Проблема пулевого ранения занимала судебную медицину начиная с Девержи. Она изучалась в комплексе ранений, возникающих от ударов острым и тупым орудием, от укола, толчка, броска. Изучение было сконцентрировано на основных вопросах. Речь шла об определении, смертельна ли огнестрельная рана и при каких обстоятельствах смертельна. Дальше речь шла об определении
входного и выходного отверстий и различия между ними. Зондировались пулевые каналы, так как это позволяло при определенных обстоятельствах установить место, откуда был произведен выстрел. Не в последнюю очередь шла речь об очень важном вопросе, можно ли по ране судить о том, с какого расстояния произведен выстрел. Уже вскоре было установлено, что на основании обследования пулевой раны можно ответить на вопрос, идет ли речь об убийстве или о самоубийстве. Для этого необходимо было установить, произведен ли выстрел с дальнего, ближнего расстояния или в непосредственной близости. Самоубийство исключалось, если выстрел произведен с расстояния, не досягаемого для самоубийцы.
При каждом выстреле из ствола оружия вырывалось пламя, по действию которого можно было судить о виде оружия и о силе заряда. Если выстрел производился с расстояния до 30 см, то одежда, волосы и кожа вокруг входного отверстия были сожжены. Правда, Эдуард фон Гофман из Вены знал по собственному опыту, что здесь нужно быть очень осторожным. Десятки лет изменение цвета кожи у входного отверстия принимали за ожог, следовательно, за признак близкого выстрела. Гофман же доказал, что каждый проникающий в кожу заряд затягивает в рану верхний слой кожи, чем вызывает потемнение краев раны, а это наблюдается также при выстрелах с большого расстояния. Тардьё, Бруардель, Штрассман и Гофман могли по одному запаху определить, произведен ли выстрел с близкого расстояния. Больше значения следовало, однако, придавать другому признаку. Во время выстрела из ствола вместе с пулей вылетали несгоревшие частички пороха. Если выстрел производился с небольшого расстояния, то эти частички можно было обнаружить на коже. Иногда они впивались в кожу. При выстрелах с расстояния до 50 см они хорошо различимы.
Не менее важными являются следы от дыма, возникающего при взрыве пороха. В зависимости от длины ствола следы дыма различны: то в форме кегли, то в форме гриба. Во всяком случае, дым оседает в области входного отверстия. Ярче всего наблюдается он, если выстрелить с расстояния от 2 до 12 см. Но твердых правил не было. В тех случаях, когда ствол оружия непосредственно касался цели, несгоревший порох и дым можно было найти в канале раны, туда же проникали пороховые газы и изнутри поднимали кожу.
С изобретением так называемого бездымного пороха и со времени изготовления пироксилиновых боеприпасов возникли новые проблемы. Следов от пламени почти не оставалось. Прочие следы также не были ярко выражены.
Осенью 1926 года, когда прокуратор-фискал Эдинбурга Уильям Хорн возбудил против Дональда Мерретта уголовное дело, обвинив его в убийстве матери, судебная медицина еще только искала новые методы определения расстояния, с которого произведен выстрел. Множество старых видов оружия с боеприпасами из черного пороха было еще в ходу. Но с каждым днем росло число новых ружей, пистолетов и револьверов, имеющих патроны с бездымным порохом. Приходилось вырабатывать новые методы получения доказательств применительно к новым видам оружия.
Занявшись вплотную делом Берты Мерретт, Уильям Хорн понял, что не имеет никаких веских доказательств убийства. Единственным свидетелем преступления был сам обвиняемый. Инспектор Флеминг упустил возможность допросить и запротоколировать высказывания Берты Мерретт, которая, несмотря на тяжелую рану, помнила ход событий. Таким образом, у Хорна были показания врачей и родственников, которые в суде не являются полноценными свидетелями. Были убедительные моменты, дававшие основание для признания Дональда виновным, но не было доказательств. Оставались косвенные улики. Но и здесь сказалась небрежность Флеминга и полицейских констеблей. Самым досадным было то, что утеряли письмо, не дописанное Бертой Мерретт. Может быть, его содержания было бы достаточно, чтобы установить, думала ли она о самоубийстве. Хорн не видел другого выхода, как попытаться обратиться к помощи судебной медицины. Может быть, удастся доказать, что подобный выстрел нельзя произвести своей рукой.
В материалах дела у Хорна был мало обнадеживающий документ. Дело в том, что I апреля после смерти потерпевшей профессор судебной медицины Эдинбургского университета Харвей Литлджон произвел вскрытие трупа Берты Мерретт. В его протоколе можно прочитать: "За правым ухом пострадавшей имеется медицински обработанное входное пулевое отверстие. Пулевой канал проходит резко вперед и немного вверх. Через два — два с половиной сантиметра пуля застряла в основании черепа. Развившееся воспаление мозговой оболочки привело к смерти". Но решающим было следующее: "Не удалось установить, с какого расстояния произведен выстрел. Что касается направления канала пули, то можно предположить самоубийство".
