Теперь наше исследование кончено. Мы хотели сделать и действительно сделали попытку определения, что такое уголовное правонарушение. Изложим вкратце ее результаты.
Разграничительным признаком преступного в области неправомерного служит отношение между правонарушением и состоянием преступности правонарушителя. Такова житейская точка зрения, постоянная для просвещенных государств нашего времени и обыкновенная для просвещенных народов прошедшего, а также для полуобразованных, варварских и диких настоящего и прошедшего.
Под состоянием преступности мы разумеем особое духовное состояние правонарушителя, особенно недоброкачественное и притом особенно предосудительное, no мнению государства.
Понятие, имеющееся у государства о состоянии преступности, не представляется вечно неизменным повторением одного и того же. Нет, это нечто переменчивое, доступное прогрессу и регрессу, изменяющееся в зависимости от условий народной жизни, от умственного развития, нравственного, религиозного, экономического, социального, государственного и т.д. Между понятиями государств о состоянии преступности всегда есть хоть нечто общее, но часто встречается и разница. Эти понятия многочисленны и не всегда стоят в одинаковом отношении друг к другу. Они составляют длинный ряд, начиная от тождественных и кончая имеющими мало общего и очень много разнящегося. Разница проявляется не только в мелких чертах, но даже и в крупных. Так, одни из нынешних культурных государств признают состояние преступности только у индивидуального человека, или, короче сказать, только личное. Другие же, наравне с цивилизованными государствами прошлого времени, признают в виде общего правила только личное состояние преступности, a в виде исключения находят состояние преступности и у юридического лица. Полуцивилизованное государство признает как личное, так и огулъное состояние преступности, да, кроме того, иногда, в виде исключений, допускает состояние преступности как у юридического лица, так и у животных и духов. Наконец, как государства варваров, так и государства дикарей признают и личное, и огульное состояние преступности, а сверх moго, находят состояние преступности у предметов неорганической природы, растений, животных и духов.

Определив разграничительный признак преступного с точки зрения объективного права образованных, полуобразованных, варварских и диких народов, воспользуемся найденным и определим с его помощью понятие уголовного правонарушения, или преступления, с точки зрения этого права.
Сделать это нетрудно. Стоит только взять понятие правонарушения и ввести разграничительный признак преступного. В результате получится следующее определение.
Уголовное правонарушение есть неисполнение своей правовой обязанности человеком или союзом людей в действительности, в представившемся житейском случае, но лишь такое, в котором, по мнению правоучредителя, выражается состояние преступности неисполнителя, т.е. особое духовное состояние, особенно недоброкачественное и притом особенно предосудительное, по мнению правоучредителя, или, иначе сказать, государства. Мы уже знаем, что государство есть единственный, в одних случаях достоверно известный, а в других - наиболее вероятный учредитель права. Человек или союз людей учиняет уголовное правонарушение тем, что в представившемся житейском случае не исполняет своей обязанности, и притом не исполняет, по мнению государства, в силу своего внутреннего состояния преступности. A между тем эта обязанность возложена государством посредством учреждения правового порядка, и притом возложена в обеспечение возможности членам государства, а иногда ради них и иностранцам удовлетворять свои потребности в среде человеческого общения.
Мы только что сказали, что, по мнению правоучредителей, уголовное правонарушение учиняется человеком или союзом людей. Но ничего не упомянули ни о предметах неорганической природы, ни о животных, ни о духах, хотя знаем, что и их судят и казнят дикари, варвары и даже иногда полуобразованные народы. Объясним же причину нашего молчания.

Наша задача о разграничительном признаке преступного теперь кончена. Мы желали определить в общих чертах, чем отличается уголовное правонарушение от неуголовного, и, по мере возможности, определили это в области положительного права настоящих и прошедших времен.
Если подведем общий итог нашим заключениям и выразим его вкратце, то получим следующее.
Разграничительным признаком преступного в области неправомерного служит отношение между правонарушением и состоянием преступности правонарушителя. Такова действительная житейская точка зрения, постоянная для нынешних культурных правоучредителей и обыкновенная для прочих, нынешних и прежних.
Под состоянием преступности мы разумеем особое духовное состояние правонарушителя, особенно недоброкачественное и притом особенно предосудительное, по мнению правоучредителя.
