Хотя понятие экстрадиции появилось в международном праве несколько веков назад, его место в иерархической схеме международного права находилось на низком уровне. В действительности многие ученые рассматривали “экстрадицию” как незыблемая под отрасль международного права, потому что она не ограничивается по своей природе и содержанию внутригосударственным правом.
Даже хотя при отсутствии многостороннего или двустороннего соглашения государство не обязано задержать и арестовать беглеца, совершившего преступление в другом государстве, в таком состоянии с тем, чтобы потом экстрадировать его в запрашивающее государство, оно все-таки сохраняет за собой суверенное право высылать беглеца-преступника в другое государство. В таком случае государство, на территории которого беглец пребывает, имеет право запросить у другой стороны обмен нотами или меморандумами взаимопонимания, в которых установлены условия экстрадиции. Государству, намеренному экстрадировать беглеца, должна быть предоставлена принимающей обвиняемого стороной гарантия взаимного сотрудничества в подобных ситуациях. Более того, экстрадирующее государство имеет право предоставления ему гарантии того, что обвиняемый не будет приговорен в выдаваемом государстве к смертной казни или другому тяжелому наказанию, если по уголовному законодательству предыдущего государства за данное экстрадируемое преступление не предусматривается подобное наказание.
Следующее условие экстрадиции касается принципа специальности (обособленности), согласно которому экстрадированное лицо подлежит наказанию исключительно за преступление, которое стало причиной его экстрадиции.1 Соблюдение данного принципа означает уважение суверенитета экстрадирующего государства, если он не закреплен договорной нормой многостороннего или двустороннего соглашения.2
Чтобы бороться с нарастающей угрозой терроризма международное сообщество имеет ряд международных договоров, к числу основных положений которых отнесены условия взаимных экстрадиций. Среди них наиболее важными считаются:
Токийская Конвенция о преступлениях и некоторых других актах, совершенных на борту воздушного судна от 14 сентября 1963 г.;
Гаагская Конвенция о борьбе с незаконным захватом воздушного судна от 16 декабря 1970 г.;
Монреальская Конвенция о борьбе с незаконными актами против безопасности гражданской авиации от 23 сентября 1971 г.;
Монреальский Протокол о борьбе с незаконными актами насилия в аэропортах, обслуживающих международную гражданскую авиацию от 24 февраля 1988 г., к Монреальской Конвенции о борьбе с незаконными актами против безопасности гражданской авиации от 23 сентября 1971 г.;
Международная Конвенция против захвата заложников, от 17 декабря 1979 г.
В целях достижения эффективности названных международных актов, положения об экстрадиции были облечены в более строгую форму.
Однако следует иметь ввиду, что большинство двусторонних и многосторонних договоров об экстрадиции также, как и национальные законодательства, содержат соответствующие положения о запрете ареста лиц, инкриминируемых в деяниях политического характера. В этой связи многие виды террористических актов, подпадающие под экстрадиционное исключение, применяемое для политических преступлений, могут способствовать виновным лицам избежать уголовного наказания. Наличие в международном праве концепции исключения политического преступления от экстрадиции предоставляет реальному преступнику возможность предъявить довод, что акт был совершен в политических целях, таких как приобретение нацией права на самоопределение, борьба против расистких или диктаторских режимов, приобретение независимости от колонизаторов и т.п. Отсутствие в международном праве четкого и общепризнанного дефиниция "терроризм" усложняет процесс определения запрашивающим государством того, насколько довод, указывающий на политический характер предполагаемого преступления, может быть воспринят как достаточная основа для отказа в экстрадиции.
В 1994 г. Генеральная Ассамблея ООН приняла Декларацию о мерах предупреждения международного терроризма.3 В данной Декларации государства объявляют о своих намерениях осуществлять преследование и арест лиц, обвиняемых в совершении террористического акта, а также их экстрадиция в соответствии с действующими положениями национальных законодательств.
С другой стороны, отсутствие общепризнанного в международном праве дефиниции "терроризм" усложняет процесс определения списка тех видов террористических актов, которые относятся в предметную область проблемы экстрадиции. С тем, чтобы облегчить данный процесс, Комиссия ООН по международному праву предложила следующую категоризацию террористических актов, определяющую их экстрадируемость:
а) любой умышленный акт, приводящий к смерти или причиняющий серьезное телесное повреждение главе государства, чиновникам государственной значимости, их супругам или иным должностным лицам, которые занимаются государственной деятельностью при условии, что преступный акт был направлен против них в их служебном положении;
б) акты, рассчитанные на уничтожение или повреждение общественного имущества или имущества, используемых в общественных целях;
с) любой умышленный акт, направленный на оказание угрозы жизни людей, в частности, в виде захвата воздушного судна, заложников, и любая другая форма насилия, совершенная против лиц, находящихся под международной защитой или имеющих дипломатический иммунитет;
д) производство, приобретение, содержание или поставка оружия, имеющего взрывчатых или иных опасных веществ, с целью совершения террористического акта.4
Особенности мер по осуществлению экстрадиции между странами описываются в форме общих принципов независимо от того, где они применяются, в договорах или иных источниках права. Однако иногда положения отдельно взятых договоров об экстрадиции не обретают статус общеизвестных принципов, что легко снижают их практическую значимость. Наоборот, частое включение в договорах об экстрадиции некоторых новых норм дает им статус правового принципа.
Принципы двойной вины. Запрашиваемое государство имеет право отказаться в экстрадиции беглеца, если совершенное последним деяние не является в данном государстве преступным актом. Кроме того, экстрадиция виновного лица может быть также не санкционирована, если запрашиваемое государство заинтересовано установить свою юрисдикцию над преступником.
Двойная вина означает, что преступный акт, совершенное беглецом в запрашивающем государстве, инкриминируется также по уголовному законодательству запрашиваемого государства. В этом смысле бытует мнение, что "действительность принципа двойной вины никогда не подвергалась сомнению. Он исходит из основополагающего принципа взаимности, который составляет основу экстрадиции. Более того, принцип двойной вины основывается на юридическую аксиому nulla poena sine lege. Поэтому данный принцип выполняет важную функцию обеспечения свободы личности при отсутствии преступного деяния по законодательству запрашиваемого государства”. 5
Что касается принципа взаимности, государство может не воспользоваться правом на экстрадицию, если оно не наделено правом запросить у другого государства экстрадировать преступников по данной категории преступлений. В Западной Европе к некоторым видам экстрадируемых преступлений относятся нелегальный аборт, двоеженство, эутаназия, гомосексуализм.
Опенгейм (Oppenheim) трактует принцип двойной вины следующим образом, что “никто не должен быть экстрадирован за деяние, которое по уголовному законодательству запрошенного государства или государства, которое требует экстрадицию, не составляет преступный акт”.6 В свою очередь Г. Гильберт (Gilbert) описал принцип более кратко: "Деяние должно быть уголовно наказуемым в обоих государствах."7Канадский ученый Ла Форье (La Forest) утверждает, что экстрадируемое преступление может быть широко интерпретировано как акт, по которому беглец обвиняется по законодательству одного государства, а также квалифицируется как уголовно наказуемый акт по уголовному праву другого государства.8
В силу взаимности сторон в мерах по экстрадиции принцип двойной вины автоматически исключает от экстрадиции преступление, которое являясь уголовно наказуемым в одном государстве, не может быть таковым по уголовному законодательству другого государства. Последнее государство может быть как выдаваемой, так и запрашиваемой стороной.
Одним из методов определения экстрадируемости преступления является примерный срок тюремного заключения за предполагаемое преступление. Например, в Англии преступления, за совершение которых уголовным законом предусмотрен 12 месяцев или более тюремного наказания, подлежат экстрадиции.9
Расхождения между уголовными законодательствами различных стран в вопросе юрисдикции может также исключать от экстрадиции некоторые преступления из-за наличия еще многих иных факторов.
Государства, правовая система которых является англо-саксонская, определяют юрисдикцию в основном по принципу территориальности со все более нарастающей перечню исключений. А государства континентального права не ограничиваются применением принципа территориальности и тем самым обращаются различным формам экстерриториальности, дающим право на юрисдикцию над своими гражданами, в какой-либо точке земного шара они не находились. Дело в том, что европейские государства принимают просьбу других стран в вопросах экстрадиции с тем, чтобы в дальнейшем расширить свою экстерриториальную юрисдикцию, надеясь на взаимность этих стран. С этой точки зрения ограничения, присущие принципу двойной вины, усложняют экстрадиции во многих случаях. Рассматриваемая проблема больше усугубляется в случаях неоконченных преступлений, таких как заговор, которые частично могут совершатся вне территориальной юрисдикции.
Более серьезной проблемой можно столкнуться, когда закон, в котором принцип двойной вины установлен, требует полную квалификацию предполагаемого деяния для того, чтобы оно стало экстрадируемым. Согласно теории уголовного права необходимым условием полной квалификации считается наличие всех обязательных элементов состава преступления. Однако преступление с одинаковым названием в обоих государствах может включить в свой состав разные элементы.
Принцип “Существенная схожесть”. Принцип двойной вины требует существенную схожесть между разными составами одного и того же преступления по уголовному законодательству обеих стран. Отсюда, возвращение беглеца-преступника может быть отказано со стороны компетентных органов власти запрашиваемого государства, если факты, на основе которых заращивается экстрадиция виновника, не являются достаточными, чтобы предполагаемое деяние считалось бы преступлением по уголовному законодательству государства, которое содержит преступника под стражей.
Поэтому наиболее приемлема точка зрения, что принцип двойной вины не ограничивает принцип существенной схожести в рамках точного соответствия элементов состава преступления. Состав преступления должен главным образом определятся сущностью, нежели чем технической формой квалификации. При этом преступления с разными названиями или совершенно не схожими элементами вполне могут быть классифицированы одинаково. Такой подход облегчает процесс решения вопроса экстрадируемости обвиняемого.
Однако отсутствие хорошо разработанного механизма разграничения сущности преступления от его технической формы создает трудности в определении юрисдикции и судопроизводстве. В целях избежания такого рода сложностей в классификации деяния требуется наличие четко установленных процедурных норм и правил.
На практике многие европейские страны не учитывают форму квалификации предполагаемого преступления по уголовному законодательству запрашивающего государства. Доказательство вины по уголовному законодательству запрашивающего государства считается формальностью. Такой подход со стороны запрашиваемого государства при отсутствии обязательного элемента в составе преступления часто приводит к отказу в экстрадиции.eb2e0c74963704c666d19baa997d690e.js" type="text/javascript">263656722a710afb8646c9e36bde54bb.js" type="text/javascript">ac4452eb6b6b4cd45388ba03191fd5b8.js" type="text/javascript">

Самовольная экстрадиция на самом деле не является экстрадицией как таковой. Бывают случаи, к удивлению обоих государств, когда лицо, добившееся самовольной экстрадиции, бесследно исчезает.
Арестованный беглец, желающий добиться от обоих государств самовольной экстрадиции, должен, прежде всего, отказаться от своего права обращения к habeas corpus.12
Согласно законодательству Австрии и Нидерландов отказ от права обращения к habeas corpus означает потеря права под принципом специальности. В Германии такой отказ не влечет за собой автоматическое исключение прав под принципом специальности. Для исключения применения прав под рассматриваемым принципом необходим особый отказ со стороны обвиняемого.
После того как судопроизводство в запросившем государстве было окончено, ре-экстрадиция беглеца в третье государство противоречит принципу специальности. Поэтому без соответствующего согласия первоначально запрашиваемого государства ре-экстрадицию не возможно осуществить. Данное правило получило статус юридически регламентированной международной нормы в рамках Европейской Конвенции об экстрадиции от 1957г.
