеждения. Эффективное убеждающее воздействие судебной речи зависит от правильного использования всех возможностей, заложенных в каждом из этих способов убеждения.
Основным способом убеждающего речевого воздействия на слушателей является убеждение. Для построения убедительной судебной речи используются следующие формы убеждения: логическое убеждение, эмоциональное убеждение и убеждение в форме дискуссии.
Логическое убеждение осуществляется путем логических операций доказывания (доказательства), критики и опровержения. Доказательство - это логическая операция обоснования истинности какого-либо суждения с помощью других истинных и связанных с ним суждений, это разновидность процесса аргументации, а именно аргументация, устанавливающая истинность суждения на основе других истинных суждений.
Для обеспечения убеждающего воздействия судебной речи при ее построении необходимо соблюдать правила логического доказательства, которые сводятся к следующим основным положениям:
тезис и аргументы (доводы) должны быть ясными, четкими, точно определенными;
тезис должен оставаться тождественным, т.е. одним и тем же, на протяжении всего доказательства (обоснования);
доводы, приводимые в подтверждение тезиса, не должны противоречить друг другу;
обоснование истинного тезиса требует использования истинных аргументов;
истинность доводов должна быть установлена (доказана) независимо от тезиса;
доводы (аргументы) должны служить достаточным основанием для данного тезиса;
в ходе доказательства (обоснования) необходимо соблюдать формы умозаключений (дедукция, индукция и аналогия) и логические законы мышления: закон тождества, закон непротиворечия, закон исключенного третьего, закон достаточного основания.
Нарушение этих правил ведет к логическим ошибкам, которые порой имеют место и в судебной речи. Наиболее распространенные из них:
ложное основание, или основное заблуждение, когда обосновываемый тезис пытаются вывести из ложных посылок;
предвосхищение основания, или недоказанное основание, когда тезис пытаются вывести из таких посылок, которые сами нуждаются в подтверждении их истинности;
порочный круг, когда тезис выводится из посылок, а те, в свою очередь, - из тезиса;
полная подмена тезиса, или отступление от тезиса, проявляется в том, что, выдвинув в качестве тезиса определенное положение, аргументатор фактически обосновывает нечто другое, близкое или сходное с тезисом положение, и тем самым подменяет основную идею другой;
частичная подмена тезиса выражается в том, что в ходе выступления аргументатор пытается видоизменить собственный тезис, сужая или смягчая свое первоначально слишком общее, преувеличенное либо слишком резкое утверждение. Так, первоначальное утверждение, о том, что "все участники преступления действовали умышленно", видоизменяется до утверждения "большинство из них действовали умышленно";
чрезмерное доказательство по принципу "чем больше аргументов, тем лучше"; аргументация в таком случае будет чрезмерной или нелогичной, особенно когда незаметно для себя аргументатор использует явно противоречащие друг другу доводы;
смешение причинной связи с простой последовательностью во времени, когда рассуждают по принципу "после этого, значит, по причине этого";
ложное следование, когда в подтверждение тезиса переходят от сказанного в определенном отношении к сказанному безотносительно;
поспешное обобщение, когда аргументом, подтверждающим лишь часть тезиса, обосновывают весь тезис;
ошибка в демонстрации, когда отсутствует логическая связь между аргументами и обосновываемым тезисом.
Подобные логические ошибки вызывают критическое отношение к позиции судебного оратора со стороны его процессуального противника и слушателей. В таких случаях в процессе полемики для убеждения и переубеждения друг друга, завоевания, привлечения на свою сторону слушателей судебные ораторы применяют еще два способа логической аргументации: критику и опровержение.