Понятие правоучредителя о состоянии преступности, т.е. о духовном состоянии правонарушителя, особенно недоброкачественном и особенно предосудительном не представляется вечно неизменным повторением одного и того же. Напротив, это нечто переменчивое, доступное прогрессу и регрессу, изменяющееся в зависимости от условий народной жизни, от умственного развития, нравственного, религиозного, экономического, социального, государственного и т.д. Где один правоучредитель видит состояние преступности, там другой может не видеть ничего преступного. Между понятиями правоучредителей о состоянии преступности всегда есть хоть нечто общее, но часто встречается и разница. Эти понятия многочисленны и не всегда стоят в одинаковом отношении друг к другу. Они составляют длинный ряд, начиная с тождественных и кончая имеющими мало общего и очень много разнящегося. Разница проявляется не только в мелких, но даже и в крупных чертах. Так, одни из просвещенных правоучредителей нашего времени признают состояние преступности только у индивидуального человека, или, короче сказать, признают только личное состояние преступности. Между тем как другие, наравне с просвещенными правоучредителями прошлого времени, признают в виде общего правила личное состояние преступности, а в виде исключения находят состояние преступности и у юридического лица. Полуобразованный правоучредитель признает как личное, так и огульное состояние преступности, да, кроме того, иногда, в виде исключений, предполагает состояние преступности, как у юридического лица, так и у животных и духов. Правоучредители у варварских и диких народов признают как личное, так и огульное состояние преступности, а сверх того находят состояние преступности у предметов неорганической природы, растений, животных и духов.
При всей разнице в своем понимании состояния преступности, при всей многочисленности своих понятий об этом предмете правоучредители держатся одинакового образа действий относительно усвоенных ими понятий. Составив себе понятие о состоянии преступности, правоучредитель руководствуется этой идеей при отграничении уголовного правонарушения от неуголовного. Он считает уголовным то правонарушение, в котором, по его мнению, выражается во внешнем мире внутреннее состояние преступности правонарушителя. Неуголовным же признается такое правонарушение, в котором, по мнению правоучредителя, не воплощается такого состояния. В глазах правоучредителя корень преступности лежит не в деянии, а в деятеле. Преступный характер переходит не с деяния на деятеля, а с деятеля на деяние. He потому я преступник, что совершил преступное убийство; а потому убийство преступно, что я совершил его в силу своего внутреннего состояния преступности. Если бы совершенное мною убийство не было выражением моего внутреннего состояния преступности - в этом убийстве не было бы ничего преступного. Солдат, убивая неприятеля в сражении, не только не учиняет ничего преступного, но совершает правомерное действие. He состояние преступности, a долг службы вызвал это убийство.
Примеров можно привести бесконечное множество.

Говоря о состоянии преступности и его признании учредителями права, необходимо выяснить, как понимают они это состояние.
Мы только что показали, что учредители права у нынешних цивилизованных народов - постоянно, а у прочих - обыкновенно считают уголовным то правонарушение, в котором, по их мнению, выражается во внешнем мире внутреннее состояние преступности правонарушителя. Вместе с тем мы указали, что состояние преступности есть особое духовное состояние правонарушителя, особенно недоброкачественное и особенно предосудительное, по мнению правоучредителя. Говоря так, мы вовсе не желаем этим сказать, будто правоучредители во все времена, у всех народов, на всех ступенях развития одинаково понимают состояние преступности, будто под понятие духовного состояния, особенно недоброкачественного и особенно предосудительного они всегда подводят лишь одни и те же внутренние состояния правонарушителей. Нет, мы думаем, что понятие правоучредителя о состоянии преступности не представляет ничего вечно неизменного. Напротив, это нечто переменчивое, доступное и прогрессу, и регрессу, изменяющееся в зависимости от условий народной жизни, от умственного развития, нравственного, религиозного, экономического, социального, государственного и т.п. Где древний законодатель видел состояние преступности, там нынешний может не видеть ничего преступного; и обратно. Даже у правоучредителей, стоящих на одной и той же ступени духовного развития, могут быть некоторые различия в понимании. Между понятиями правоучредителей о состоянии преступности всегда есть хотя нечто общее, но зато часто встречается и разница. Они составляют длинный ряд, начиная с тождественных и кончая имеющими мало общего и много разнящегося. Разница же встречается не только в мелких, но даже и в крупных чертах. Уголовное право настоящих и прошедших времен содержит в себе множество неопровержимых доказательств. Приведем примеры.
