Говоря о причинах вторичного характера, нужно отметить, что явно просматривающееся нежелание отечественной уголовно-правовой науки признавать людей объектом посягательства объясняется прежде всего нерешенностью вопроса о разграничении понятий объекта и предмета преступления. Как уже отмечалось, во второй половине XIX в. объект преступления нередко определялся как «человеческое лицо», «совокупный индивид» и т. п., но понимался при этом в весьма специфическом смысле: как некоторого рода единство, конгломерат физического или юридического лица и того, что ему принадлежит, как субъект права и одновременно субъективное право. Осознание в начале XX в. необходимости разграничения объекта и предмета, казалось бы, давало все основания для толкования одного как «человеческого лица», а другого – как некоторого рода блага. Не усматривая какой-либо существенной разницы между понятиями «преступный вред» и «преступные последствия», отечественная уголовно-правовая наука пошла по иному пути, интерпретируя предмет преступления как нечто, подвергающееся непосредственному, а объект – опосредованному преступному воздействию. Следует ли удивляться тому, чти в конечном итоге возникли неувязки в представлениях только о соотношении объекта и предмета преступления, но и о месте, которое занимают те, кому причиняется или может причиняться вред, в структуре преступного посягательства. Не считая обоснованным признание людей объектом преступления, теория одновременно не усматривала и до настоящего времени не усматривает ничего зазорного в том, чтобы отводить им роль предмета преступления. Примечательно, что такое решение вопроса не вызывает возражений не только у тех, кто рассматривает как предмет преступления любые элементы общественных отношений и тем самым отождествляет с их предметом преступного воздействия, но и у тех, кто настаивает на том, что предмет преступления есть предмет общественного отношения вне зависимости от того, какой именно элемент подвергается преступному воздействию. Заметим также, что в рамках традиционного взгляда на объект преступления некоторые категории лиц вообще не рассматриваются как участники общественных отношений, что, однако, не мешает объявлять их предметом посягательств (незаконная подмена ребенка, купля-продажа несовершеннолетнего и т. п.).
Не будем спорить о том, насколько обоснованно видеть в человеке, как часто утверждается, высшую ценность или даже ранжировать людей по аксиологическим признакам (остается не совсем понятным, для кого человек выступает в качестве ценности, о каком принципе равенства людей в таком случае приходится говорить). В то же время в рамках учения о преступлении сама идея признания людей предметом посягательства выглядит абсолютно беспочвенной в случае, если, следуя разграничению объекта и предмета преступления, первый из них понимается в качестве того, кому причиняется вред, а второй – благами, ценностями, призванными удовлетворять потребности людей. Признание людей предметом преступления (или предметом общественных отношений) выглядит весьма спорным не только по этическим, но и логическим соображениям. Конечно, было бы ошибочным утверждать, что при совершении убийства, нанесении вреда здоровью виновный не оказывает какого-либо воздействия на другого человека. Но не следует забывать о том, что всякое воздействие носит конкретный характер и оказывается не на человека вообще, а на то или иное неотъемлемое благо, и поэтому ничто не мешает само благо рассматривать предметом, а лицо – объектом посягательства. Стало быть, даже при посягательствах на то, что не существует в отрыве от их носителя, трансформации объекта в предмет преступления не происходит. Что же касается преступных действий в виде подмены ребенка, его похищения, совершения сделок по купле-продаже несовершеннолетних, то, безусловно, виновный в такого рода деяниях фактически относится к ребенку или несовершеннолетнему как к предмету, вещи и т. п. Вместе с тем разве не за такое отношение устанавливается уголовная ответственность ? Разве не приобретает человек с рождения какие-то права, защита которых обязанность государства ? Верно, что правоспособность несовершеннолетнего носит ограниченный характер. Однако данное ограничение ни в коей мере не касается его защиты в качестве объекта посягательства, которым, по крайней мере с позиций принципа уголовного права, должно признаваться любое лицо вне зависимости от возраста, гражданства, умственного развития, социального положения и т. д. Напротив, признание предметом преступления социальных благ, строго говоря, должно исключать несовершеннолетних из числа тех, кому преступление может причинить вред или создать угрозу его причинения.