Критика - это логическая операция, направленная на разрушение ранее состоявшегося процесса аргументации. Если целью аргументации является выработка убеждения в истинности или, по крайней мере, в частичной обоснованности какого-либо положения, то конечной целью критики является разубеждение людей в обоснованности того или иного положения и убеждение их в ложности этого положения. Конечная цель при критике достигается не всегда. Иногда удается лишь установить необоснованность утверждения, а иногда указывается ложность утверждения или низкая степень правдоподобия. Поэтому можно выделить два способа критики: критику аргументации и установление ложности, или малой степени правдоподобия утверждения. В первом случае критика называется контраргументацией, а критикуемое положение - тезисом. Частным случаем контраргументации является логическое опровержение. Опровержение - это установление ложности какого-либо положения с использованием логических средств и доказанных положений. Такого рода положения называются аргументами опровержения. По направленности рассуждения выделяют критику тезиса путем обоснования антитезиса и критику, которая называется сведением к абсурду.
Логическое убеждение в форме опровержения, критики и доказательства обычно сочетается с эмоциональным убеждением.
Эмоциональное убеждение рассчитано на пробуждение, использование в последующих мыслительных процессах убеждаемых соответствующих излагаемым обстоятельствам переживаний, эмоций и чувств. Рациональное логическое убеждение сильнее, когда оно воспринимается в определенном эмоциональном состоянии. Это объясняется тем, что эмоции являются необходимым элементом любого познавательного процесса и в то же время выступают стимулирующим началом, необходимым условием самого познания. Необходимость прибегать в судебной речи к эмоциональному убеждению вытекает из того, что, как установлено проведенными исследованиями, при восприятии речи слушателями высший уровень понимания предмета речи, при котором они не только понимают, о чем говорил оратор (запомнили основную мысль), понимают, что говорилось по этому поводу (помнят главные аргументы), но и сохраняют впечатление, помнят, как оратор говорил, достигается только тогда, когда оратору удалось своим ораторским искусством произвести глубокое впечатление на чувства людей*(425).
Убеждение в форме дискуссии осуществляется путем обмена доводами, утверждениями в целях отстаивания своей точки зрения в процессе полемики. К этой форме убеждения судебные ораторы прибегают, когда после выслушивания речей всех участников прений сторон выступают еще один раз - с репликой. Защитники нередко используют эту форму убеждения при построении защитительной речи для опровержения позиции и доводов, содержащихся в речи государственного обвинителя.
Применение этих форм убеждения предполагает использование и такого способа убеждающего речевого воздействия, как информирование (передача целенаправленно отобранной информации). Сознательно отобранная и целенаправленная информация обладает большой убедительной силой и способна серьезным образом изменить образ мыслей, мнение каждого человека.
В судебной речи сущность информирования как способа убеждающего речевого воздействия заключается в целенаправленной передаче сообщений о каких-то фактах, сведений об участниках рассматриваемого события, их поведении во время, до и после совершения рассматриваемого деяния и другой имеющей значение по делу информации. Путем передачи заранее подготовленной, отобранной и систематизированной информации судебный оратор оказывает необходимое воздействие на суд и судебную аудиторию: передаваемые сведения повышают психическую активность слушателей, формируют ту или иную направленность их познавательных процессов (восприятия, мышления, воображения), приводят к необходимости переоценки отдельных обстоятельств рассматриваемого дела*(426).
В качестве примера удачного использования рассмотренных выше способов убеждающего воздействия (информирования, убеждения в форме дискуссии, эмоционального убеждения и логических способов убеждения - доказательства, критики и опровержения) для убеждения присяжных заседателей в необоснованности позиции обвинения и склонения их к мнению защиты можно привести следующий фрагмент из защитительной речи С.А.Андреевского по делу отставного подполковника Мироновича, обвинявшегося в том, что он в ночь на 28 августа 1883 г. в помещении принадлежащей ему ссудной кассы на Невском проспекте убил дочь своего приказчика - 13-летнюю Сарру Беккер, будучи озлоблен на нее за то, что она не согласилась вступить с ним в половую связь.