В числе просвещенных государств нашего времени находятся, между прочим, Франция, Голландия, Италия, штат Нью-Йорк и Россия. В вопросе же о состоянии преступности между ними нет единогласия. Французский, голландский и итальянский законодатели признают, что учинителем уголовного правонарушения может быть только индивидуальный человек, только физическое лицо. Решая так, они признают только личное состояние преступности. Наоборот, нью-йоркский и русский законодатели*(260) признают, в виде общего правила, что учинителем уголовного правонарушения может быть индивидуальный человек, а в виде редкого исключения допускают, что и юридическое лицо бывает иногда способно к преступлению. Поступая так, они признают в виде общего правила личное состояние преступности, а в виде редкого исключения допускают состояние преступности и у юридического лица.
Правоучредители цивилизованных народов прошлого времени признавали в виде общего правила личное состояние преступности, а в виде исключения допускали состояние преступности и у юридического лица. Но распространенность исключения была тогда вообще шире той, которая встречается у просвещенных народов в наше время. Тогда, напр., допускалось исключение даже такими народами, которые вовсе не допускают его в наши дни. Так поступали, напр., французы в начале нынешнего столетия*(261).
Во времена полуобразованности, варварства и дикости правоучредители признают у людей как личное, так и огульное состояние преступности. И чем ниже ступень народного развития, тем меньше признается личное и тем чаще допускается огульное. Причем в эпоху полуобразованности огульное состояние преступности все чаще и чаще начинает приниматься за состояние преступности юридического лица. Принцип личного состояния преступности выступает перед нами в тех случаях, где правоучредитель признает состояние преступности только у индивидуального человека, учинившего или участвовавшего в учинении правонарушения. Принцип же огульного состояния преступности выдвигается в тех случаях, где правоучредитель, явно видя состояние преступности у одного или у каждого из нескольких людей, участвовавших в учинении правонарушения, полагает, что такое состояние имеется поголовно и у каждого из прочих людей, принадлежащих наравне с этими правонарушителями к одному и тому же житейскому союзу, напр., семье, роду, общине, селению, городу, полку и т.д., хотя этот союз и не преследует никаких преступных целей. Нечего и говорить, что признание огульной преступности нелепо, так как оно смешивает невинных с виновными и предполагает преступность не только у виновных, но даже и у невиновных в учинении правонарушения.
Что же вызывает правоучредителя к признанию огульного состояния преступности?
Таких обстоятельств, по нашему мнению, существует четыре: 1) отсутствие ясных, точных, правильных понятий о соучастии в преступлении, попустительстве, укрывательстве, недонесении и преступной неосторожности, 2) частая действительная виновность некоторых членов союза то в подстрекательстве, то в недонесении, то в укрывательстве преступления, учиненного их сочленом или некоторыми из сочленов, 3) несомненное существование солидарности между всеми членами союза в области отношений, не касающихся преступления, и 4) общераспространенная склонность к спешным, недостаточно обоснованным заключениям и обобщениям, постепенно и медленно сокращающаяся с развитием привычки к строгому, точному мышлению.
Признание огульной преступности логически ведет правоучредителя к учреждению огульной уголовной ответственности, известной под именем коллективной или групповой, а в частности - поголовной и процентной. При таком положении вещей, оставляя открытым вопрос об исключениях, следует признать, что в большинстве случаев учреждение групповой уголовной ответственности служит доказательством признания огульной преступности*(262).
Приходя в такому выводу, мы вступаем в полное противоречие с учением почтенного профессора Сергеевского*(263).