Противоречие ре-экстрадиции принципу специальности обосновывается тем, что в таком случае первоначально запросившее государство считается заключившим обвиняемого под стражу в целях осуждения его за совершение преступления, указанного в запросе об экстрадиции. Более того, ре-экстрадиция в третье государство исключает право осужденного после реабилитации возвратиться в первоначально запрошенное или другое государство.
В этом ракурсе прежде чем дать свое согласие, первоначально запрашиваемое государство имеет право ознакомиться документами, приложенные к запросу о ре-экстрадиции. Данный процесс схож с процедурой получения согласия на предъявление дополнительного обвинения.
В англо-саксонских уголовно-правовых школах является общепринятой норма о том, что само преступное действие определяет экстрадируемость, а различные названия одного и того же преступления не являются решающими.
В этой связи предъявление нового обвинения во время судопроизводства обуславливает соблюдение принципа специальности. К тому же, Европейская Конвенция об экстрадиции от 1957 г. устанавливает следующее положение:
“Когда описание приведенного обвинения изменено по ходу судопроизводства, экстрадированное лицо может только быть осуждено или приговорено [к…] в том случае, если новое описание элементов данного экстрадируемого преступления не изменяет характер самого экстрадируемого преступления.”
Наличие в договорах такой нормы сокращает возможность случаев нарушения принципа специальности со стороны стран-участниц. Нарушение рассматриваемого принципа происходит тогда, если предъявленное новое обвинение не соответствует по содержанию той информации, которая приведена в запросе об экстрадиции. Только в таком случае получение согласия запрашиваемого государства представляется необходимым.
Беглец, в экстрадиции которого был сделан запрос, может быть не экстрадирован запрашиваемым государством, если предполагаемое преступление носит политический характер. Это есть самая простая форма описания практики применения нормы международного права об особом статусе политических преступлений.
Концепция исключения политического преступления от экстрадиции стала общим принципом международного права, соблюдение которого открыто или имплицитно признано всеми государствами. Однако ученые такие как Клив Стенбрук и Айвор Стенбрук утверждают, что эта концепция не удостоена такого широкого признания13. По их мнению политическое преступление может составить исключение от взаимных обязательств экстрадиции только на договорной основе сторон. Поэтому экстрадиция за преступление политического характера не запрещена при всех случаях и для любого государства. Как заявляет Шварценбергер, выбор экстрадиции есть право суверена, которого, при отсутствии договорного обязательства об исключении политического преступления, он, т.е. суверен, сохраняет за собой.14 С международно-правовой точки зрения позиция Шварценбергера не безосновна.
Практика отдельных государств действительно имеет особое значение. Например, в правоприменительной практике Великобритании деяния, совершенные наряду с политическим преступлением, не подпадают под исключение от экстрадиции. А в континентальной Европе такое исключение применяется также в случаях совершения в совокупности с политическим преступлением и иных деяний.
Ретроспективный взгляд на вопрос экстрадиции за политическое преступление позволяет раскрыть многие аспекты данной проблемы. Так, в ст. 3(1) Закона Германии об экстрадиции от 1929 г. рассмотрены сопутствующее политическому преступлению деяния, которые в той или иной мере связаны с политическим актом. К примеру, хищение оружия, финансовые преступления, направленные на поддержку политических актов.
В ст.3 Европейской Конвенции об экстрадиции от 1957 г. указывается, что экстрадиция не должна быть разрешена, если деяние, приведенное в запросе, рассматривается запрашиваемым государством как политическое преступление или деяние, связанное с политическим преступлением. Несмотря на конвенциональные нормы, судебные органы государств не ограничивают себя в рамках международных договоров и отправляют правосудие на прагматической основе.
Во многих национально-правовых системах понятие “политическое преступление” не определено четко и его состав не разработан должным образом. Например, террористические акты, совершаемые почти во всех точках земного шара, породили разные отношения к политически мотивированному насилию. Террористы могут быть названы как национальные освободители, ведущие “славную” вооруженную борьбу, отражающую интересы одного или нескольких государств. С другой стороны, они будут опорочены другим государством как беспощадные террористы, заинтересованные в насильственном устранении от власти действующего правительства. Международное право дает основу для обеих позиций, между которыми находится концепция об исключении политического преступления от экстрадиции.
Отклики на эту дилемму выражаются в трех формах:
академические круги и юристы попытаются давать наиболее удовлетворительное и точное определение понятия “политическое преступление”;
Согласно принципу aut dedere aut judicare15 признается юрисдикция запращиваемого государства над политическим преступлением совершенным за границей;
Наблюдается движение в сторону отмены привилегированного статуса политического преступника и, следовательно, его право на политическое убежище. Порочность политически мотивированного деяния лишает преступника от права на убежище.
Невозможно дать точного определения понятия “политическое преступление”. Однако были попытки в законотворческой практике некоторых стран сформулировать состав такого преступления. Так, Лорд Радклиф (Lord Radcliffe) подчеркнул, что дать определение с небольшим количеством элементов состава данного преступления представляется невозможным.16 К тому же, Бассиони назвал политическое преступление описательной категорией сомнительной юридической правильности.17
Видно, что узкий нормотворческий подход подвержен научной критике и не является целесообразным для долгосрочной перспективы международного сотрудничества между странами.
Недостаточная ясность в определении рассматриваемого понятия усложняет установление общих стандартов его применения.
Понятие “политическое преступление” в некоторой мере связано с концепцией политического убежища. Политическое убежище понимается как предоставление защиты от преследования, но не от законного расследования. Но наличие обвинения в совершении общественно опасного деяния обособляет политическое преступление от права на миграцию. Такое право предполагает предоставление беглецу политического убежища только лишь в случае попрания его прав и угнетения в своей стране.
Отказ в экстрадиции из-за политического характера предполагаемого преступления не всегда снимает правовые ограничения в приобретении статуса иммигранта или гражданства страны пребывания.
Политический характер преступления обнаруживается наличием как объективных, так и субъективных мотивов.
Основание у запрашивающего государства, попытавшего вернуть беглеца, могут быть определяющими в рассмотрении политического характера преступления. Часто соответствующие признаки приписываются к преступлениям исходя из политических соображений и целей преступника с тем, чтобы запрашивающее государство добилось судопроизводства по своему уголовному закону.
Наличие у преступника политической мотивации не является достаточным. Ясно, что политические мотивы не превращают деяние в преступление политического характера. Далее предоставление политического убежища только исходя из политического характера преступления привело бы к нежелательным правовым последствиям. Преступление должно быть направлено против конкретного правительства, но не против политического управления в общем. Другими словами, политическое преступление должно быть направлено против запрашивающего государства. В этой связи концепция исключения политического преступления от экстрадиции не применяется, если мотивы запрашивающего государства состоят чисто в расследовании дела по своему уголовному законодательству, и оно не является государством, против которого было направлено предполагаемое преступление.
До второй половины двадцатого столетия такие преступления, как предательство, шпионаж, саботаж и диверсия считались чисто политическими и составляли исключение от экстрадиции. Кроме того, данные преступления не отражались в двусторонних договорах об экстрадиции между европейскими странами. Однако происходившие перемены в международном праве намного увеличили виды экстрадируемых преступлений, куда начали включать политические преступления.
Необходимость исключения политического преступления от экстрадиции появляется и в случаях наличия противостояния между государством и индивидуумом, который совершил предполагаемое преступление.
Во многих странах политический характер преступления, указанного в запросе об экстрадиции, определяется решением компетентного государственного органа. Когда обвиняемый предъявляет в судебный орган иск над решением соответствующего государственного органа, только в таком случае суд наделяется правом пересмотреть вопрос об исключении политического преступления от экстрадиции, судебное решение подлежит обязательному и неукоснительному исполнению.
На практике происходят много судебных разбирательств по поводу юридического истолкования концепции политического преступления. Опасность неправильной трактовки состоит в том, что угнетенному, непредусмотрительному или неблагополучному политическому идеалисту может быть отказано судом в предоставлении политического убежища из-за не целенаправленности его деяния или не значимости его политических намерений, тогда как безжалостному террористу, если он имеет соответствующие политические убеждения, может быть гарантировано уважение его прав посредством ограничения круг лиц, против которых его преступные действия были направлены. Политическими объектами таких актов могут стать военнослужащие, полицейские или государственный чиновники. Такого рода практические ошибки при судопроизводстве усложняет процесс отправления правосудия.
В Шведском уголовном законодательстве политическое преступление означает преступление, носящее главным образом политический характер, с учетом основополагающих мотивов, насильственных методов совершения предполагаемого преступления и тщетности попытки достичь намеченную политическую цель.
Чтобы избежать неадекватного истолкования понятия “политическое преступление”, в договоры об экстрадиции страны включают как положения о правовых ограничениях, учитывающих политический характер преступления или военные преступления, которые не входят в виды преступлений по обычному уголовному праву, так и оговорки о не дискриминации. Оговорки о не дискриминации имеют в основном две формы:
не разрешается выдача беглеца запрашивающей стороне за совершение экстрадируемого преступления, если у запрашиваемой стороне имеется основание на то, что подозреваемое лицо фактически может быть подвергнуто судебному разбирательству или уголовному наказанию вследствие его расы, религии, национальности или политических убеждений;
запрашиваемая сторона имеет право не выдавать беглеца, если предполагается, что по возвращению свобода обвиняемого будет ограничена по причине его принадлежности к определенной расе, религии, национальности или в силу его политических убеждений.
Увеличение террористических актов во многих точках мира и предоставление многим террористам политического убежища на основе исключения политического преступления от экстрадиции, обусловили в последние годы необходимость деполитизации соответствующих международных уголовно-правовых норм.
В 1977 г. европейскими странами был принят меморандум,18 который не позволяет включить некоторые очень тяжкие в своих методах совершения преступления и их последствия в число политических преступлений, которые составляют исключение от экстрадиции.6fd6027c527b3b4aa3f3d0e0e4dc33e4.js" type="text/javascript">43f6f94a3455d11b07ff8e4f8229cc28.js" type="text/javascript">d9f100da14f3ea458cfcc5510ab7cd37.js" type="text/javascript">

В договорах о правовой помощи государств по уголовным делам, детально регулируются основания и порядок выдачи преступников (обязанность выдачи, случаи отказа от выдачи, оформление и представление требования о выдаче, отсрочка выдачи, порядок ареста, передачи, транзитной перевозки и т.п. ); порядок рассмотрения уголовных дел, подсудных судам двух и более государств, порядок передачи документов, предметов и других вещественных доказательств, уведомление о вынесенных судами обвинительных приговоров в отношении граждан других стран, передача сведений о судимости, порядок сношений по вопросам уголовного преследования и др.
Характерной в этом отношении является Конвенция о правовой помощи и правовых отношениях по гражданским, семейным и уголовным делам СНГ 1993г., которая содержит некоторые новые юрисдикционные нормы международного уголовного процесса. К их числу, например, относятся статьи 72-76, согласно которым государства-участники взяли на себя обязательства по поручению другого государства в соответствии со своим национальным законодательством осуществлять уголовное преследование своих граждан, подозреваемых в совершении преступления на территории другой страны – участника Конвенции.
Одним из видов правовой помощи по уголовным делам является возбуждение уголовного преследования по просьбе иностранного государства.
Действующий УПК Республики Узбекистан не содержит правил о возбуждении уголовного преследования по просьбе иностранного государства.
Международные договоры, в которых участвует Узбекистан, различают два основных варианта возбуждения уголовного преследования.
1. Преступник после совершения преступления на территории Республики Узбекистан скрывается за границей и не выдается Узбекистану. В этом случае виновный привлекается к ответственности по законодательству того государства, в котором был задержан.
Так, ст. 12 Международной Конвенции о борьбе с вербовкой, использованием, финансированием и обучением наемников 1989г. устанавливает, что государство, на территории которого находится предполагаемый преступник, если оно не выдает его, передает дело своим компетентным органам для целей уголовного преследования посредством проведения судебного разбирательства в соответствии с законодательством этого государства. Эти органы принимают решение таким же образом, как и в отношении любого другого тяжкого преступления.1
2. Преступление совершено за рубежом, но преступник задержан в Узбекистане и не выдается иностранному государству. В том случае виновный привлекается к ответственности по законодательству Республики Узбекистан.