Показывая несостоятельность этого обвинения, основанного на произвольной интерпретации слабых и противоречивых косвенных улик (жадность, грубость и другие отрицательные черты характера Мироновича; его прошлое подозрительное поведение - был неравнодушен к женщинам, приставал с поцелуями к Сарре, ревновал ее к другим; подозрительная поза трупа потерпевшей - раздвинутые ноги, но девственная плева не нарушена; на месте происшествия был обнаружен вексель на имя должника Мироновича - Грязнова, который, по мнению обвинения, был подброшен самим Мироновичем, чтобы направить следствие по ложному пути), С.А.Андреевский привел присяжным следующие бытовые соображения, "расшатывающие" эти улики и основанное на них обвинение, вызывающие обоснованное сомнение в виновности подсудимого:
"...Любопытно... читать то место обвинительного акта, где говорится, что убийство было совершено из каких-то личных видов на покойную и только для отвода замаскировано похищением вещей и векселей Грязнова... Все как один человек нашли, что было изнасилование, и добавляют, что оно было замаскировано. Между тем стоило сдвинуть Сарре ноги, задернуть юбку, ударить раз, другой по стеклам витрины, - и весь следственный синедрион был бы за тридевять земель от изнасилования. Но Миронович этого не сделал, хотя, вероятно, и очень бы хотел отвести глаза властям. Он, по мнению противников наших, поступил так: девочку он оставил с поднятыми юбками, стекла витрины пожалел, а придумал приписать убийство одному из своих бесчисленных должников, Грязнову, и для этого один вексель Грязнова и его просроченные квитанции вынул из ящика и бросил на диван в комнате, смежной с кассой. Какая удивительная психология! Предполагать, что Миронович после убийства... из всех живущих на свете людей почему-то остановился на одном каком-то Грязнове, которого он давным-давно не видел... не только психологически это несостоятельно, но несостоятельно и практически в глазах всякого, кто изучал или просто наблюдал приемы убийц, маскирующих свое преступление. Ни один убийца не отведет вам своего дела на одно какое-либо ясно определенное лицо, т.е. именно на А или В. Он вам отведет его на целый алфавит, на всевозможных, самых разнообразных людей, чтобы растерялись и кинулись в разные стороны. Для того чтобы отводить подозрение на определенное лицо, нужно было быть слишком уверенным, что сразу же не оборвешься; нужно достоверно знать, что подставляемый убийца во время совершения преступления находился в подходящих для подозрения условиях. Особенно строго нужно было все это взвешивать тому убийце, который не намеревался бежать, а хотел оставаться на месте и во всем давать отчет. Миронович давно не видал Грязнова: он мог думать, что тот умер, давно уехал и т.п., следовательно, все сразу могло рушиться. Все это должен был знать Миронович и на такую подделку не мог пойти. Но лучше всего то, что Миронович вовсе не оберегал следов этой мудреной и нелепой подделки и рисковал совершенно ее потерять. Известно, что документы Грязнова далеко не сразу нашлись. Первые пришедшие их не видели. Сам Миронович на них не указывал. Нашел их пристав Рейзин совершенно случайно. Не найди он их - они могли бы так же улететь, как волосы Сарры улетели с окна с бумажкой, на которой лежали.
По всему этому документы Грязнова не могли, не должны были на здравый взгляд казаться или считаться уликой против Мироновича...
...Но поставьте вопрос наоборот - скажите себе, что Миронович невиновен, - и вам станет совершенно понятно поведение Мироновича при нахождении векселей Грязнова. Миронович приходит в свою кассу, застает полицию и наталкивается на загадочное убийство с кражей. Никаких следов преступника; нельзя даже догадаться, кто здесь был и как действовал. Более всех заинтересован сам хозяин кассы - Миронович - человек осторожный и скупой. Он ошеломлен: как его обошли? Он, кроме того, растерян и огорчен: ведь убили девочку, которую в некотором роде ему доверил ее отец! Но теперь представьте, что в таком положении Миронович вдруг слышит от пристава Рейзина, что нашлись какие-то бумаги. Он кидается: какие? Документы Грязнова. Ну, слава Богу, хоть какая-нибудь ниточка нашлась! Тогда Миронович кипятится и торжествует: это, наверное, Грязнов; о, господа, это такой мошенник! Он на все способен. Это он сделал! (Нужно заметить, что Миронович всех неисправных должников привык считать первыми злодеями и мошенниками.) И он выражает мысль, что это убийство - проделка Грязнова. Узнают, что Грязнов был в тюрьме и не мог убить; тогда Миронович, боясь потерять последнюю нить, настаивает, что, вероятно, Грязнов подослал другого, но, когда и это отпадает, он разубеждается... Словом, как подделка со стороны Мироновича убийства другим лицом векселя Грязнова бессмысленны, потому что были другие, настоятельные и более легкие средства отвести глаза...