"Государство, говорит он*(264), не может допустить, чтоб преступные деяния, в нем совершающиеся, вовсе не наказывались или в большей части случаев не наказывались"... "так как это значило бы лишить авторитета государственные законы и подвергнуть весь государственный строй разложению". "К раскрытию виновных направляет все свои усилия судебно-следственная власть". "Но... она может быть очень сильна и может быть очень слаба: в первом случае она с полною достоверностью откроет всех или громадное большинство преступников; во втором - весьма немногих или с весьма слабыми доказательствами виновности. А между тем в последнем случае "государство требует своего количества жертв, того количества, которое для него необходимо в пределах возможного терпения". И вот для пополнения дефицита учреждается так называемая групповая уголовная ответственность: или поголовная, или процентная. "За неразысканием виновных наказываются невиновные, в том предположении, что среди них находятся виновные"*(265). Наказывается или каждый член группы, или пятый, десятый и т.д. из односельчан деревни, посада и пр.
Таким образом, желание поддержать авторитет государственных законов и предохранить государственный строй от разложения принуждает государство наказывать по крайней мере большую часть из совершающихся в нем уголовных правонарушений. A сознание, что судебно-следственная власть слаба и не способна в большей части преступлений раскрыть виновных, заставляет государство позаботиться, чтоб, за неразысканием виновных, дефицит в годовом бюджете наказуемых пополнялся из числа невинных. Результатом этой заботливости и является учреждение групповой ответственности, узаконивающее наказуемость невинных членов группы взамен неразысканных виновных. На таких основаниях, по мнению почтенного профессора Сергеевского, возник институт групповой ответственности, существует в настоящее время и будет существовать в будущем, пока сохранятся основания к его существованию. А эти основания, по прежнему мнению уважаемого профессора*(266), таковы, что институт групповой ответственности "получает достаточное оправдание и для наших дней, и для права грядущих эпох, насколько сохраняются и сохранятся условия, его вызвавшие первоначально". Следует заметить, что в своем позднейшем произведении, в учебнике "Русское уголовное право", почтеннейший профессор уже не находит возможным рекомендовать этот институт просвещенным народам ни для нашего времени, ни для будущего.
Нечего и говорить, что взгляд почтенного профессора на происхождение групповой ответственности отличается замечательной оригинальностью. Но нельзя не сознаться, что этот взгляд страдает вообще глубокой неправильностью. He желание обеспечить пополнение дефицита в бюджете наказуемых вынудило государство к узаконению уголовной ответственности невинных членов группы за неразысканных виновных. Подобное желание, при самых элементарных соображениях рассудка, повело бы не к учреждению групповой ответственности, ограничивающейся лишь членами данной группы, а к учреждению всенародной, падающей безо всяких различий на каждого обывателя. Государство не стало бы постановлять: "за неразысканием виновного наказывай невинных членов той группы, в которой он находится", как думает почтенный профессор, а постановило бы: "за неразысканием виновного возьми первого встречного и накажи". Что может быть проще и надежнее этого способа для пополнения дефицита в бюджете наказуемых. Неужели до него не додумались наши предки, а дошли прямо до более сложного и менее быстрого, дошли до групповой ответственности? Нельзя так думать. Эта мысль слишком невероятна. Нет, в большинстве случаев государство установило групповую ответственность потому, что вполне добросовестно, хотя и ошибочно, считало виновными тех членов группы, которых мы с почтенным профессором считаем невинными. А признавая их виновными, государство не могло не установить групповой ответственности, так как иначе оно сознательно стало бы покровительствовать преступлению и тем самым сознательно стало бы подрывать авторитет государственных законов и подвергать государственный строй разложению. Последний же образ действий давно уже признан и справедливо признается крайне вредным для государства. А потому, не принимая в расчет ни одного исключения, но имея в виду только большинство случаев, должно сказать следующее: пока и насколько продолжалось, продолжается и будет продолжаться со стороны государства ошибочное зачисление невинных членов группы в число виновных, до тех пор и настолько продолжалось, продолжается и будет продолжаться узаконение групповой ответственности.

От цивилизованного мира переходим к полуобразованным, варварским и диким государственным народам настоящего и прошедшего времени. Есть веские доказательства, что правоучредители этих народов, отличая уголовное правонарушение от неуголовного, обыкновенно ставят разграничительным признаком отношение между правонарушением и состояниемпреступности правонарушителя.
Такими доказательствами снабжают нас как система наказаний, так и система обложения преступлений наказаниями у этих народов. Убедиться весьма нетрудно, стоит только обратить внимание на многочисленные наказания преступников лишением жизни, изувечивающие кары и повышенную наказуемость рецидива.