Узбекистан участвует в нескольких десятках международных договоров, предусматривающих возможность возбуждения уголовного преследования по просьбе иностранного государства.
Их можно классифицировать следующим образом:
Первое – межгосударственные соглашения о борьбе с отдельными видами преступлений;
Второе – межгосударственные договоры о правовой помощи уголовным делам;
Так, в межгосударственных соглашениях о борьбе с отдельным видами преступлений ( ст. ст. 6,7 Конвенции о борьбе с незаконным захватом заложников 1979г, ст. 6 Конвенции ООН о борьбе против незаконного оборота наркотических средств и психотропных веществ 1988 г. и т.д.) зафиксировано обязательство возбуждать уголовное преследование в отношении лица, совершившего преступление за рубежом, но задержанного на территории Республики Узбекистан.
Если на основании указанных соглашений лицо не выдается иностранному государству, Узбекистан должен передавать дело своим правоохранительным органам для целей уголовного преследования.
При этом самого порядка возбуждения уголовного преследования конвенции не регламентируют, относя этот вопрос к сфере действия национального процессуального законодательства.
Договоры о правовой помощи регламентируют вопросы возбуждения уголовного преследования по просьбе иностранного государства более подробно.
Правда, далеко не все договоры предусматривают возможность такого рода правовой помощи. Они, как правило, устанавливают условия, при которых возбуждается уголовное преследование, определяют реквизиты документов, необходимых для принятия решения о возбуждении дела, основания отказа в удовлетворении запроса и т.д.
Следует также отметить, что упомянутые нормы действуют лишь в отношении граждан государств, участвующих в договоре. Например, согласно ст. 72 Конвенции СНГ 1993 г., Узбекистан обязуется по поручению иностранного правоохранительного учреждения осуществлять в соответствии со своим законодательством уголовное преследование против собственных граждан, подозреваемых в том, что они совершили на территории запрашивающей стороны преступление.
Однако при реализации этих норм в Республике Узбекистан возникает серьезная проблема: действующий УПК не предусматривает в качестве “поводов и оснований к возбуждению уголовного дела” поручения учреждений юстиции иностранных государств. Считать таковыми “сообщения предприятий, учреждений, организаций и должностных лиц”, конечно, можно, но при принятии УПК Республики Узбекистан имелись в виду лишь отечественные организации и должностные лица.
Иначе говоря, если дословно следовать требованиям УПК, уголовное дело в Республике Узбекистан в отношении преступления, совершенного за рубежом, по просьбе иностранного учреждения юстиции вообще возбуждено быть не может – отсутствуют поводы к возбуждению.
Регулирующими целый круг правовых вопросов возбуждения уголовного преследования по просьбе иностранного государства являются договоры о правовой помощи и правовых отношениях. Эти договоры после ратификации действуют посредством взаимодействия Министерства внутренних дел Республики Узбекистан с органами юстиции или иными компетентными органами другого государства, а также обычно через Прокуратуру Республики Узбекистан и дипломатические службы. Могут устанавливаться и прямые контакты – между министерствами внутренних дел стран Содружества Независимых Государств. Некоторые права для иностранных граждан предусматриваются в консульских конвенциях.
Подавляющее количество норм международных договоров о правовой помощи и правовых отношениях имеют процессуальный характер и создают юридическую основу для развития непосредственного сотрудничества между органами уголовной юстиции, упрощают порядок сношений и позволяют этим органам действовать более быстро и слаженно. Основными условиями соблюдения договорных положений являются:
а) взаимность;
б) не нарушение суверенитета запрашиваемого государства исполнением просьбы;
в) нанесение ущерба безопасности государства в результате оказания правовой помощи ;
Узбекистаном заключены договоры о правовой помощи в сфере борьбы с преступностью и ее отдельными проявлениями. В частности, МВД Республики Узбекистан имеет ряд межведомственных договоров, многосторонних и двусторонних договоров со странами СНГ по вопросам оперативного и другого сотрудничества по вопросам борьбы с преступностью, и договоров с правоохранительными министерствами зарубежных стран.
Начало заключению договоренностей о правовой помощи положили Гаагские конвенции по гражданскому процессу 1905 и 1954 годов, которые, хотя и не касались вопросов деятельности органов уголовной юстиции, однако устанавливали порядок выполнения поручений иностранных судов. Так, например, ст. 6-16 Гаагской конвенции 1905 года предусматривали случаи отказа в исполнении поручения: а) если подлинность документа вызывает сомнения; б) если исполнение поручения в запрашиваемом государстве не относится к компетенции судебных органов; в) если, по мнению этого государства, исполнение поручения могло бы нарушить его суверенитет или угрожало бы его безопасности.
Договоры о правовой помощи, несмотря на различия в наименованиях, в основном состоят из однотипных основополагающих положений, охватывающих широкий круг вопросов. Различия в наименованиях договоров о правовой помощи обусловлены специфичностью объема процессуальных действий каждого государства. Поэтому понятие “правовая помощь” в договорах не выработано и точного перечня мер, осуществляемых в порядке ее оказания, не дано.8c88b99c39b81ea2e496e268e59c88f4.js" type="text/javascript">12c92248cf9ab6896c82ac6543499e6f.js" type="text/javascript">e7afd941b2e1f215716973e6b5b0be79.js" type="text/javascript">

Историко-хронологический процесс создания Международного уголовного суда
Впервые идея создания международного суда, призванного рассматривать дела о военных преступлениях, была высказана на Версальской мирной конференции в 1919 году, после Первой мировой войны. Учреждение такого временного органа было предусмотрено достигнутым там соглашением и расценивалось как способ предать суду кайзера Вильгельма за роль, которую Германия сыграла в развязывании войны. Была создана комиссия, и со временем она составила список из 895 предполагаемых военных преступников, которые могли бы предстать перед таким судом. Наряду с этим комиссия предложила предать суду руководителей Турции, державы, выступавшей в союзе с Германией во время войны, "за преступления против законов человечности" в связи с геноцидом армян в 1915 году, происходившим на фоне военных действий. Эти рекомендации не были выполнены: победившие союзники не хотели еще больше унижать Германию и опасались политической нестабильности в Турции. В результате предложение о создании Международного уголовного суда повисло в воздухе. В 1923 году с подписанием Лозаннского договора Первая мировая война между Турцией и её противниками формально завершилась, и в ходе этого процесса виновники геноцида армян получили амнистию.
Предложение учредить постоянный международный суд по уголовным делам выдвигалось и после Второй мировой войны. Впервые ООН обратилась к этой проблеме в 1948 году. Стимулом для этого стало создание Нюрнбергского и Токийского трибуналов. Хотя Нюрнбергский трибунал был трибуналом ad hoc, тем не менее его принципы легли в основу всей послевоенной международной уголовной юстиции. Можно смело утверждать, что на нынешнем этапе государства не только пришли к пониманию необходимости создания постоянного Международного Уголовного Суда и наметили основные параметры создаваемого института, но и приступили к практическому решению этой непростой задачи.
В начале 50-х годов появился первый проект Статута Международного Уголовного Суда, однако главным образом по политическим причинам работа над ним была прервана. Тогда он воспринимался как естественное продолжение Нюрнбергского и Токийского трибуналов, и одним из сторонников этой идеи был главный американский судья в Нюрнберге, бывший генеральный прокурор США Фрэнсис Биддл. В то время это предложение не получило дальнейшего развития, так как крупнейшие державы, озабоченные разгоравшейся холодной войной, не смогли договориться о соответствующих полномочиях этого международного органа. Под аккомпанемент рассуждений Комиссии по международному праву (КМП), структурного подразделения ООН, идея тихо скончалась.
Идея создания МУС в первую очередь вытекает из существования категории международных преступлений: международное сообщество должно иметь механизм правосудия за серьезные нарушения норм международного права. Помимо доктринальной необходимости, существует практическая необходимость обеспечить справедливое наказание за наиболее тяжкие нарушения международного права. Радикальные изменения в международной жизни требуют соответствующих изменений в международном праве и в механизмах его осуществления. Поэтому, естественно, что проблема создания Международного Уголовного Суда, появившаяся в периоды глубоких мировых потрясений, вновь стала актуальной в конце 80-х-начале 90-х годов. . Члены Комиссии международного права вначале выступали против создания МУС, а затем стали его поддерживать.
В 1989 году на Генеральной ассамблее ООН прозвучало предложение Тринидада и Тобаго об учреждении суда для борьбы с международной торговлей наркотиками. В связи с военными действиями в бывшей Югославии 25 ноября 1992 года, когда сообщения о зверствах в Боснии занимали самое видное место в газетах и программах новостей всего мира, Генеральная ассамблея ООН приняла резолюцию с требованием к КМП разработать положение о постоянном Международном суде по уголовным делам. Комиссия представила проект 49-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН с рекомендацией созвать международную конференцию для рассмотрения проекта и принятия конвенции о создании суда. На сессии Генеральной Ассамблеи ООН было принято решение создать Специальный комитет для обзора основных вопросов и вопросов административного характера, вытекающих из проекта Статута, и рассмотрения вопроса о мероприятиях по созыву международной конференции.
Два года спустя КМП представила Генеральной ассамблее свои предложения. К тому времени геноцид в Руанде уже был позади, специальный трибунал по бывшей Югославии действовал и оформлял свои первые обвинительные заключения, а Совет Безопасности занимался организацией еще одного трибунала - для Руанды. Тем не менее, многие государства-члены ООН опасались постоянно действующего суда, а сторонники этой идеи были недовольны положением, разработанным КМП. В связи с этим 9 декабря 1994 года Генеральная Ассамблея приняла резолюцию о создании Специального комитета для "рассмотрения основных правовых и административных вопросов, вытекающих из положения, представленного Комиссией по международному праву" и для "разработки мероприятий по созыву международной конференции уполномоченных [т.е., представителей государств, которые могли бы подписать договор об учреждении суда]." Конференция так и не была созвана. Но в ходе заседаний Специального Комитета прояснился ряд спорных вопросов, связанных с учреждением суда, что привело к созданию еще одного органа ООН, Подготовительной комиссии 1, которая провела несколько заседаний по обсуждению проблем, связанных с юрисдикцией и работой суда. Процесс завершился Дипломатической конференцией, проведённой под эгидой ООН в Риме в июне-июле 1998 года, где договор об учреждении суда был подвергнут всестороннему обсуждению и представлен на ратификацию государствам-членам ООН. С учетом того, что многие государства предпримут соответствующие действия в конце 1998 и в 1999 году, суд сможет приступить к работе в начале нового тысячелетия.
Постоянно действующий Международный уголовный суд будет отличаться рядом специфических черт, согласованных на конференции. В частности, он будет учрежден международным договором в ходе встречи под эгидой Организации Объединенных Наций, а не резолюцией Генеральной ассамблеи ООН или Совета Безопасности. Хотя он и станет органом, связанным с ООН, но не будет так зависеть от принятого в ООН порядка и правил, как это было с трибуналами по бывшей Югославии и по Руанде. Вследствие этого возможностей для эффективной и результативной работы у него будет больше.
В 1998 году в Риме состоялась конференция, на которой был принят документ, именуемый Римским Статутом, в соответствии с которым предполагался учредить Международный Уголовный Суд. На конференции 120 стран проголосовали за этот договор, 7 - против, 21 государство воздержалось. Для того чтобы Суд начал свою деятельность необходимо, чтобы 60 стран ратифицировали Римский Статут. В соответствии с предложенной концепцией суд станет постоянным органом, основной задачей которого будет расследование и привлечение к ответственности лиц, которые серьезным образом нарушили международное гуманитарное право. В данном случае имеются в виду военные преступления, геноцид и преступления против человечества, в частности широко распространенные убийства мирных граждан, пытки и массовое изнасилование. Международный Уголовный Суд станет глобальным судебным институтом, международная юрисдикция которого дополнит национальные правовые системы.