Как уже отмечалось, в отечественной юридической литературе в такой постановке вопрос обсуждается лишь применительно к преступлениям против личности. Тем самым вольно или невольно даются основания считать, что во всех иных преступлениях деяние не обладает свойством причинения вреда людям. Но вряд ли есть необходимость доказывать противоположное. Физические лица страдают не только тогда, когда осуществляется посягательство на принадлежащее им неотчуждаемое личное неимущественное благо, в силу чего они лишаются возможности жить либо возможности трудиться (утрата трудоспособности), но и тогда, когда похищается, уничтожается или повреждается их имущество. Всякий раз, как в уголовном законе говорится о преступных последствиях для человека, гражданина, потребителя и т. п., имеется виду причинение вреда (нанесение ущерба) конкретным индивидам. Решение вопроса не может быть другим и в отношении преступлений, в которых в качестве обязательного их признака предусматривается причинение вреда обществу или отдельным организациям. Особенность такого рода преступлений в том, что ими наносится ущерб или создается угроза его нанесения некоторому множеству лиц, круг которых не всегда возможно установить в каждом отдельном случае как в правоприменительной, так и законотворческой деятельности. Но это, конечно же, вовсе не означает, что здесь никто не страдает или не может пострадать. Наконец, было бы ошибкой считать, что какие-то исключения в понимании преступного вреда должны быть сделаны и для третьей группы деяний, ответственность за которые связывается с реальным или потенциальным нанесением вреда государству. Каких бы определений государства мы ни придерживались, какую бы именно его функцию ни имели в виду, нанесение вреда государству, как некоторого рода организации людей, означает не что иное, как нанесение вреда тем людям, интересам которых оно призвано служить, и нередко дополнительно и тем, через кого осуществляются функции государства, кто является его представителем. Если же, отвлекаясь от деталей, решать вопрос на уровне исходных методологических посылок, то правильнее вести речь не столько о том, что в действительности нет таких преступлений, наказуемость которых допускалась бы вне зависимости от их способности причинить или создать угрозу причинения вреда людям, сколько о том, что без такого рода способности никакое деяние в принципе, по определению, не может быть объявлено преступным. Именно это соображение позволяет утверждать, что объектом любого преступления, а не только направленного против личности, выступают люди, которые в одних случаях выступают в качестве отдельных физических лиц. в других – как некоторого рода множество лиц, имеющих или не имеющих статус юридического лица, в-третьих – как социум (общество).
Думается, что под соответствующим углом зрения нужно воспринимать и мотивы, по которым в юридической литературе были подвергнуты критике взгляды авторов, предпочитающих считать именно личность объектом преступлений против жизни, здоровья, свободы, чести и достоинства. Так, доказывая тезис «общественные отношения суть объект всякого преступления», Б. С. Никифоров делал акцент на том, что «участники общественных отношений, носители соответствующих охраняемых правом интересов, те государственные и общественные установления, которым преступление причиняет вред, ущерб, охватываются понятием охраняемого уголовным законом общественного отношения – понятием объекта преступления; вместе с самими этими интересами они образуют составную часть объекта преступления». Имея в виду преступления против личности, Б. С. Никифоров уточнял: «В отличие от авторов учебников, подчеркивающих, что в этих случаях объектом преступления являются не сами общественные отношения, а их субъекты, мы считаем, что субъекты общественных отношений образуют составную часть этих последних и что поэтому в понятие объекта преступления обязательно включаются и те, и другие» . Та же самая причина отказа от возможности признания людей объектом преступления в последующем была выдвинута и рядом других авторов, в том числе М. П. Карпушиным и В. И. Курляндским, которые писали: «Отмечая и подчеркивая, что от преступления теряют люди, мы не хотим противопоставить это утверждение тому, что объектом преступления являются общественные отношения. Вообще неправильно противопоставлять людей общественным отношениям, поскольку люди выступают в обществе как участники общественных отношений и поскольку материальными субстратами общественных отношений являются люди. Не может быть признано общественно опасным и преступным деяние, которое не затрагивает интересы людей, которое, следовательно, не нарушает или не разрушает «нормальные» с точки зрения государства общественные отношения, т. е. опять-таки отношения между людьми» .
О том, что общественные отношения и их участники не должны противопоставляться, двух мнений быть не может. Однако, во-первых, о таком противопоставлении речь может идти лишь тогда, когда объектом преступления одновременно объявляются и общественные отношения, и их участники, и, стало быть, признание объектом либо одного, либо другого вполне допустимо. Выступая против противопоставления, нельзя, во-вторых, впадать в крайность иного рода, отождествляя одно с другим. Но как раз это и происходит всякий раз, когда обосновывается положение о том, что причинение вреда участнику есть одновременно причинение вреда самому общественному отношению. Кроме того, уместно заметить, что не люди существуют ради общественных отношений, а общественные отношения возникают для реализации интересов людей, и поэтому неясным остается главное: почему в причинении вреда человеку, членам общества нужно усматривать посягательства на отношения между ними, а не наоборот, в нарушении общественных отношений видеть причинение вреда их участникам ? Думается, в данном случае логика авторов продиктована тем, что, не имея возможности указать конкретные признаки и формы выражения вреда, якобы наносимого преступлением общественному отношению, они вынуждены подменять этот вред тем вредом, который реально причиняется или может быть причинен людям, или, как говорят, участникам (субъектам) общественных отношений. Не убеждая в обоснованности занимаемой позиции, взятая авторами на вооружение логика подтверждает лишь одно: никакого иного вреда, кроме вреда людям, преступление причинить не может.