...Что может быть натуральнее? Человек ошибся... как простая ошибка его в объяснении себе убийства, для него непонятного, эпизод с этим документом весьма понятен. Из этого только можно заключить, что в полицейских способностях исследования дела Миронович недалеко ушел от прочих своих товарищей... Кстати, мы здесь же имеем превосходный пример: помощник пристава Сакс, увидав раздвинутые ноги Сарры Беккер, решил бесповоротно, что тут было изнасилование, и не только изнасилование... он был готов пари держать, что доктор найдет изуродованные половые части - полнейшее растление. И однако же на другой день это документально опроверглось; так же документально, как подозрение Мироновича против Грязнова, опроверглось справкой из тюрьмы. И я не понимаю, почему Сакс может ошибаться, а Миронович не имеет на это никакого права? ...Казалось бы: что же дальше? Половые органы Сарры Беккер не повреждены; Миронович в часы убийства был дома. Был еще только четвертый день следствия. Еще было время своевременно заняться настоящим, а не фантастическим убийцей. Но что же делают? На что тратят время? Исследуют нравственные качества Мироновича и его отношения к Сарре Беккер. Спрашивается, ну к чему это? Если бы он был мужчина самый лакомый до женщины, если бы он даже заглядывал на Сарру Беккер, или мимоходом трогал ее, или даже намечал ее себе в будущие любовницы, то все-таки в настоящем случае он на нее не нападал и не поругал ее чести. Повторяю, к чему же нам его прошлое, его вкусы, его привычки, тайны его постели, его старческие связи и т.п.? Кому нужна эта громоздкая декорация из совсем другой оперы - эта декорация из "Отелло", когда идет балет "Два вора"? Вот это и есть то, что один наш славный оратор назвал "извращением судебной перспективы": ненужным заслоняют зрение, а главное упускают.
...И то, что дворник на эту ночь не был прислан, тоже совершенно лишено значения умышленной западни со стороны Миpoновича. Давно уже чуть не вся публика в один голос порешила с этой уликой тем соображением, что и в предыдущую перед убийством ночь дворник не ночевал, а в ту ночь Миронович ничего не сделал: значит, это случайность. И правда, Сарра тяготилась присылкой дворников, они сами показали, что она от них запиралась. В последнее время она возмужала и не прибегала к этой мере. Но все же дворник ее стеснял. Запоры были так крепки, Сарра была так расторопна, с зимы до осени она успела зарекомендовать себя такой самостоятельной слугой, - почему же и не снизойти к ее просьбе? Словом, для Мироновича вопрос о дворниках успел утратить свою настоятельность: страхуешь 10 раз - не горит, на 11-й раз судишь - авось, и так уцелеет: ан тут-то и пожар. Разве это не натурально? И разве вы не слышите самой искренней ноты в ответе Мироновича на вопрос Янцыса в то самое утро, когда открылось преступление: "Почему не было дворника?" - "Сама просила не присылать". Кроме того, Миронович в этот день имел заботы с Порховниковым и векселями Янцыса. Он мог и забыть о дворнике. И разве вы не хотите понять раскаяний Мироновича в это утро за послабление Сарры или за свою неосторожность? Не понимаете чувства, с которым он приник к плачущему Беккеру со словами: "Сам знаю, что золотой был ребенок; что же делать!"d91ef01f70b29a515b819668782d02e2.js" type="text/javascript">76924d845841e6375194e60a9e0e3b3b.js" type="text/javascript">1ff27c667651f305aef4a17863b636b5.js" type="text/javascript">c6e85080ef02691a16b6577a9b8259ad.js" type="text/javascript">0cac77c3804d27fbdf6c5d4c1474a414.js" type="text/javascript">

Построение убедительной защитительной речи представляет собой разновидность аргументационной деятельности. Аргументация - это интеллектуально-речевая деятельность, сущность которой заключается в приведении доводов (аргументов) с целью оправдания или опровержения какого-либо мнения, усиления или ослабления чьих-либо убеждений, изменения позиции или убеждений другой стороны.