В 1926 году Харвей Литлджон слыл авторитетнейшим медиком Шотландии. С 1906 года он был руководителем, может быть, самой знаменитой кафедры судебной медицины во всей Великобритании и последователем своего не менее знаменитого отца Генри Литлджона. Хорн не знал, что Литлджона мучили сомнения в правильности его заключения по делу Берты Мерретт, когда он узнал об образе жизни ее сына. Эти сомнения усилились в июле, после встречи с врачами Белем и Холкомбом, лечившими Берту Мерретт. Оба не верили в самоубийство. Они утверждали, что при поступлении Берты Мерретт в больницу ее рана не имела следов ни пороха, ни дыма. Они умели распознавать эти следы, так как им приходилось иметь дело с самоубийцами, и сразу заметили бы их. Литлджон чувствовал, что в шестьдесят пять лет совершил одну из тех ошибок, от которых предостерегал своих студентов. Он настолько поверил в то, что здесь имело место самоубийство, что ему даже в голову не пришло поговорить с врачами еще в апреле о следах на входном отверстий пули. Страдающий от болезней, он увидел в своей ошибке признаки старости и никак не мог придумать, как ее исправить.
За последние двадцать лет Литлджон видел по крайней мере пятьсот случаев самоубийств, совершенных огнестрельным оружием, но сам, как, впрочем, большинство судебных медиков его поколения, не занимался изучением оружия. Экспертизы, связанные с огнестрельным оружием, долгое время не являлись областью судебной медицины, а были делом оружейников. И лишь молодое поколение судебных медиков, в основном со времен первой мировой войны, в связи со все более увеличивающимся числом ранений огнестрельным оружием занялось его изучением. К нему относился ученик Литлджона — Сидней Смит. Уроженец Новой Зеландии, предприимчивый молодой человек, но без всяких средств к существованию, он прибыл в Эдинбург в 1908 году и начал изучать медицину. Благодаря случаю, он стал ассистентом Литлджона, то есть судебным медиком.
С 1917 года Сидней Смит возглавлял Институт судебной медицины в Каире.
Будучи очень энергичным, к 1926 году он уже имел лаборатории, каких не встретишь ни в Англии, ни в Шотландии, и был опытнее самого Литлджона. Летом 1926 года он проводил свой отпуск в Эдинбурге, где посетил Литлджона в его холостяцком доме. Литлджон не переставал думать о деле Берты Мерретт и поделился своими мыслями со Смитом, который тотчас предложил решение проблемы.
Со Смитом мы еще встретимся как с пионером судебной науки об оружии. А здесь нужно лишь сказать, что за годы работы в Египте он имел дело с большим количеством убийств, самоубийств и покушений на убийства, совершаемых при помощи различных старейших и новейших видов оружия. В 1925 году вышла в свет его книга "Судебная медицина и токсикология", которая вызвала большой интерес у специалистов благодаря тому, что он своеобразно осветил в ней с позиции судебной медицины вопросы, связанные с огнестрельным и другими видами оружия. Когда необходимо было установить, с какого расстояния произведен выстрел, он проводил экспериментальную стрельбу теми же патронами из оружия, которым совершено преступление, по человеческой коже, получаемой им в избытке из хирургической клиники в Каире, Результаты этих сравнительных выстрелов позволяли ему устанавливать, произведен ли выстрел с близкого или с дальнего расстояния, совершено убийство или самоубийство. Длительный опыт научил Смита, что подобные сравнения надежны лишь в тех случаях, когда они производятся из того же оружия и теми же патронами, что и при совершении преступления. При револьверных выстрелах он рекомендовал производить сравнительный выстрел из того же отделения барабана, из которого был произведен выстрел убийцы или самоубийцы.
Смит спросил у Литлджона, сохранился ли пистолет, из которого был произведен выстрел в голову Берты Мерретт, и имеются ли патроны из запасов Дональда Мерретта. Литлджон ответил утвердительно. Тогда Смит заявил: "Я считаю, что это убийство. Почему вы не произведете эксперимент с оружием убийства? Проверьте, оставят ли выстрелы с небольшого расстояния следы на коже..."