Думается, что к такому же выводу нужно прийти применительно к решению рассматриваемого вопроса В. С. Прохоровым. В его подходе отправным служит положение о необходимости «различать, с одной стороны, ущерб объекту – общественным отношениям, а с другой – вред, причиняемый их участникам и тем социальным ценностям, по поводу которых они складываются». Поставив вопрос, в чем заключается научное и практическое значение положения о том, что каждое общественно опасное деяние – преступление (какой бы ни была его юридическая конструкция) – всегда наносит реальный ущерб своему объекту – общественным отношениям, автор отвечает: «Во-первых, оно устанавливает общее, внутреннее, объективное свойство (качество) всех без каких-либо исключений преступлений, т. е. раскрывает тем самым их единую сущность; во-вторых, оно объясняет их генетическую однородность и, следовательно, общий источник заражения, сферу существования, историческую изменчивость, средства, методы и цели борьбы с преступлениями; в-третьих, оно указывает на тот фундамент, на котором строится вся многокомпонентная конструкция общественной опасности преступления: способы посягательства и его внешние условия, разнообразные вредные последствия, особенности воли и другие субъективные обстоятельства и т. п., – все то, что наслаивается на таким образом понимаемую сущность преступления и характеризует во всей полноте общественную опасность преступления как социального явления» .
Принимая во внимание эти и некоторые другие суждения автора, можно предположить, что основной смысл его концепции «объект преступления есть общественные отношения» заключен в том, что всякое преступление по своей сущности направлено не против отдельных лиц, а против общества в целом. Надо полагать, что сторонники других вариантов интерпретации объекта преступления как некоторого рода общественных отношений в конечном счете имеют целью обоснование того же самого. Основное различие в подходах к реализации данной цели выражается в том, что во многих работах в причинении вреда отдельным членам общества усматривается причинение вреда всему обществу, в то время как по В. С. Прохорову преступление причиняет всегда обществу как таковому «особый» вред, отличающийся от того, который наносится отдельным лицам. Называя вещи своими именами, конечно же, не следует отрицать существование таких преступлений, которые непосредственно направлены против общества в целом. Но вряд ли стоит игнорировать и тот факт, что со времен римского права принято выделять и другую категорию преступлений – против частных лиц. Ныне действующий уголовный закон пошел по пути трехчленного деления преступлений, обособив в качестве самостоятельного вида преступления против государства. Какого бы, однако, варианта решения вопроса мы ни придерживались, нужно прежде всего признать, что в основе всех их лежит мысль о способности преступлений причинять вред различному кругу лиц: индивидам, малым или большим их группам, обществу в целом. Следовательно, и с исторической точки зрения, и с позиции вновь принятого УК РФ нет оснований ставить под сомнение общий принцип рассматриваемой классификации преступлений. Другое дело, что, как и любая иная, она в определенной мере носит условный характер, и при желании в уголовном законе можно найти немало статей, в которых предусматриваются признаки деяний двойной – одновременно против отдельных лиц и общества в целом – направленности; например, убийство лица или его близких и связи с осуществлением данным лицом служебной деятельности или выполнением общественного долга (п. «б» ч. 2 ст. 105 УК РФ), захват заложника (ст. 206 УК РФ), посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля (ст. 277 УК РФ). Но о чем все это говорит ?
Отнюдь не о том, что порочен сам принцип интересующей нас классификации, а о том, что: 1) реально существуют предпосылки как для самого деления преступлений по их направленности на определенные виды, так и для вычленения в рамках отдельных преступлений нескольких объектов; 2) не только объектом каждого преступления, но и каждым объектом, многообъектного преступления выступают люди – индивиды или их малые или большие группы (объединения).