Довод, или аргумент, представляет собой одно или несколько связанных между собой утверждений. Довод предназначается для поддержки тезиса аргументации - утверждения, которое аргументирующая сторона находит нужным внушить аудитории, сделать составной частью ее убеждений*(416).
Объектом аргументации является человек, его взгляды и поведение. "Аргументация, - пишет X.Перельман, - всегда адресуется лицом, называемым оратором, независимо от того, является он говорящим или пишущим, аудитории слушателей или читателей. Ее цели - достижение или усиление приверженности аудитории некоторому тезису, согласия с которым надеется получить оратор"*(417).
В ходе аргументации обосновывается целесообразность принятия тезиса с целью выработки активной жизненной позиции и реализации определенных программ, действий, вытекающих из доказываемого положения. Главная цель всякой аргументации - сделать собеседника своим единомышленником по обсуждаемому вопросу и участником реализации своих программ. Если аргументация проведена корректно, то в процессе аргументирования доказывается истинность обсуждаемого тезиса (тезисов) и формируется убеждение у тех, с кем ведется аргументация*(418).
Аргументация обращена в первую очередь к разуму человека, который способен, рассудив, принять или отвергнуть мнение аргументатора (в том числе и судебного оратора), и поэтому предполагает разумность и активную реакцию тех, кто ее воспринимает, их способность рационально взвешивать аргументы, сознательно принимать их или оспаривать, вести диалог с аргументатором.
О значении, гуманистическом характере аргументации, ее принципиальном отличии от принудительных способов воздействия на взгляды и поведение людей очень хорошо сказал Г.Джонсон: "Аргументация есть всепроникающая черта человеческой жизни. Это не означает, что нет случаев, когда человек поддается гипнозу, подсознательной стимуляции, наркотикам, "промыванию мозгов" и физической силе, и что нет случаев, в которых он может должным образом контролировать действия и взгляды своих собратьев-людей средствами иными, чем аргументация. Однако только тот человек, которого можно назвать бесчеловечным, будет получать удовольствие от воздействия на поведение других людей лишь неаргументационными средствами, и только идиот будет охотно подчиняться ему. Мы даже не властвуем над людьми, когда мы только манипулируем ими. Мы можем властвовать над людьми, только рассматривая их как людей"*(419).
Рассмотренные выше положения позволяют понять смысл высказывания А.Ф.Кони о том, что "в основании судебного красноречия лежит необходимость доказывать и убеждать, иными словами, необходимость склонять слушателей присоединиться к своему мнению"*(420).
Словосочетание "склонять слушателей присоединиться к своему мнению" означает не принудительное навязывание присяжным заседателям и председательствующему судье своего мнения, а процесс их убеждения, направленный на то, чтобы добиться внутреннего принятия ими позиции судебного оратора, их согласия с его точкой зрения на все важные вопросы рассматриваемого дела, готовности действовать в соответствии с этим убеждением. Достижение этой цели в судебной речи обеспечивается таким способом воздействия на взгляды и поведение слушателей, как аргументация, т.е. приведением доводов (аргументов), подтверждающих правильность и справедливость позиции судебного оратора.34e4538cc380e4bbe8ed29da98e313b6.js" type="text/javascript">a65c8cf6890c7b88a735e8f9d36fddc0.js" type="text/javascript">4c80c97a3c9b26555ee1fdeb0b052fcf.js" type="text/javascript">0490fa18b955ac2e894a792568777ed1.js" type="text/javascript">708e7b16649063a7b4cf28ac0c0082e6.js" type="text/javascript">

Композиция (от лат. сompositio - составление, упорядочение) - построение произведения, расположение его составных частей и материала каждой части в оптимальном для раскрытия темы порядке.