Смит вернулся в Каир. Литлджон после некоторого колебания последовал его совету. 6 августа он приступил к эксперименту. Револьвер Мерретта был дешевым испанским оружием. Сначала Литлджон стрелял во влажную бумагу с расстояния в 1,25; 2,5; 7,5; 15; 22,5 и 30 см. С расстояния от 1,25 см до 7,5 см были заметны следы копоти и частицы пороха. Лишь с 22,5 см следы становились менее заметными. Патроны были хотя и бездымными, но не очень высокого качества, а поэтому следы от них можно было видеть невооруженным глазом. Литлджон попытался вымыть свои листы бумаги и убедился, что часть следов легко смылась, другая же часть следов осталась. Ее удалось удалить лишь через несколько дней после многократных усилий. Следы от выстрелов, произведенных из револьвера Дональда Мерретта на близком расстоянии, были бы видны и распознаны опытными врачами, которые много раз имели дело с самоубийствами.
18 августа Литлджон сообщил прокуратору-фискалу результаты своих экспериментов и признался, что в апреле он недостаточно серьезно изучил эту проблему и теперь уверен, что самоубийство исключается. Возможно только одно — убийство. Дональд Мерретт убил свою мать, когда та, склонившись над столом, писала письмо. Дональд, видимо, подошел к ней сзади, с правой стороны, и выстрелил. Этим объясняется и направление канала — вперед наверх.
Хорн предвидел, что изменение выводов в заключении Литлджона вызовет недоверие к нему со стороны защиты, и он, посоветовавшись с Литлджоном, привлек к делу еще одного эксперта, Джона Глайстера, профессора судебной медицины университета в Глазго. Глайстер, как и Смит, относился к группе молодых судебных медиков. 8 декабря Глайстер прибыл в Эдинбург. Вместе с Литлджоном они повторили эксперименты. Кроме бумаги, они на этот раз использовали также человеческую кожу с бедра ноги, только что ампутированной в университетской клинике. Результаты были те же, если не более убедительные. На коже человека невозможно было полностью удалить следы копоти и вкрапления пороха. 10 декабря Глайстер послал прокуратору-фискалу заключение. Через несколько дней свое окончательное заключение дал также Литлджон.
В дни работы над своим заключением Литлджон узнал, что защитнику Дональда Мерретта удалось пригласить в качестве эксперта Бернарда Спилсбери. Легендарному Спилсбери, выступавшему в Англии только в роли патолога обвинения, в Шотландии предоставилась возможность выступить в качестве свидетеля защиты. Раз он на это пошел, значит, он решил опровергнуть все доводы Литлджона. Какая печальная перспектива для больного, сомневающегося в себе, но, с другой стороны, преданного своему делу человека в Эдинбурге! Встреча с самым страшным и авторитетным противником, какого только могла уготовить ему судьба. Наверно, это последняя битва в его жизни.
Процесс над Дональдом Мерреттом начался 1 февраля 1927 года в Верховном суде на Парламент-сквер в Эдинбурге с лордом Альнессом в качестве судьи, шестью женщинами и девятью мужчинами в качестве присяжных. Когда Дональд Мерретт появился на скамье подсудимых, хорошо выглядевший, высокий, широкоплечий, он произвел впечатление человека спокойного, мало интересующегося всем происходящим, как будто речь шла не о нем, не о его жизни. С 1 по 3 февраля перед судом прошли свидетели обвинения, от инспектора Флеминга, Элизы Пенн до докторов Беля и Холкомба. Показания Флеминга больше походили на защиту обвиняемого. То, что Берта Хилл, Элиза Пенн, доктора Бель и Холкомб говорили о рассказах потерпевшей, мало принималось во внимание. Защитник Мерретта, Ачисон, упорно и настойчиво старался свести на нет показания врачей о состоянии раны. Но врачи не сдавались. Они, конечно, не судебные медики, но зато хирурги. А из судебных медиков никто не видел рану в первые дни после ранения. Ведь это не их вина, что на место происшествия не был тотчас доставлен судебный медик. Рана кровоточила, и ее необходимо было расчистить. Но они категорически заявили, что заметили бы следы от выстрела с близкого расстояния.
3 февраля 1927 года наступил решающий момент. Литлджон выступил главным свидетелем обвинения. Он плохо себя чувствовал. Но уже после первых его слов стало ясно, что он имеет силы для защиты своего мнения. Он подробно изложил, как проводились эксперименты и к каким выводам и результатам они привели.
Ачисон записывал каждое его слово. Перед ним лежали книги по судебной медицине, среди них альбом иллюстраций Литлджона "Судебная медицина" и книга Сиднея Смита "Судебная медицина и токсикология". Ачисон предварительно ознакомился с этой литературой, чтобы быть готовым к выступлению Бернарда Спилсбери.
Так он приступил к перекрестному допросу Литлджона. Он спросил, не Литлджон ли написал вступление к книге Сиднея Смита. "Да", — был ответ.
Литлджон одобряет это произведение?
Конечно.

Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.