Наказание преступника лишением жизни*(238). Отнятие жизни у преступника принадлежит к числу древнейших наказаний, освященных авторитетом права. В государственном быту дикарей эта тяжкая кара расточается весьма щедро. Она правомерно производится двояким порядком: 1) путем кровавой мести и 2) путем государственной казни. Пальма первенства принадлежит мести. С удивительным упорством, наслаждением и беспощадностью добивается мститель убить преступника или хотя кого-нибудь из невинных родичей последнего, если над виновным не удается произвести кровавой расправы. Мстителем выступает сам потерпевший. Он мстит в одиночку или с помощью родичей. В случае смерти, увечья или дряхлости, лишающих возможности самоотмщения, мстят родичи потерпевшего. Кровавая месть совершается главным образом в отплату за убийство*(239), а также за тяжкие телесные повреждения и даже иногда за похищение женщин и прелюбодеяние.
Нет ни малейшего сомнения, что кровавая месть и государственная смертная казнь, выступая по правилу отпором преступлению, были только практическими средствами к осуществлению целей, вызванных потребностями жизни. Каковы же были эти цели? Для чего же требовалось отнимать жизнь у преступника?
Прежде всего выступала цель возмездия. Сердце, раздраженное страданием от преступления, жаждало страдания для преступника, требовало кровавой расплаты злом на зло. В свирепой мстительности дикарей нет ничего удивительного. Во-первых, месть свойственна и животным, а во-вторых, чем ниже сердцем человек, тем больше преклоняется он пред языческой богиней возмездия.
Вслед за возмездием выходила вперед и другая цель - устрашение исполнением тяжкого наказания. He желая подвергаться новым страданиям от новых преступлений и замечая в людях общее стремление оберегать себя от неприятностей, стали требовать причинения тяжких страданий преступнику в ответ на злодеяние, чтобы наглядным примером страшных последствий удержать людей впредь от преступления. Смерть страшна, и ее сделали наказанием, тем охотнее, что в ее пользу горячо ратовала грозная деспотичная вражда мести.
Рядом с устрашением выдвинулась еще новая цель на гибель преступникам. Эта цель - пресечение физического доступа преступнику к учинению нового уголовного правонарушения. Смерть - самое верное пресекающее средство. Это ясно как день. И вот новый голос настойчиво и громко заговорил дикарю в пользу отнятия жизни у тех преступников, со стороны которых боялись рецидива. Для примера приведу интересный рассказ неисчерпаемого профессора Летурно*(240) об австралийцах. "Австралиец не верит в естественность смерти. В его глазах каждая смерть - результат убийства. По его мнению, человек был бы бессмертен, если бы враги его не совершали над ним видимых насилий, a колдуны - невидимых. При таких понятиях, чувствуя или считая себя серьезно больным, человек старается сам причинить смерть предполагаемому виновнику зла, будучи твердо убежден, что это - верное средство избежать опасности: умерло животное, умер и яд".
Но если признается нужным принимать меры к пресечению физической возможности рецидива, значит, в преступнике предполагается некоторое внутреннее длящееся состояние преступности, выразившееся в учиненном преступлении и способное вызывать новые. Что и требовалось доказать.
Достигнув этого вывода, мы не имеем ни малейшей надобности продолжать исследование целей кровавой расправы дикарей с преступниками, а потому оставим этот вопрос и пойдем далее.
Кровавая месть так глубоко волнует внутреннюю жизнь граждан, так опустошает ряды воинов, драгоценных для защиты отечества, что государственные власти вмешиваются в дело. С постоянно возрастающей энергией борются они против мести и настойчиво выставляют вместо нее иные средства к удовлетворению потерпевших. Рекомендуется испрошение прощения преступником и его родичами у потерпевшего и его родичей и, в особенности, имущественные выкупы. Эта замена выгодна роду, подвергающемуся кровавой мести, и он становится на сторону представителей государственной власти. Такая замена хотя и не всегда уравновешивает сладость кровавой мести в глазах мстителей, но тем не менее и для мстителей имеет свои выгоды. Им дорого обходится месть. А между тем предлагаемое взамен удовлетворяет их самолюбию и сильно облегчает тягости жизни. Жить без имущества невозможно, добывать же его в эпоху дикости трудно. Благодаря этим и другим обстоятельствам круг правомерного применения кровавой мести постепенно все более и более сокращается, а вместе с ним понемногу сокращается и распространенность наказательного лишения жизни. Взамен казней, осуществляемых путем кровавой мести, постепенно вырабатывается система имущественных наказаний, известная под именем системы выкупов или композиций. С воцарением последней эпоха дикости сменяется эпохой варварства.