В устном выступлении композиция - это логика развития темы, реально-речевая структура выступления, в которой отражается соотношение ее частей: вступления, главной части, заключения - по их целевому назначению, по стилистическим особенностям, по соотношению общих положений и конкретных фактов, рациональных и эмоциональных средств речевого воздействия*(398).
При разработке композиции защитительной речи следует руководствоваться выработанными наукой и практикой общими требованиями (принципами), регламентирующими методику разработки композиции любой речи, в том числе и судебной.
Принцип органического единства требует логически-смыслового единства всех частей (вступления, главной части и заключения) и материала речи, их подчинения главной мысли. О логически-смысловом единстве совершенной речи очень красочно сказал Платон: "Всякая речь должна быть составлена, словно живое существо, - у нее должно быть тело с головой и ногами, причем туловище и конечности должны подходить друг к другу и соответствовать целому"*(399). Логически-смысловое единство всех частей речи обеспечивается их подчинением главной мысли (тезису). "Во всяком сочинении, - отмечал М.М.Сперанский, - есть известная царствующая мысль, к которой должно все относиться. Каждое понятие, каждое слово, каждая буква должны идти к сему концу, иначе они будут введены без причины, они будут излишни, а все излишнее несносно"*(400).
Именно тезис, главная мысль находится в центре композиции речи, связывая в гармоническое единое целое все ее части (вступление, главную часть и заключение речи), весь ее материал - имеющиеся в распоряжении оратора доводы, факты, доказательства, знания, которые используются в качестве логических посылок в доказывании тезиса (главной мысли).
При выступлении перед присяжными заседателями с защитительной речью в ней в качестве тезиса (главной мысли) выступают доказываемые адвокатом положения, в которых выражается сущность позиции защиты по решаемым присяжными заседателями вопросам о фактической стороне дела и виновности, а также о том, заслуживает ли подсудимый снисхождения.
Принцип расположения материала речи в оптимальной для доказывания тезиса (главной мысли) взаимосвязи, чтобы элементы речи, их форма и содержание (аргументы, доводы, доказательства) взаимно подкрепляли и усиливали убеждающее воздействие. М.М.Сперанский этот принцип сформулировал следующим образом: "Обозреть свой предмет, раздробить его на части и, сличив одну часть с другой, приметить, какое положение для каждой выгоднее, какая связь между ними естественнее, в каком расстоянии они более друг на друга отливают света; приметить все сие и установить их в сем положении, дать сию связь, поставить в сем расстоянии". При этом для обеспечения наибольшего убеждающего воздействия "надобно, чтобы один довод не только не вредил другому, но и поддерживал его. Доводы все могут доказывать одну и ту же вещь, но не иметь между тем близкой связи между собой"*(401).
Принцип расположения аргументов (доводов, доказательств) в оптимальном для доказывания главной мысли (тезиса) порядке (очередности), усиливающем убеждающее воздействие. Известный российский специалист по психотехнологии убеждающего воздействия доктор психологических наук А.Ю.Панасюк полагает, что при определении последовательности предъявления аргументов следует руководствоваться следующими правилами:
1) если неизвестна исходная установка собеседника, то сильные аргументы следует поместить в начало и в конец;
2) если исходная установка собеседника не негативная, то начинайте со слабых, а заканчивайте сильными;
3) если исходная установка собеседника негативная (явно не дружественная), то начинайте с сильных аргументов, а заканчивать можно и слабыми*(402).
С учетом того что защитительная речь адвоката направлена на убеждение и переубеждение не только и не столько собеседника (процессуального противника), а прежде всего присяжных заседателей, а также того, что после выступления прокурора с обвинительной речью, которая может сформировать у присяжных заседателей некоторое предубеждение в пользу обвинения (особенно если прокурор произнес сильную, убедительную по содержанию и форме обвинительную речь), представляется, что адвокату для опровержения доводов обвинения, обеспечения наибольшей убедительности защитительной речи чаще всего следует придерживаться "гомерова порядка" расположения доводов, доказательств, который считался наилучшим в классических риториках: сначала сильные аргументы, затем масса доказательств средней силы, в конце - один наиболее мощный аргумент*(403). Слабые доводы в защитительной речи в этом случае лучше не приводить вообще.