Казалось бы, решение этого вопроса нужно связывать с ценностными характеристиками, предполагая, что при прочих равных условиях деяния, направленные на лишение жизни отдельных лиц, менее опасны по сравнению с теми, когда, например, преступником ставится цель уничтожения расы, нации и т. п. Но если следовать подобного рода посылке, то придется признать, что, к примеру, при захвате заложников (описанном в главе «Преступления против общественной безопасности») законодатель первостепенное значение придает интересам не самого заложника, а тех, кому выставляются условия и от кого требуется совершение каких-то действий (предоставить оружие, наркотики, спиртное, транспорт, освободить кого-либо из мест лишения свободы и т. п.). Быть может, в специальном исследовании такой важной проблемы, как принципы конструирования составов преступления, вполне уместно детальное обсуждение вопросов о том, что более значимо при посягательствах на жизнь сотрудника правоохранительного органа, государственного или общественного деятеля: интерес самого пострадавшего или интерес, который он защищает. Но в данном случае достаточно ограничиться тезисом о том, что в большинстве составов многообъектных преступлений при определении основного объекта решающее значение имеет не столько сравнительная ценность причиняемого вреда, сколько то, насколько он дает возможность вычленить четкую юридическую дефиницию данного состава преступления. Введя соответствующий квалифицирующий признак, тот же разбой можно было бы рассматривать как основание ответственности за совершенное с целью завладения имуществом причинение тяжкого, средней тяжести или легкого вреда здоровью. Не сравнительная ценность объектов, а их конструктивная значимость для построения состава обычно служит в качестве решающего соображения для признания того или иного объекта основным или дополнительным.
Ориентируясь на такое представление об объекте преступления, конечно же, нельзя обойти вниманием и решение вопроса о понятии и значении фигуры потерпевшего в уголовном праве и даже не потому, что нашими оппонентами было высказано мнение о том, что «сведение объекта преступления лишь к человеку неизбежно приводит к подмене понятия «объект преступления» категорией «потерпевший», суть которых не однозначна и не тождественна» .
Актуальность проблемы соотношения данных понятий состоит прежде всего в том, что она обычно остается вне поля зрения представителей уголовно-правовой науки, и, думается, во многом это связано с их увлеченностью трактовкой объекта преступления как некоторого рода общественных отношений. Нельзя сказать, что в рамках такого подхода взаимосвязь понятий объекта и потерпевшего не рассматривается вообще . Другое дело, как именно она при этом раскрывается. Пожалуй, самым спорным является утверждение, согласно которому потерпевший – это понятие преимущественно процессуальное; во многих случаях он ни в какой связи с объектом преступления не состоит; потерпевший и предмет преступления часто совпадают в одном лице и т. д. Поскольку, как было показано выше, понятие вреда является базовым для определения не только потерпевшего, но и объекта преступления, связь между потерпевшим и объектом при совершении преступления не может не существовать. Вопрос лишь в том, способна ли дать что-нибудь положительное для уяснения признаков объекта и потерпевшего от преступления теория, не усматривающая каких-либо различий между преступным вредом и преступными последствиями, предполагающая причинение вреда не людям, а общественным отношениям, и рассуждающая об их «дезорганизации», «взломе», нарушении общественного правопорядка и т. п. Между тем не уголовно-процессуальная или какая-либо иная наука, а уголовное право должно определиться с тем, что составляет сущность вреда, каковы возможные его виды и разновидности, может ли он причиняться не только физическим, но и юридическим лицам, что именно служит критериями его разграничения по степени тяжести и т. п. Если встать на точку зрения, согласно которой потерпевший рассматривается вне связи с объектом преступления (либо как предмет преступления, либо как участник общественных отношений), то вряд ли на эти вопросы можно дать какой-либо конкретный ответ, поскольку в определенном смысле потерпевший есть всегда лицо, являющееся объектом преступления.
Означает ли это тождественность понятий потерпевшего и объекта преступления ? Отвечая на поставленный вопрос, нужно принять во внимание по меньшей мере два обстоятельства. Первое – то, что потерпевший, по определению, это всегда тот, кому преступлением реально причинен какой-либо вред. Иначе обстоит дело с объектом посягательства. Его существование мыслится вне зависимости от того, был ему причинен реальный вред или только создавалась угроза причинения вреда. Стало быть, всякое лицо, являющееся потерпевшим, есть объект преступления, но не всякое лицо, выступающее в качестве объекта, может быть признано потерпевшим от преступления. Есть и другой, не менее важный момент, свидетельствующий о нетождественности данных понятий. Фигура потерпевшего возникает всегда как результат совершения преступления. Объект же – то, что интересует нас с точки зрения роли, выполняемой им не в результате, а в процессе совершения посягательства. Понимание объекта не просто в связи с преступлением, а как его структурной части требует уяснения его соотношения со всеми другими «составляющими» посягательства и преступления в целом. Словом, именно определение объекта преступления как того, против кого совершается преступление, должно лечь в основу понятий потерпевшего и самого преступления.

Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.