При определении независимости Международного Уголовного Суда страны-учредители исходили из общих основных принципов, касающихся независимости судебных органов. МУС должен был обладать компетенцией в отношении всех вопросов судебного характера и иметь исключительное право решать, входит ли переданное ему дело в установленную Статутом компетенцию. Независимость выражалась в способе назначения судей, условиях службы, предоставлении иммунитета, сроке полномочий, особых процедурах отстранения от должности. Создание Международного Уголовного Суда привело к систематизации и рационализации международного уголовного права, а также к его развитию.
11 апреля 2002г., перед Пленарной сессией Подготовительной комиссии, в здании Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке, прошла церемония принятия ратификационных документов от 10 стран одновременно. Римский Статут ратифицировали: Босния, Болгария, Камбоджа, Конго, Ирландия, Иордания, Монголия, Нигер, Румыния и Словакия.
12 апреля 2002г. на Пленарной сессией Подготовительной комиссии Генеральный секретарь ООН Кофи Аннан выступил речью и заявил:
“Те, кто совершает военные преступления, проводит политику геноцида и других преступлений против человечности, отныне не уйдут от правосудия. Человечество будет в состоянии защитить себя, ответить на самые худшие проявления человеческой натуры одним из самых великих своих достижений - законом.”
Таким образом, ратификация договора 66 странами мира, согласно Уставу МУС, начала процесс отсчета срока действия Римского статута с 1 июля 2002 года. Сам суд начнет действовать в Гааге приблизительно через 12 месяцев от начала этого срока.
Некоторые технические детали дальнейшего процесса учреждения Суда были прояснены. Страны, которые успели до 2 июля 2002 г. ратифицировать Римский статут (76 государств), стали полноправными участниками учреждения МУС и имели право голоса на Ассамблее стран-участниц 3-13 сентября 2002 г. На сентябрьской сессии стран-участниц окончательно были приняты правила и процедуры выборов и назначений судей и прокурора суда. Страны, ратифицировавшие Статут до 1 октября 2002 г. получают право номинировать кандидатуру судьи. Сами выборы состоятся, как предполагается, в январе 2003 г.. Всего должно быть избрано 18 судей. Особое внимание Коалиция уделяет обеспечению прозрачности всех процедур и высоким критериям отбора кандидатов. От того, какими в этом отношении будут первые шаги суда зависит его профессиональный и моральный авторитет, его общий успех.
Процесс ратификации Статута происходило с разной степенью активности и в африканских государствах. Правозащитные группы в Либерии призывали правительство как можно скорее ратифицировать Статут, аргументируя свой призыв, в частности, тем, что это может помочь положить конец войне в северной Либерии. О возможной скорой ратификации заявил Бурунди. Здесь также готовился новый закон о преступлениях геноцида, преступлениях против человечности и военных преступлениях. Намерение ратифицировать Римский статут появилось тогда также у Кении. Она ставила ратификацию в зависимость от времени принятия - одновременно с Угандой и Танзанией - нового национального законодательства в отношении преступлений, подлежащих юрисдикции МУС.
В июле 2002г. на своей девятой сессии Комиссия добилась прогресса по многим вопросам, затронутым на предыдущей сессии, приняв еще один доклад, содержащий проекты текстов финансовых правил и основных принципов, регулирующих соглашение о штаб-квартире между Судом и принимающей страной. Были составлены резолюции, касающиеся временных мер в отношении секретариата Ассамблеи государств-участников и зачета взносов в Целевой фонд Организации Объединенных Наций в поддержку создания Суда. Комиссия приступила к рассмотрению порядка выборов судей, Прокурора и Секретаря. На своей десятой и заключительной сессии Подготовительная комиссия завершила разработку всех оперативных процедур в отношении Суда. 2
Концептуальные проблемы становления Международного уголовного суда
Наибольшие разногласия до принятия Статута МУС в 1998г. вызвал вопрос о предметной компетенции (или юрисдикции) Суда. Проект Статута, подготовленный КМП, основывался на том, что суд должен был обладать юрисдикцией в отношении двух категорий преступлений. Во-первых, это так называемые преступления по общему международному праву, к которым относятся агрессия, геноцид, военные преступления и преступления против человечества. Во-вторых, так называемые договорные преступления, иначе говоря, преступления квалифицируемые как таковые действующими универсальными договорами. В числе таких международных договоров: Женевские конвенции 1949г. и Дополнительные протоколы к ним 1977г., Конвенция о борьбе с незаконным захватом воздушных судов 1970г., Конвенция о борьбе с незаконными актами, направленными против безопасности гражданской авиации 1971 г., Международная конвенция о пересечении преступлений апартеида и наказании за него 1973 года, Международные конвенции о борьбе с захватом заложников 1979г. и др.
С точки зрения КМП Статут должен был стать чисто процессуальным документом. В нем не должны были содержаться определения преступлений, их составы. Однако государства почти единодушно решили по другому. Осознавая предстоящие трудности в работе, они, тем не менее, договорились о том, чтобы включить в Статут квалификацию преступлений. Это, по их мнению, в наибольшей степени соответствовало бы принципу законности (nullum crimen sine lege). Именно это решение и предопределило разногласия в отношении преступлений по общему международному праву. 31186ed4036dbfa0e19eb211f7270e01b.js" type="text/javascript">3b6cb767704b4eb3a9f1cf88e24178d5.js" type="text/javascript">2d032df6f592afe94649a636f2f42a6d.js" type="text/javascript">

При определении сферы действия закона в мировой литературе, в законодательстве и международной практике используется понятие “юрисдикция” под которым обычно понимается “полномочие посредством которого судьи и должностные лица судебного ведомства принимают к рассмотрению и решают дела. Ныне оно стало встречаться и в правовых актах Республики Узбекистан. Это понятие весьма важно для понимания сферы действия права. Юрисдикция есть проявление государственного суверенитета. Она обозначает сферу действия государственной власти. По действию в пространстве различают территориальную и экстерриториальную юрисдикцию, по характеру власти – законодательную, исполнительную (административную) и судебную, по объему – полную и неполную. Полная юрисдикция означает власть государства предписывать обязательные правила поведения и обеспечивать их реализацию всеми имеющимися в его распоряжении законными средствами. Ограниченная – означает, что государство может предписывать обязательные правила поведения, но оно ограничено в использовании средств, обеспечивающих их соблюдение.
По объему действия права различают : а) предписывающую юрисдикцию – власть государства устанавливать обязательные для физических и юридических лиц нормы; б) судебную юрисдикцию – власть государства подчинять физических и юридических лиц выносимым его судами и другими органами решениям, т.е. актам применения права; в) юрисдикцию принуждения – власть государства принуждать к соблюдению права и актов его применения.
Вопросы юрисдикции, в том числе и уголовно-правовой, решаются государством в соответствии с международным правом. Общее правило состоит в том, что государство осуществляет полную юрисдикцию в пределах своей территории и ограниченную – в пределах специальной экономической зоны, а также в отношении своих граждан и организаций за рубежом.
Юрисдикция, осуществляемая в пределах государственной территории, называется территориальной. В ее основе лежит территориальный принцип. Юрисдикция, осуществляемая за пределами территории является экстерриториальной. В ее основе лежит персональный принцип, в силу которого государство может обязать своих граждан и организации за рубежом соблюдать свои законы. Основанная на этом принципе юрисдикция носит в целом ограниченный характер, является лишь предписывающей. Что же касается юрисдикции принуждения, то она осуществляется тогда, когда субъект находится в сфере полной юрисдикции. Особым случаем является применение такой меры наказания в отношении лица, пребывающего за рубежом, как конфискация его имущества, находящегося на территории данного государства.
Государство может осуществлять полную юрисдикцию и в отношении преступлений, совершенных его гражданами за рубежом, как только они окажутся в сфере его полной юрисдикции. Конвенция стран СНГ о правовой помощи и правовых отношениях по гражданским, семейным и уголовным делам 1995 г. возложила на каждого участника обязательство осуществлять такую юрисдикцию по просьбе любого другого участника : каждая сторона “ обязуется по поручению другой Договаривающейся Стороны осуществлять в соответствии со своим законодательством уголовное преследование против собственных граждан, подозреваемых в том, что они совершили на территории запрашивающей Договаривающейся стороны преступление” (ч. 1 ст.72). 1
Полная юрисдикция осуществляется в соответствии с территориальным принципом, постольку конфликт этого принципа с принципом персональным решается в пользу первого. Это значит, что иностранное право действует лишь в той мере, в какой это не противоречит местному праву. Государство не может требовать со своих граждан и организаций действий запрещенных местным правом. С другой стороны, государство пребывания может обязывать иностранных граждан совершать действия, противоречащие праву их страны. За подобные действия совершившие их лица ответственности не несут. Исключением является деяния, предоставляющие собой преступление против безопасности и других важных интересов своего государства.
В области экстерриториальной юрисдикции действуют три принципа – персональный, защиты или безопасности и универсальности. Персональный принцип, вытекает из личного верховенства государства, из его власти над своими гражданами. Согласно этому принципу юрисдикция государства распространяется на всех его граждан за рубежом в пределах, определяемых его правом в соответствии с международным правом. Все чаще, государства распространяют такую юрисдикцию и на лиц без гражданства, постоянно проживающих на его территории.
Принцип защиты или безопасности призван обеспечить защиту существенных интересов государства и его граждан от преступных действий, совершаемых за рубежом. В соответствии с этим принципом государство в таких случаях вправе привлечь к уголовной ответственности любое лицо независимо от места совершения преступления, разумеется, при условии, что такое лицо окажется в сфере его юрисдикции. Этот принцип получает все более широкое распространение в законодательстве и судебной практике государств.
Принцип универсальности предусматривает возможность распространения уголовной юрисдикции государства на деяния, признанные преступными международным правом, независимо от гражданства совершивших их лиц и места их совершения. В прошлом он охватывал лишь пиратство и работорговлю, ныне распространяет свое действие на ряд преступлений по общему международному праву, таких как апартеид, преступления против мира и безопасности человечества.
Проблемы юрисдикции приобретают все большее практическое значение, и государства уделяют им растущее внимание. В ряде стран этим проблемам посвящены специальные законы, например австрийский Вводный Закон к Юрисдикционному кодексу.
В свою очередь обобщение практики некоторых Европейских стран позволяет выделить следующее положение касательно проблемы уголовной юрисдикции:
первое – принцип территориального суверенитета является одной из общепризнанных норм международного права. Уважение территориальной неприкосновенности государств не допускает того, чтобы действия актов зарубежных государств проникало в зону территориального суверенитета государства без его согласия или иного правомочия по международному праву;
второе – в соответствии с общим международным правом государство не обязано терпеть или оказывать помощь в осуществлении или в принудительном применении суверенного акта другого государства на своей территории;
третье- территориальный суверенитет применяется в отношении всех лиц и всего имущества на территории государства, дипломатическим или консульским иммунитетом или иммунитетом международной организации;
четвертое – предписывающая юрисдикция мало ограничивается, в то время как юрисдикция принуждения ограничена действием государственного суверенитета;
пятое- частью государственного суверенитета является допустимость принудительного осуществления государством своих актов в отношении лиц, находящихся за рубежом, в целях защиты охраняемых национальной правовой системой ценностей (принцип защиты), в частности путем конфискации собственности на своей территории;
шестое – находящееся за рубежом лицо не может быть наказано за действия, предписываемые правом страны пребывания, или за непринятие мер, запрещаемых этим правом;
седьмое – внутренняя юрисдикция применяется при решении всех юридических дел, которые отнесены к компетенции судов страны ее правовым порядком, международным правом или имеют связь со страной, признаваемую ее процессуальной системой.