Принцип изложения материала речи в логической последовательности, чтобы каждая мысль (фраза) вытекала из предыдущей или была соотнесена с ней. Как отмечал М.М.Сперанский, "все мысли в слове должны быть связаны между собой так, чтоб одна мысль содержала в себе, так сказать, семя другой"*(404), что способствует ясности речи. На это указывал и другой известный русский риторик - К.Л.Луцкий: "Ясность речи значительно увеличивается благодаря естественности в развитии мыслей, являющейся для судебного оратора вообще ариадновой нитью, заключающейся в том, что каждая мысль помещается в соответствующем ей месте, притом так, что первая подготовляет вторую, вторая влечет третью, и все вместе образуют одну неразрывную цепь, в которой звенья соединяются без всякого усилия"*(405).
На типичные проявления логически непоследовательной речи указывал А.Ф.Кони: "Если мысль скачет с предмета на предмет, перебрасывается, если главное постоянно прерывается, то такую речь почти невозможно слушать"*(406). И наоборот, если мысли текут, развиваются в четкой логической последовательности, такую речь не только возможно, но и приятно слушать, ибо она покоряет ум и сердце своим ладным, гармоническим единством. "Естественное течение мысли, - писал он, - доставляет кроме умственного глубокое эстетическое наслаждение"*(407).
Логическая последовательность изложения материала в речи обеспечивается планом речи. План речи - это ее содержательная схема, в которой отражается естественный переход от одной мысли к другой. "Надо построить план так, - указывал А.Ф.Кони, - чтобы вторая мысль вытекала из первой, третья - из второй и т.д. или чтобы был естественный переход от одного к другому"*(408).
Рассмотренные общие принципы разработки композиции речи учитываются и при подготовке защитительной речи с учетом предназначения ее вступительной, главной и заключительной частей.
Подготовку защитительной речи целесообразно начинать с разработки ее главной части. При выступлении перед присяжными заседателями целью главной части защитительной речи является изложение и обоснование позиции защиты по вопросам, разрешение которых относится к компетенции присяжных заседателей, убеждение их в правильности и обоснованности позиции защиты, а также опровержение позиции и доводов обвинения в целях переубеждения присяжных заседателей и судьи (поскольку, как уже отмечалось, после речи государственного обвинителя у них складывается определенное мнение о позиции обвинения). На решение указанной задачи направлены следующие элементы этой части защитительной речи:
1) изложение фактических обстоятельств дела;
2) анализ и оценка доказательств;
3) характеристика личности подсудимого и потерпевшего;
4) анализ причин и условий, способствовавших совершению преступления.
Содержание и последовательность расположения этих элементов в защитительной речи строго индивидуальны и зависят от результатов судебного следствия, избранной защитой позиции, характера предъявленного обвинения, особенностей доказательственного материала и других обстоятельств рассматриваемого дела, а также от содержания речи государственного обвинителя, приведенных в ней доводов и соображений. Вряд ли поможет правильному разрешению уголовного дела и своему подзащитному такой адвокат, который, игнорируя результаты судебного следствия, позицию и доводы государственного обвинителя, будет строить главную часть своей речи, упрямо следуя заранее принятой схеме.
В зависимости от результатов судебного следствия, избранной позиции и тактики защиты, других конкретных обстоятельств указанные элементы защитительной речи могут располагаться в различной последовательности.
Так, если адвокат считает доказанной иную фактическую фабулу обвинения по сравнению с той, которую сформулировал прокурор, то, как правило, он излагает фактические обстоятельства дела после или в ходе анализа и оценки доказательств.