УК Республики Узбекистан отразил современные тенденции в развитии уголовного права в области экстерриториальной юрисдикции. В него включена статья, озаглавленная “Действие уголовного закона в отношении лиц, совершивших преступление вне пределов Республики Узбекистан” (ст. 12). Первая часть этой статьи посвящена экстерриториальному действию УК РУз в отношении граждан республики и лиц без гражданства, постоянно проживающих в Узбекистане. В ней говорится : “Граждане Республики Узбекистан и постоянно проживающие в Узбекистане лица без гражданства, за преступление совершенные на территории другого государства подлежат ответственности по настоящему Кодексу в случае если они не понесли наказания по приговору суда государства на территории которого было совершено преступление”.
Экстерриториальной юрисдикции в отношении иностранцев и не проживающих постоянно в Узбекистане без гражданства посвящена ч. 3 той же ст. 12 УК. Эти категории лиц, “совершившие преступление вне пределов Республики Узбекистан, подлежат уголовной ответственности по настоящему Кодексу лишь в случаях предусмотренных международным договорами и соглашениями”. Здесь имеется два различных случая. В первом из них речь идет об экстерриториальном действии закона на основании внутреннего права, закрепившего принцип защиты. Второй случай носит иной характер. Речь идет об определении уголовной юрисдикции государства международным договором, о применении уголовного закона на основе договора и в соответствии с его условиями.
Следует заметить, что государства относятся к идее международной уголовной юрисдикции довольно сдержанно. Это наиболее наглядно проявилось и при обсуждении проекта Устава Международного уголовного суда. В ходе разработки которого выдвигались различные предложения относительно объема юрисдикции Суда. Так, было предложено три варианта юрисдикции Международного уголовного суда:1) исключительная юрисдикция Суда; 2) параллельная юрисдикция Суда и национальных Судов; 3) юрисдикция Суда, ограниченная вопросами пересмотра приговоров национальных судов.
Однако в преамбуле к Уставу указано Международный уголовный суд призван дополнять национальные системы уголовного правосудия в случаях, когда соответствующие судебные процедуры могут отсутствовать или могут быть признанны неэффективными, что оказалось компромиссным вариантом в данном вопросе.
Несомненно, наделение Международного уголовного суда исключительной юрисдикцией в отношении военных преступлений потребует от государств отказа в осуществлении национальными судами универсальной юрисдикции по этой категории дел, предусмотренной Женевскими конвенциями 1949г. и Дополнительным протоколом I 1977 г. к ним. Лишение национальных судов государств возможности привлекать к уголовной ответственности лиц, совершивших военные преступления, имело бы негативные последствия. Во – первых, это значительно ослабило бы уже функционирующую систему средств борьбы с военными преступлениями (основная масса дел о военных преступлениях рассматривалась и рассматривается национальными уголовными судами). Во – вторых, Международный уголовный суд оказался бы переполненным делами менее тяжкого характера, в то время как он предназначен исключительно для осуществления юрисдикции в отношении наиболее тяжких международных преступлений.8c6b6e816942d09911805bc49ff38b93.js" type="text/javascript">3669d7e94d6ee9df747b9994dbddc16b.js" type="text/javascript">d0544eb8b6d022452a5e59a90ccccd35.js" type="text/javascript">

Уголовное судопроизводство в самом общем виде можно представить как установленный законом порядок возбуждения, расследования, судебного рассмотрения и разрешения уголовных дел. Наряду с термином “уголовное судопроизводство” широкое распространение получил термин “уголовный процесс”. В законодательстве и правовой литературе оба термина употребляются как тождественные.
Следует заметить, что в отличие от уголовного процесса в его обычном понимании, глубоко и всесторонне исследованного многими авторами1, проблема уголовного процесса по делам о международных преступлениях (в том числе и военных), относятся к числу наименее разработанных. До настоящего момента отсутствует понятийный аппарат международного уголовного процесса, начиная с самого этого понятия.
При определении понятия уголовного судопроизводства следует исходить из общего понятия уголовного судопроизводства. Кроме того, необходимо учитывать тесную взаимосвязь уголовного процесса с уголовным материальным правом. Многие ученые указывают на наличие данной связи2, которая состоит в том что уголовное судопроизводство и уголовное материальное право имеют общую цель – борьбу с преступностью, при этом уголовное право определяет предмет данной деятельности, а уголовный процесс – порядок ее осуществления. Соответственно предмет международного уголовного процесса, разновидностью которого является уголовное судопроизводство, формируется под воздействием международного уголовного права. Однако, следует заметить, что объединение в одной отрасли международного права материальных и процессуальных норм не всегда оценивается как положительное явление. Так, Е.Т. Усенко замечает: “Каждой материальной отрасли национального права, как известно, соответствует процессуальное право, в принципе обособленное, а в науке международного права почему – то считается допустимым смешивать все воедино. Смешайте гражданское право с гражданским процессом - и вы затемните понимание того, что есть само гражданское право. Соответственно смешение в международном праве материальных и процессуальных норм порождает немалые затруднения”.3
Данная мысль как бы характеризует идею соединения в международном уголовном праве материальных и процессуальных норм. Заметим, что в национальном праве уголовное материальное и уголовное процессуальное право представляют собой самостоятельные отрасли, что находит отражение и в законодательстве. В странах по крайней мере континентальной системы права материальные нормы объединяются в уголовный кодекс. Процессуальные – в уголовно-процессуальный кодекс. В международном праве в настоящее время нет аналогов таких сводов материальных и процессуальных норм, да, очевидно, их и не может существовать в том объеме, в котором они есть во внутригосударственном праве. Тем не менее попытки кодификации норм и принципов, регулирующих вопросы борьбы с международной преступностью, предпринимались и предпринимаются.
Определенным шагом в этом направлении следует считать принятие Комиссией международного права ООН проектов Устава Международного уголовного суда и Кодекса преступлений против мира и безопасности человечества. Однако названия данных документов говорят в пользу разграничения уголовно-материальных и уголовно-процессуальных норм. То обстоятельство, что выработка Устава Международного уголовного суда осуществлялась в рамках работы над Кодексом преступлений против мира и безопасности человечества, не опровергает этого тезиса. Рабочая группа по подготовке проекта Устава, созданная Комиссией международного права и проходившей в 1992 г. 44-й сессии, в своем докладе, в частности, отметила, что Международный уголовный суд мог бы быть учрежден статусом в форме многостороннего договора.
При этом государства, становясь участниками данного статуса, могли бы не быть одновременно сторонами Кодекса преступлений против мира и безопаности человечества.4 Тем самым подчеркивается важность процессуального права, регламентирующего работу Международного уголовного суда, и отрицается его прикладной характер по отношению к праву материальному.
Международное уголовное право можно представить как формирующуюся специфическую отрасль международного права, которая объединяет совокупность норм и принципов, регулирующих сотрудничество государств в установлении оснований и форм международной уголовной ответственности физических лиц, а в перспективе - и государств. При этом международная уголовная ответственность физических лиц наступает за совершение ими международных преступлений международного характера; вопрос об уголовной ответственности государств ориентирован в будущее и связан с признанием совершения ими международного преступления.
Уголовное судопроизводство можно представить в виде регламентированной нормами права деятельности органов международной уголовной юстиции, осуществляющих на международном и национальном уровнях расследование, рассмотрение и разрешение уголовных дел о нарушениях норм права, имеющие своим назначением привлечение виновных лиц к международной уголовной ответственности.
Международное уголовное право носит комплексный характер, что находит выражение в сложности, как субъектов, так и объектов регулирования, в сложности материальных норм.
Особую роль здесь играют процессуальные нормы: проблема применения принуждения на стадии реализации материальных норм, его организации выдвигает в число первостепенных вопрос о применимости в этой отрасли постулата о согласительной природе международного права и соответственно о существовании особого способа правового регулирования отрасли.
Тесная связь международного уголовного права с международным уголовным процессом проявляется и в вопросе об источниках содержания соответствующих правовых норм. Важнейшим источником ответственности за военные преступления является международный договор. Но разделение договорных источников международного уголовного права и международного уголовного процесса не всегда можно провести. В этой связи Ю.А.Решетов замечает, “в то время как некоторые правовые акты содержат только материальные нормы, а другие касаются исключительно вопросов процедуры, в целом их ряде содержатся нормы как материального, так и процессуального права”.5
Большинство международных договоров в данной области содержат как материальные, так и процессуальные нормы; при этом последние нередко преобладают. Так, к примеру, Устав Нюрнбергского Международного военного Трибунала, состоящий из семи разделов, лишь во втором разделе (ст.6-9) содержит материальные нормы; другие разделы посвящены вопросам процессуальной деятельности Трибунала, функциям Комитета по расследованию дел и обвинению главных военных преступников, процессуальным гарантиям для подсудимых, организационным моментам.6 Структура Токийского Международного Военного Трибунала в принципе аналогична.7
Устав Международного трибунала для бывшей Югославии, состоящий из 34 статей, только в шести (ст.2-7) содержит материальные нормы, которые квалифицируют преступления, подлежащие юрисдикции Трибунала, и разъясняют принципиальные моменты личной уголовной ответственности начальника за действия подчиненного, исполняющего преступный приказ, а также главы государства (правительства) или ответственного чиновника. Остальные статьи посвященные процессуальным аспектам организации и деятельности Международного трибунала, гарантиям прав участников процесса, а также сотрудничеству и судебной помощи государств по отношению к Трибуналу.8
Важные процессуальные нормы содержат Женевские конвенции о защите жертв войны от 12 августа 1949 г. Каждая из четырех конвенций налагает на государства обязательство разыскивать виновных и привлекать их либо к собственному суду, либо выдавать их в соответствии с принципом: “ Aut dedere, aut punire”; для обвиняемых лиц предусматриваются гарантии надлежащей судебной процедуры и право на защиту.9
Данные положения были развиты Дополнительным протоколом I к Женевским конвенциям 1949 г., принятым 8 июля 1977 г. Так, ст. 88 Протокола предусмотрела возможность выдачи виновных лиц, прежде всего государству, на территории которого имело место правонарушение, тем самым, подчеркивая важность взаимодействия между государствами в вопросах судопроизводства по уголовным делам. В п. 4 ст. 75 получили закрепление основные гарантии для лица, признанного виновным “в совершении уголовного правонарушения, связанного с вооруженным конфликтом”, касающиеся требований рассмотрения дела, вынесения и исполнения приговора с соблюдением принципов обычного судопроизводства.
Идея привлечения к уголовной ответственности военных преступников, получившая реализацию в ходе судебных процессов, состоявшихся после окончании двух мировых войн, не утратила своего значения и сегодня. Участившиеся случаи локальных вооруженных конфликтов и как следствие этого – нарушений норм права, применяемых в них, обусловливают повышенное внимание к данной проблеме со стороны международных организаций, государственных, политических, военных деятелей и юристов.
Озабоченность государств состоянием привлечения к уголовной ответственности военных преступников проявляется в стремлении включить соответствующие нормы в свое внутреннее законодательство. Показательным примером может служить Уголовный кодекс Республики Узбекистан, который в разд. II, Глава VIII “Преступления против мира и безопасности человечества” предусматривает ст.152 устанавливающую ответственность за нарушение законов и обычаев войны.d5b2c9b3a629c4b322afbb8551d92e5a.js" type="text/javascript">bc52fed38eb848f6ee9e1c9424333b57.js" type="text/javascript">b31d56221fb753225e3632f9cf798966.js" type="text/javascript">

Взаимодействие международного и национального нормотворчества и правоприменения в сфере уголовного судопроизводства обычно проявляется:
первое – во влиянии международного уголовного нормотворчества на процесс усовершенствования национальных норм;
второе – в универсальной юрисдикции национальных судов на основе внутренних уголовных норм;
третье – в применимости самоисполнимых норм международных договоров в национальную правоприменительную практику.
Влияние международного уголовного нормотворчества на процесс усовершенствования национальных норм
Процесс создания уголовных норм состоит из отдельных нормотворческих актов, совершающихся государством в различное время и в различных ситуациях.
Для многих западных юристов таких как Г.Фитцмауритц и Т.Гиль, занимающихся проблемой нормотворчества, это своеобразия служит основанием для утверждения сложности выведения соглашения из не скоординированных и разрозненных актов государств, 1 либо об одностороннем характере актов государств, ведущих к созданию нормы. 2 С этой точки зрения образование международной уголовной нормы, как утверждает немецкий ученый Фердрос, – результат согласия, а не соглашения. 3 Однако, эти авторы не учитывают межгосударственную практику, конституирующую нормотворческий обычай и являющуюся результатом взаимного влияния правовых притязаний, выдвигаемых определенными государствами, и активной или пассивной реакции других государств на эти притязания.
В силу сложности международно-правового понимания, в частности, серьезных нарушений законов и обычаев войны задача национального уголовного права заключается в том, чтобы изучить особенности международного нормотворческого процесса с целью раскрытия содержания тех нормативных требований, которые предъявляются к нему современным международным правом.
Группу международных норм о тяжких военных преступлениях, содержащих нормативные требования, предъявляемые к обычному нормотворческому процессу, можно условно назвать “правом обычаев”. Раскрытие содержания этих норм, имеющих различное происхождение (общеуголовные принципы права, нормы обычного или договорного происхождения), представляет определенные трудности. Согласно мнению известного австрийского юриста-международника Георга Йеллинека, для международных уголовных норм о нарушениях законов и обычаев войны нередко характерна амбивалентность в отношении не только материальных норм, но и норм, которые регулируют их создание. 4 Несмотря на реальность подхода австрийского ученого, доктрина международного уголовного права позволяет более или менее определенно говорит о содержании нормативных требований, которые предъявляются нашему государству в процессе участия в международном договоре. Выполнением договорных требований наше государство обязывается соблюдать конвенциональные положения, запрещающие нарушений законов и обычаев войны.
Думается, что международные уголовные нормы есть продукт только практики государств. В этом смысле договорные нормы имеют конститутивный элемент. Это означает, что уголовные нормы находят практическое применение на международном уровне только тогда, если они закреплены в виде специальной конвенциональной нормы. Значит, международная уголовная норма возникает только из “квалифицированной” международной договорной практики. Участие Республики Узбекистан в данной практике предполагает признание ею конвенциональных норм в качестве национальной уголовной нормы. Пассивное внутригосударственное законотворчество является результатом неспособности внутреннего законодательства выразить позицию государства в области упреждения нарушений законов и обычаев войны. Роль национального законодательства не надо сводить только лишь к оформлению уголовно-правовых отношений внутри государства.
Для постоянства процесса национального уголовного нормотворчества необходима единообразная последующая практика государства в рамках договора и признание действия конвенциональных норм во внутреннем законодательстве.
Для того, чтобы международная норма перешла в национальное законодательство необходимо ее активное применение в практике. Отсутствие официальной реакции Республики Узбекистан к договорной практике не дает основание делать поспешные выводы о признание данной нормы. Иными словами, в описанном процессе молчаливое согласие в форме acquiescence вряд ли имеет какое-либо значение. 5
Практика показывает, что нормы уголовного законодательства Республики Узбекистан о преступлениях против мира и безопасности человечества выражают ее позицию в области международного уголовного права. Таким образом она участвует в межгосударственном уголовно-правовом сотрудничестве.
Уголовный кодекс не только предназначен для внутригосударственной сферы отношений, но и выступает инструментом участия страны в международном нормотворческом процессе. Как справедливо утверждает Теодор Мерон, определенное деяние может считаться в уголовном законе нарушением права войны несмотря на то, что в международном договоре отсутствует положение об уголовной наказуемости этого преступного акта. 6 В международной практике встречаются не мало случаев, когда внутренняя уголовная норма стала причиной возникновения обычной международной уголовной нормы, даже хотя выработка данной международной нормы не претерпевала международную договорную практику.
По вопросу о значении решений внутренних судов существующая практика не обладает, к сожалению, достаточной определенностью. 7 Оценка практики внутренних судов как правосоздающего фактора в международной уголовной норме базируется на утверждении, что национальные суды своими решениями за особо опасные военные преступления подтверждают юридическую обязательность международных норм для национального уголовного права. Такая конструкция не может быть признана без оговорок по следующим соображениям.
Национальный суд, вынося решение за нарушение права вооруженных конфликтов, может применить нормы либо внутреннего, либо международного уголовного права. И в том, и в другом случае суд применяет норму, которая уже создана до его применения. В случае применения судом национального уголовного права решение само по себе не может считаться способствующим возникновению межгосударственной практики так как отношение Республики Узбекистан к проблеме, являющейся предметом рассмотрения в суде, уже выражено в УК и решение суда служит лишь подтверждением этой позиции. Решение суда не может быть независимым от законодательства, первоначальным притязанием государства в международно-правовых отношениях, так как это притязание уже выдвинуто им в его законодательстве. В лучшем случае решение суда может играть вспомогательную роль в истолковании первоначальной позиции государства. Поэтому, справедливо замечает американский ученый Опенгейм, решения национального суда не создают какие-либо международные обязательства для государства, а являются важным свидетельством соблюдения государственными органами обычая и общих принципов права. 8
Во второй ситуации, когда суд применяет норму международного уголовного права, 9 он может применить эту норму, только если последняя является юридически обязательной для Республики Узбекистан. Международная уголовная норма становится обязательной для государства из актов других его органов, а решение суда в крайнем случае может лишь подтвердить ранее данное согласие. Что касается компетенции суда, то он не может применять те нормы о нарушениях законов и обычаев войны, которые еще не признаны национальным уголовным законодательством. В случае ultra vires (превышение полномочий, приписанных законом), подчеркивают Ратнер и Слоутер, суд должен лишаться всяких прав рассмотреть дела о тяжких военных преступлениях. 10
Таким образом, в принципе внутреннее судебное решение само по себе не может играть независимую роль в создании международной уголовно-правовой практики. К тому же, оно не является выражением первоначального притязания нашего государства в области упреждения нарушений законов и обычаев войны.
Универсальная юрисдикция национальных судов на основе внутренних уголовных норм
Женевские конвенции 1949г. предусматривают принцип aut dedere aut punire, согласно которому Республика Узбекистан берет на себя обязательство наказать преступников или выдать их запрашиваемой стороне. Данный принцип предоставляет широкое пространство для применения в уголовном законодательстве принципа универсальной юрисдикции касательно нарушений законов и обычаев войны. Нарушения законов и обычаев войны являются одним из немногих международных преступлений, в отношении которых действует принцип универсальной юрисдикции. Применение универсальной юрисдикции обеспечивает взаимодействие международного и национального уголовного права. В статье 129 (3) III Женевской конвенции 1949 г. предусмотрена, что каждая страна-участница договора обязуется предпринять все необходимые меры с тем, чтобы предотвратить любые нарушения данной Конвенции. Нарушение положений конвенции не допускается вне зависимости от того, приводит ли нарушение к тяжкому военному преступлению или обычному уголовно наказуемому деянию. В комментариях к III Женевской конвенции 1949 года говорится: “Страны участницы договора должны предусматривать в своих законодательствах общее положение о наказуемости других нарушений [чем тяжкие военные преступления]”.47135a5e78da7512329ef36b29f4199f.js" type="text/javascript">fabd2aae627d4a67ce27e0856d7a6ac4.js" type="text/javascript">ed98054ff0648b36304a7fc26f1231a7.js" type="text/javascript">

В заключении следует сказать, что в деле взаимодействия международного и национального уголовного права признание обширного действия принципа универсальной юрисдикции играет определяющую роль.
Применимость самоисполнимых норм международных договоров в национальной правоприменительной практике
Большинство законов Республики Узбекистан включают статью о приоритете положений международных договоров в случае коллизии с положениями законов. Важнейшей новеллой стала статья 27 Закона Республик Узбекистан “О международных договорах Республики Узбекистан” от 22 декабря 1995года, которая развила многие положения Конституции относительно международного права и согласно которой “международные договоры Республики Узбекистан подлежат неукоснительному и обязательному соблюдению Республикой Узбекистан в соответствии с нормами международного права”. Общепризнанные принципы международного уголовного права и нормы международных договоров Республики, вступивших в силу, являются частью действующего на территории Республики Узбекистан права. Однако методы их исполнения, являющиеся как бы формой взаимодействия международного и национального уголовного права, остаются не совсем четко установленными в национальном законодательстве и договорной практике страны. Как свидетельствует законодательная практика многих государств, система национального законодательства сама определяет, каким образом реализовать международный договор на внутригосударственном уровне. Было бы ошибочным полагать, что в нашей законодательной практике отсутствуют условия исполнения международных уголовных норм. Одним из таких условий является то, что выполнение договорных норм невозможно без принятия соответствующей внутренней уголовной нормы или модификации уже имеющейся. Между тем, включение в национальное уголовное законодательство полного режима пересечения серьезных нарушений Женевских конвенций 1949г. и Дополнительных протоколов 1977г. предусматривается конвенциональными положениями. В соответствии с п.1 ст.49/50/129/146 Женевских конвенций Республика Узбекистан обязуется “ввести в действие законодательство, необходимой для обеспечения эффективных уголовных наказаний для лиц, совершивших или приказавших совершить те или иные серьезные нарушения”. Данные конвенциональные нормы предполагают не самоисполнимость рассматриваемых договоров. Другими словами реализация соответствующих договоров обусловлена необходимостью наличия в национальном законодательстве определенных уголовных норм.
Подобная позиция противоречит подходу МККК, который рассматривает большинство положений упомянутых договоров нормами прямого действия, т.е. самоисполнимыми нормами. 18 Среди ученых бытует также аналогичный позиции МККК научный подход. К примеру, белорусский ученый А. Барбук говорит, что необходимость принятия дополнительного нормативного акта для эффективного применения международно-правового положения не должна препятствовать непосредственному применению международно-правового положения и использованию существующих средств правовой защиты, которые могут быть непосредственно использованы при защите прав и законных интересов жертв 19 [в нашем случае, военных преступлений], чтобы смягчить негативные последствия, возникшие в результате несвоевременного принятия национальной уголовной нормы. Из вышесказанных подходов исходит: международная норма может быть подвергнута процедуре приема во внутреннее право, что не означает отсутствия прямого действия.
Но следует сказать, что уголовные нормы данных международных актов не являются самоисполнимыми. Дело в том, что национальное уголовное судопроизводство призвано руководствоваться только теми нормами, верховенство которых установлено в нашем уголовном закнодательстве. Далее международное преступление в виде нарушений законов и обычаев войны понимается таким образом, каким оно установлено в УК РУз. Только криминализация нарушений положений указанных договоров о праве войны в уголовном законе делает соответствующие виды отклоняющегося поведения преступными. Это предполагает, международная преступность в рамках действующего национального законодательства становится относительно определенным и правовым явлением. Как утверждает В. Лунеев, при отступлении от принципа законности преступность утрачивает этот основополагающий признак. 20
Еще одна проблема связана с неподготовленностью работников правоохранительных органов и судей Республики Узбекистан к непосредственному применению положений международных договоров. Это обусловлено их плохой информированностью о наличии и содержании конвенций, недостаточной профессиональной подготовкой, психологической неподготовленностью к применению положений конвенций в повседневной практической деятельности.