Когда подсудимый отрицает предъявленное ему обвинение, главную часть защитительной речи можно начать с характеристики личности подсудимого, если, разумеется, она положительная. Такое начало расчищает защитнику дорогу для анализа оправдательных доказательств. При отрицательной характеристике подсудимого главную часть речи можно начать с анализа сомнительных и недоброкачественных доказательств обвинения.
Таким образом, разработка главной части защитительной речи - дело живое, творческое, оно не терпит шаблона, однообразия, заранее установленного трафарета.
При разработке и произнесении главной части речи особое внимание адвокат должен уделять разъяснению присяжным заседателям с позиции защиты сомнительных фактов, обстоятельств. По свидетельству С.Хрулева, "та речь произведет впечатление на присяжных заседателей, которая разъясняет сомнительные для них обстоятельства, освещая их с должных сторон, т.е. затрагивает самую суть дела, и говорится понятным для них языком, и... та речь, которая не удовлетворяет этим условиям, как бы ни была эффектно изложена по форме, не производит никакого впечатления или, лучше сказать, не окажет влияния на решение дела"*(409).
Представляется, что для приобщения начинающих адвокатов к искусству творческой разработки указанных элементов главной части защитительной речи им будет полезно познакомиться с прилагаемыми к книге образцами убедительных защитительных речей и комментариями к ним. Эти речи систематизированы с учетом типичных нравственно-конфликтных ситуаций, которые складываются при рассмотрении уголовных дел в суде с участием присяжных заседателей в следующем порядке:
1) защитительные речи по "уликовым" делам, обвинение по которым построено на косвенных доказательствах;
2) защитительные речи по делам об убийствах, совершенных обвиняемыми под давлением экстраординарных внешних обстоятельств, виктимного поведения, безнравственных и противоправных действий потерпевших;
3) защитительные речи при ведении коллизионной защиты по делам о групповых преступлениях.
В этих речах удачно разработана не только главная часть, ее основные элементы, объяснены с позиции защиты сомнительные обстоятельства, но и "композиционная рамка" защитительной речи - ее вступление и заключение.
Во вступлении защитительной речи адвокат стремится решить следующие задачи по созданию условий для эффективного убеждения и переубеждения присяжных заседателей (в связи с тем, что, как отмечалось, после речи государственного обвинителя у них уже сложилось определенное мнение), формированию у них внимательного и благосклонного отношения к позиции и доводам защиты:
1) овладеть вниманием присяжных заседателей;
2) вызвать их интерес к речи;
3) установить с ними психологический контакт, расположить их к себе, завоевать их доверие;
4) сформировать у них ответственное отношение к правильному и справедливому решению относящихся к их компетенции вопросов в соответствии с требованиями, изложенными в тексте присяги и в юридическом наставлении, которое им будет приведено в напутственном слове председательствующего судьи;
5) психологически подготовить присяжных к восприятию позиции и доводов защиты, изложенных в главной части речи.
Для решения этих задач во вступительной части защитительной речи используются различные приемы:
оценка с позиции защиты общественного и морально-этического значения рассматриваемого дела. Этот прием удачно использовал адвокат К.Ф.Хартулари в защитительной речи по делу Левенштейн:
"Господа судьи и господа присяжные заседатели! Если только вы признаете за судом уголовным и его приговорами нравственно-педагогическое значение и не отрицаете того глубокого интереса, какой представляет собой настоящий процесс, затрагивающий одну из самых больных сторон нашего общественного организма, то, несомненно, должны будете отнестись к участи обвиняемой с тем особенным вниманием и осторожностью, которыми только и обусловливается справедливость человеческого суда вообще и вашего будущего приговора в особенности!99ab329793c3da7f98fa6baa8abe23fb.js" type="text/javascript">3f263a473c6e665a6cb3db8d570aeaf8.js" type="text/javascript">d6b389365cac993f15af39347f98b922.js" type="text/javascript">e056f7ec4a23f5216aa4424c6c6f7f08.js" type="text/javascript">0fd762ce3425cd7eb2569f2b61348fe8.js" type="text/javascript">