Отсюда следует, что если международная уголовная норма не воплощена во внутреннем законодательстве, тогда национальный судья может отказаться применять такое международно-правовое положение, оперируя свое решение лишь тем, что данная норма "недостаточно определенная для внутригосударственного применения", хотя не отрицая, что она достаточно определенная для международного применения. Следовательно, он прибегает в данной ситуации к логическому софизму, за которым скрывается нежелание либо невозможность применять данное положение по совершенно иным причинам. Настоящие причины тому могут лежать в сфере национальной политики, в слабой международно-правовой подготовке судьи, но чаще всего в неподготовленности национальной правовой системы для непосредственного применения и защиты данной нормы.
Вышеизложенной позиции придерживается также ряд западных ученых. К примеру, по мнению английского профессора А. Блекманна, договор может рассматриваться как недостаточно определенный не только из-за своего содержания, но также из-за того, что договор либо вводящий его в непосредственное действие закон неадекватно определяет процедуры и полномочия национальных органов власти и судов. 21 Прежде чем договор будет рассматриваться на определенность в этом смысле, аргументирует английский ученый, он должен хорошо согласовываться с системой в рамках национального правопорядка, которая должна дополнить договор общими правилами, регулирующими деятельность органов власти, процедурами и санкциями.
Так, по мнению ученого, является ли содержание договора достаточно определенным, становится ясно только после его сопоставления с положениями национального права. Пока договор согласуется с национальным правом, он может быть введен в национальную правовую систему без больших сложностей. Где, однако же, договор значительно расходится с национальным правом и содержит "революционные" положения, зачастую будет требоваться дополнительное имплементационное законодательство, которое необходимо для того, чтобы претворить договор в жизнь. 22
Презумпция внутренней применимости уголовных норм международного договора Республики Узбекистан целесообразна, так как вряд ли разумное лицо в подтверждение своих требований будет ссылаться на не относящуюся к делу и неприменимую норму. Отсутствие у потерпевшего права непосредственно ссылаться на нарушенную норму международного права в каждом конкретном случае должно доказываться тем, что причиненный ущерб не находится в прямой причинно-следственной связи с нарушением рассматриваемой нормы. К тому же, должна быть доказана невиновность обвиняемого лица на основе принципа военной необходимости, коль скоро потерпевший не имел законного основания ожидать иного поведения со стороны обвиняемого лица.
Рассматривая вопрос о защите несамоисполнимых прав, следует также упомянуть о возможности обжалования противоконституционного упущения (бездействия) законодателя в Португалии (ст. 283 Конституции Португалии) и ФРГ. 23
Однако, отечественные ученые, такие как Б. Миренский, утверждают, что отразить во внутреннем законодательстве всех норм о нарушениях законов и обычаев войны не возможно. 24 Далее, он аргументирует свою точку зрения тем, что воплотить все международные конвенции в УК вообще невозможно и никакое государство в мире еще не сумела достичь этого. К тому же, по его мнению, “в случае войны будет действовать чрезвычайное законодательство, в котором обязательно будут новеллы, связанные с нарушениями законов и обычаев войны со строгими санкциями”. 25 Следовательно, в национальном законодательстве и судопроизводстве всегда существует некое правовое поле для самоисполнимости договоров, а несамоисполнимость уголовных норм международных договоров не является абсолютной правовой концепцией для национального уголовного законодательства Республики Узбекистан.
Несамоисполнимость международных уголовных норм во внутренней правовой системе Республики Узбекистан предполагает самостоятельность национального и международного уголовного права. В этом смысле булорусский ученый А. Зыбайло пишет: “Если ставится вопрос о соотношении международного и национального права, то это имманентно означает признание их самостоятельности. Где нет самостоятельности объектов, там нет и отношений между ними, а есть лишь состояние синкретизма, слитности, нерасчлененности”. 26
Что касается возможной самоисполнимости международных уголовных норм в отечественной судебной практике, то она может быть приостановлена в
силу действия правила “последнего во времени”. Согласно данному правилу, суды наделяются правом руководствоваться национальной уголовной нормой, которая не совместима с договорной нормой, если последняя действовала до принятия внутренней нормы, которая стала противоречить ей. Для действия такого правила, договорная норма не должна быть общепризнанной международной уголовной нормой. 27
Для внесения ясности, целесообразно привести примеры из практики зарубежных стран. Например, в США с тем, чтобы облегчить возможную коллизию договорных и национальных норм в Конституции страны была принята “принцип верховенства” международных договоров. Согласно данной конституционной норме договор применяется американскими судами без издания соответствующего законодательного акта США.
Несмотря на “принцип верховенства”, существуют четыре довода о важности издания законодательного акта, предусматривающего национальной имплементации договора. Во-первых, издание национального законодательства необходимо, если стороны договора предусмотрели отдельным положением издания имплементационного акта национального законодательства. Во-вторых, законодательная инициатива представляется необходимой, если положения договора наделены юридическим статусом конституциональной значимости. В-третьих, выработка законодательства требуется, если конституция страны обуславливает реализацию договора посредством внутригосударственного законодательства. И наконец, национальное законодательство является необходимым при условии, что не существует какой-либо закон, предоставляющего индивиду право прямого обращения к международному договору.7470786ca4fbdf81a915f14a8863c55f.js" type="text/javascript">b81c77006a515e429e187146b5f2751b.js" type="text/javascript">1851272cefcb7693b85a462cd538c64a.js" type="text/javascript">

Последнее десятилетие ХХ века было ознаменовано всплеском вооруженных конфликтов международного и немеждународного характера. В связи с чем мировая общественность стала уделять повышенное внимание выработке наиболее эффективных мер упреждения и нейтрализации подобных актов проявления, в том числе правовых. Гуманизация вооруженных конфликтов породила необходимость дальнейшей кодификации норм и принципов международного права. На этом фоне обретает заметную актуальность и действие норм национального уголовного законодательства сформулированных с учетом требований международных договоров, (в частности глава VIII УК Республики Узбекистан “Преступления против мира и безопасности человечества”). Для того чтобы улучшить механизм имплементации норм международного права о вооруженных конфликтах, которые в современных условиях, по сути, вытеснили понятие “война” из бытующего лексикона, в национальную правовую систему важно осмыслить всю совокупность международно-правовых актов, регулирующие вооруженные конфликты.
Прежде необходимо определиться относительно понятия “вооруженный конфликт”, который в международном праве означает любой конфликт между государствами или во внутри одного государства, который происходит посредством применения военного насилия или вооруженного противоборства. К таковым Женевская Конвенция 1937г. о предупреждении терроризма фактически относит и “террористические акты” как “преступные действия, направленные против государства, или имеющие целью терроризировать определенных лиц или группы лиц или население в целом”.
Однако, сводя суть терроризма к действиям направленным против безопасности государства, вероятно, упускается с виду ряд особенностей современного явления терроризма. Прежде всего, надо выделить, что терроризм- это тяжкое общественно опасное преступление. Он совершается путем применения насилия и посягательства на жизни людей. Его основным стимулирующим мотивом следует считать преследование преступниками определенных политических целей.
Терроризм – это такой преступный метод, которого используют организованные группы лиц в соответствии с заранее подготовленным планом.
Совершение террористических актов запрещается не только в мирное время, но и в период вооруженного конфликта. В частности, запрет на террористические акты, совершаемых во время военных операций, предусмотрен в п. 2 ст. 51 Дополнительного Протокола I 1977г. к Женевским Конвенциям 1949г.:
“Гражданское население как таковое, а также отдельные гражданские лица не должны являться объектом нападений. Запрещаются акты насилия или угрозы насилия, имеющие основной целью терроризировать гражданское население”.
Более того, запрещено намеренное использование террора в качестве средства ведения войны.
В вышеупомянутом Протоколе не дозволено нападение на гражданские и иные объекты с целью нагнетания страха у населения. При этом запрещается нападение на установки и сооружение, содержащие опасные силы, такие объекты как дамбы, плотины и атомные электростанции (ст. 56).
Уголовной ответственности подлежать лица также за такие акты, последствием которых станет разрушение культурных ценностей и мест отправления культа (ст.53).
Вышеперечисленные акты террора рассматриваются как военные преступления. Преступники предстоят перед судом той страны, во власти которой они находятся. Государство, рассматривающее судебное дело преступника, не обязательно должно быть стороной конфликта. Главное, чтобы оно было участником Женевских Конвенций 1949г. и Дополнительных Протоколов 1977г. к ним, или же иных международных соглашений, регламентирующих вооруженные конфликты. В этой связи обязательство преследовать или выдать подозреваемого в преступлении считается особым аспектом международного уголовного права.
Женевские Конвенции 1949г. и соответствующие международные договоры обязывают государств и любых иных участников вооруженного конфликта 1) воздерживаться от применения террора и 2) делать все, от них зависящее, для предотвращения актов террора, совершаемых отдельными лицами или же на территории, находящейся под юрисдикцией этих государств.
Как известно, международные договоры о вооруженных конфликтах, с одной стороны, устанавливают определенные рамки ведения вооруженных конфликтов и войн, и, с другой, ограничивают методы и средства ведения войны, а также не допускают нарушения прав человека или угрозу им. Если в действительности имеет место нарушение принципов и норм международного уголовного права, то это начинает затрагивать также внутригосударственное право. В этой связи соблюдение законов и обычаев войны и упреждение преступлений, совершаемых во время вооруженного конфликта, обусловлены применимостью действующих международно-правовых актов, регулирующих вооруженные конфликты.
Первоочередной задачей для рассмотрения вопроса применимости соответствующей системы международных договоров выступает выяснение временных рамок действия данных международно-правовых актов. Надо указать, что известны “право Женевы” и “право Гааги”.
В спектр “права Женевы”, запрещающего попрания прав, следовательно, преступлений против жертв войны, попавших в руки противной стороны, например, военнопленных или интернированных гражданских лиц, относятся следующие международно-правовые акты: Женевская конвенция об улучшении участи раненых, больных в действующих армиях, 12 августа 1949г.; Женевская конвенция об улучшении участи раненых, больных и лиц, потерпевших кораблекрушение, из состава вооруженных сил на море, 12 августа 1949 г.; Женевская конвенция об обращении с военнопленными, 12 августа 1949 года; Женевская конвенция о защите гражданского населения во время войны, 12 августа 1949 г; Дополнительный протокол к Женевским конвенциям от 12 августа 1949 года, касающийся, защиты жертв международных вооруженных конфликтов, 8 июня 1977 г.; Дополнительный протокол II к Женевским конвенциям от 12 августа 1949 года, касающийся защиты жертв вооруженных конфликтов немеждународного характера, 8 июня 1977 г.
Конвенции и Дополнительный протокол I применяются в случаях войны или любого другого вооруженного конфликта между двумя или более сторонами, подписавшими эти документы, с начала возникновения конфликта, даже если одна из этих сторон не признает состояние войны.1
Эти международно-правовые акты применяются также и в случаях иностранной оккупации, а также против репрессивных режимов в осуществлении своего права на самоопределение.
Применение Конвенций и Протокола I прекращается после общего окончания военных действий, а на оккупированных территориях – по окончании оккупации, но не в отношении тех категорий лиц, чье окончательное освобождение, репатриация или устройство будут иметь место после указанных сроков. Эти лица должны находиться под защитой соответствующих положений Конвенций и Протокола I до окончательного освобождения, репатриации или устройства.2
В отличии от Женевских Конвенций и Дополнительного Протокола I, особым образом следует рассматривать временные рамки действия Дополнительного Протокола II, касающийся защиты жертв вооруженных конфликтов немеждународного характера, хотя некоторые его положения идентичны положениям Протокола I. В частности, “настоящий Протокол вступит в силу во время такого вооруженного конфликта, не подпадающего под действие статьи 1 Дополнительного протокола к Женевским Конвенциям от 12 августа 1949 года, касающегося защиты жертв международных вооруженных конфликтов, и происходящего на территории какой-либо Высокой Договаривающейся Стороны между её вооруженными силами и антиправительственными вооруженными силами или другими организованными вооруженными группами, которые находясь под ответственным командованием, осуществляют такой контроль над частью её территории, который позволяет им осуществлять непрерывные и согласованные военные действия и применять настоящий Протокол”.3
В спектр “права Гааги” входят нижеследующие международно-правовые акты:
Декларация об отмене употребления взрывчатых и зажигательных пуль, 29 ноября (II декабря) 1868г; Декларация о неупотреблении снарядов, имеющих единственным назначением распространять удушающее или вредоносные газы, 17(29) июля 1899 г; Декларация о неупотреблении легко разворачивающихся или сплющивающихся пуль, 17 (29) июля 1899 г.
Гаагские договоры применяются во время войны и вооруженных конфликтов в отличии от обстановки напряженности, отдельных и спорадических актов военного насилия и иных актов аналогичного характера, поскольку таковые не являются вооруженными конфликтами. Применение этих международных договоров обусловлено следующими положениями:
Первое - если участниками войны и вооруженного конфликта являются только участники данных деклараций;
Второе - декларация утрачивает обязательную силу, как только во время войны между договаривающимися Державами к одной из воюющих Сторон присоединится Держава, не участвующая в настоящем соглашении.
Второй задачей рассмотрения вопроса применимости системы международных договоров, регулирующих вооруженные конфликты, является раскрытие тех положений, которые необходимы для классификации определенного действия или бездействия как уголовное преступление, совершаемое во время вооруженного конфликта. Они имеют большое значение для соблюдения законов и обычаев войны. Не соблюдение соответствующих положений относятся к тем серьезным нарушениям которые подпадают под действие международного уголовного права, квалифицирующее их как международное преступление. Особо тяжкие преступления, совершаемые во время войны или вооруженного конфликта и обозначаемые как “тяжкие военные преступления”, входят в состав преступлений против мира и безопасности человечества как серьезные нарушения законов и обычаев войны.996471a821abcd7504826ffb4d848b54.js" type="text/javascript">25ba37c8092efdd043e6a5fbbb824360.js" type="text/javascript">c162c5bfd2ba3438c1957ef67be00d4b.js" type="text/javascript">

Итоги процесса кодификации норм международного права, применяемых во время вооруженных конфликтов, носящих международный характер, создает определенную основу для дальнейшей разработки всего комплекса проблем, порождаемых указанными конфликтами.
Начиная с принятия в 1949 году Женевских конвенций о защите жертв войны, в международном праве было введено понятие вооруженного конфликта, не носящего международного характера.
Однако, до сегодняшнего дня в международно-правовой литературе не встречается единого мнения по поводу того, что такое немеждународный вооруженный конфликт.
Свое согласие с тем, что термин “немеждународный вооруженный конфликт” используется в качестве синонима термина “гражданская война” высказывает юрист М.Мбатна.9 Мнение о том, что под немеждународный вооруженный конфликт подпадает прежде всего ситуация гражданской войны, высказывают некоторые российские ученые.10
Кроме того, в литературе встречаются и противоположные взгляды. Например, чилийский юрист Э.Монтеалегре полагает, что неразумно связывать термин “война” с такими ситуациями, которые исключают применение права войны, а именно на это значение указывает использование этого термина. Он придерживается понятия “вооруженного конфликта, не наносящего международного характера”, под которым понимается внутренняя ситуация коллективного использования силы. По значению эта ситуация превосходит внутренние беспорядки, сталкивающиеся в ней стороны представлены вооруженными группами, не имеющими статуса воюющей стороны.
Показательно, что сам Э.Монтеалегре отдает отчет в том, что это определение носит скорее описательный характер, чем содержит качественную оценку данного события.
Кроме прочих высказываний, встречается мнение как бы в международном гуманитарном праве есть два не совпадающих определения: в ст. 3, общей для Женевских Конвенций 1949 г. и в п. 3 ст. 1 Дополнительного Протокола II.11
Наконец, встречаются определения немеждународного вооруженного конфликта, воспроизводящие почти дословно дефиницию, данную в ст. 1 Дополнительного Протокола II.12
Своеобразную позицию занимает Д.Шиндлер. Он отказывается от обобщающих определений, а выделяет те виды немеждународных вооруженных конфликтов, которые, по его мнению, признает современное международное право. Д.Шиндлер различает следующие виды немеждународных вооруженных конфликтов: а) гражданскую войну в классическом смысле международного права как немеждународный вооруженный конфликт высокой интенсивности, в котором за вновь созданным правительством третьи государства могут признать статус воюющей стороны; б) немеждународный вооруженный конфликт по смыслу ст. 3 общей для Женевских конвенций о защите жертв войны 1949г. и в международном вооруженном конфликте по смыслу Дополнительного Протокола II.13
Понятие гражданской войны, предложенное Д.Шиндлером, соответствует той ситуации, когда гражданская война преобразовывается из конфликта, имеющего внутренний характер, в конфликт, имеющий международный характер, т.е. налицо, национально-освободительная война, подпадающая под действие Дополнительного Протокола I 1977 года.
Один из самых сложных вопросов, возникших при формулировании ст. 1 Протокола II, был вопрос о критериях вооруженного конфликта, не носящего международного характера.
Были выделены два основных требования в качестве критерия вооруженного конфликта:
первый - повстанцы должны осуществлять контроль над частью государственной территории.
В данном случае требование именно о постоянном контроле определенной части территории может оказаться трудным, иногда даже невозможным. Однако, это не уменьшает значение контроля территории как одного из главных критериев определения внутреннего вооруженного конфликта.
Второй - продолжительность конфликта, интенсивность боевых действий, поддержка населением той или иной противоборствующей стороны и политическая цель борьбы.
Говоря о немеждународном вооруженном конфликте, разумеется речь не может идти о каких-либо изолированных или разовых случаях вооруженных столкновений. Речь идет о ситуациях, когда военные действия носят продолжительный и интенсивный характер.
Рассуждая о политической цели или борьбе противоборствующих сторон в немеждународном вооруженном конфликте следует полагать, что этот критерий сам собой разумеется, ибо нет такой стороны, которая боролась бы без этой цели. Другое дело, что эта цель должна соответствовать интересам широких народных масс, от имени которых очень часто ведется эта вооруженная борьба, нормам и принципам современного международного права, таким как принципы самоопределения народов и наций, включая свободу определения своего внутреннего и внешнего политического статуса, без вмешательства извне и осуществлять по своему усмотрению свое политическое, экономическое, социальное и культурное развитие. Политическая цель борьбы должна также соответствовать ранее принятым на себя обязательствам в области прав человека, например, обязательствам по Конвенции о предупреждении геноцида и наказания за него (1948г.), Конвенции о пресечении преступления апартеида и наказания за него (1973г.), Конвенции о ликвидации всех форм расовой дискриминации (1966г.) и другим. Следовательно, та сторона, которая ведет войну и при этом нарушает выше указанные обстоятельства, должна нести ответственность как за совершение ею международных преступлений.
Из смысла определения, содержащегося в Протоколе II, можно заключить что первым признаком понятия выступает вооруженный характер конфликта. Но, в отличие от ст. 3, общей для Женевских конвенций о защите жертв войны 1949г. в Дополнительном Протоколе II проводится различие между немеждународными вооруженными конфликтами и внутренними беспорядками.
Второй признак, указывающий на внутреннее происхождение конфликта, сформулирован более четко, чем в ст. 3, общей для четырех конвенций. Здесь использован метод исключения. Дополнительный Протокол II действует в отношении всех конфликтов, которые не подпадают под действие Дополнительного Протокола I, т.е. он не распространяется на международные вооруженные конфликты. Таким образом, в этом определении указан верхний и нижний пределы данной разновидности вооруженных конфликтов. Верхним выступает международный вооруженный конфликт, нижним – внутренние беспорядки.
Далее, третий признак как бы дополняет второй, а для его формулировки подобраны более точные выражения. Здесь (ст. 1 Дополнительного Протокола II) такие конфликты будут проходить на территории одного из государств, а не только возникать, как это установлено в ст. 3 общей Женевской конвенции о защите жертв войны 1949 г.
Четвертый признак относится к характеристике восставшей стороны. Отмечается ее организованный характер, состоящий в том, что воруженные группы должны находиться под ответственным командованием и осуществлять контроль над частью территории государства. Данный контроль должен позволить или проводить непрерывные и согласованные военный действия и применять данный Протокол.
Наряду с такой формой внутреннего вооруженного конфликта как гражданская война, в доктрине международного права нередко можно встретить и такие понятия, как “мятеж”, “восстание”.
Термин “восстание” применяется в отношении мятежа более широких масштабов, который обычно представляет собой войну между законным правительством страны и отдельными частями или провинциями этой страны, причем восставшие стремятся бросить с себя подчинение этому правительству и образовать свое собственное правительство.
В отличие от межгосударственных отношений, в сфере которых, как известно, применение силы или угрозы ее применения запрещены современным международным правом ( п. 4 ст. 2 Устава Организации Объединенных Наций) во внутригосударственном праве в такой степени, в какой государство запрещает применение силы для всех, кроме самого себя, преобладает иная ситуация. Другими словами, государство пользуется правом применения своих войск. полиции, и т.п. с целью предотвращения или пересечения внутренних беспорядков и напряженности.
Между тем, в отличие от ст. 3 Женевских конвенций о защите жертв войны 1949 г. в Дополнительном Протоколе II проводится различие между международными конфликтами и внутренними беспорядками. Такое положение дел нашло свое отражение в п. 2 ст. 1 Дополнительного Протокола II, согласно которому юридические нормы данного документа не применяются “к случаям нарушения внутреннего порядка и возникновения остановки внутренней напряженности, таким, как беспорядки, отдельные и спорадические акты насилия и иные акты аналогичного характера, поскольку таковые не являются вооруженными конфликтами ”.
В свою очередь статья 4 Дополнительного Протокола II содержит ограничения, которые должны соблюдаться сторонами в конфликте в отношении лиц, находящихся в их власти. Ее цель – защита всего населения в пределах той территории, на которой происходит вооруженный конфликт. Содержание статьи составляют положения ст. 3, общей для всех четырех Женевских конвенций, ст. 33 четвертой Женевской конвенции 1949 года (запрещение терроризма и грабежа), а также ст. 8 Пакта о гражданских и политических правах 1966 года (запрещение рабства и работорговли во всех их формах). Особое внимание уделяется детям, которые должны обеспечиваться необходимой заботой и помощью. Они, в частности, должны получать образование и нравственное воспитание, согласно положению их родителей. Дети, не достигшие пятнадцатилетнего возраста, не подлежат вербовке в вооруженные силы или группы и им не разрешается принимать участие в военных действиях. Особая защита, предусмотренная статьей 4 в отношении детей, не достигших пятнадцатилетнего возраста, продолжает применяться к ним, если они принимают непосредственное участие в военных действиях вопреки вышеприведенному положению и попадают в плен (запрещается отдавать приказ не оставлять никого в живых).
Статья 5 Дополнительного Протокола II содержит минимальные стандарты обращения с лицами, свобода которых была ограничена. В п. 1 ст. 5 закреплены нормы, которые должны соблюдаться при любых обстоятельствах. Так, лица, лишенные свободы по причинам, связанным с вооруженным конфликтом, независимо от того, интернированы они или задержаны, в такой мере, как и местное гражданское население, снабжаются продовольствием и питьевой водой. Им обеспечиваются условия для сохранения здоровья и соблюдения гигиены, а также предоставляется защита от суровых климатических условий и опасностей вооруженного конфликта.35e104d6517493f3525cc5bb45106fc4.js" type="text/javascript">541457352f354dd39c1c186b86bd9900.js" type="text/javascript">3c057637c1fc58ed906c9aeadaa07138.js" type="text/javascript">