При господстве системы выкупов имущественные кары занимают главное место в лестнице наказаний, но никак не единственное. Рядом с имущественными наказаниями имеют место и направленные на саму физическую личность наказуемого, только объем применения последних гораздо ограниченнее. В числе их находится и наказание лишением жизни. Оно правомерно изводится двояким порядком: 1) путем кровавой мести и 2) путем государственной казни. Круг правомерного применения первой и здесь продолжает постепенно сокращаться, распространенность же последней, напротив, начинает все более и более увеличиваться.
Этот рост обусловливается многими обстоятельствами. Постепенное увеличение государственной солидарности в народонаселении, упрочение и усиление государственной власти, увеличение умственного развития, легко заметное, вредное влияние тяжких уголовных правонарушений на государственное благосостояние, необходимости постоянной, энергической борьбы против этих правонарушений как в интересах частного, так в интересах государственного благосостояния, усилившееся разложение и родовой, и общинной собственности в пользу семейной и даже личной, сильное увеличение неравномерности в распределении имущественных благ среди народонаселения, недостаточность отпора преступлению со стороны частных лиц и бессилие системы композиций к обузданию преступников медленно, зато твердо принялись прокладывать путь новым идеям. Постепенно стало выясняться в сознании и переходить в убеждение, что тяжкое уголовное правонарушение есть зло не только для потерпевшего и его близких, но и для всего государства; что государство должно взять в свои руки преследование и наказание тяжких преступников, не обращая внимания на волю потерпевших, и что имущественные наказания должны быть заменены для тяжких преступников иными, более надежно обеспечивающими общество от преступления. Приобретая все больше и больше веса в глазах современников, эти идеи стали понемногу переходить в дело и подрывать систему композиций.
Переворот начался в области уголовных правонарушений, тяжких, по мнению современников, и, как это ни странно, начался, по-видимому, большей частью с реформы наказаний за воровство, иногда за разбой, а отсюда стал понемногу распространяться и на другие преступления. Имущественные наказания стали отменяться, а на их место стали учреждаться другие, более удовлетворительные, по мнению современников. Таковы были: изгнание без отобрания или с отобранием имущества в пользу государственных властей и частных лиц, продажа в рабство за пределы отечества, изувечение рук, ног - отожжением, отмораживанием, отгноением, отсечением - и смертная казнь. Один народ ввел изгнание, другой предпочел продажу в рабство, третий избрал отсечение руки, четвертый - отгноение руки, пятый - смертную казнь, шестой - для одних случаев изувечение, для других - смертную казнь и т.д. Наказания, введенные взамен имущественных, были разнообразны, но все они имели одну и ту же общую характеристическую черту. В каждом из них непременно содержался элемент, поражающий самое физическую личность наказуемого, причем в некоторых этот личный элемент сочетался с имущественным.
Почин был сделан, и пошла переделка системы композиций на систему государственных наказаний, поражающих физическую личность преступника. От реформы наказаний за воровство и разбой перешли к реформе кар за некоторые из прочих тяжких преступлений, напр., за поджог, за убийство и пр. А во время дальнейшей реформы не только взамен отменяемой системы денежных выкупов, но даже и взамен нововведенных более мягких наказаний, поражающих физическую личность преступника, стали все более и более учреждать изувечивающие наказания, а в особенности смертную казнь.
Причина понятна. Хотя варвар и гораздо богаче дикаря личными и имущественными силами, тем не менее силы варварского народа далеко не достаточны для полного удовлетворения всех его настоятельных общественных и частных потребностей*(241). В частности же, на удовлетворение общественной потребности наказания преступников приходится лишь сравнительно небольшое количество народных имущественных средств и труда. Варвар мягче сердцем, чем дикарь; но зато еще во многих отношениях жесток, груб, мало чуток к собственным, а тем более к чужим страданиям. Чувство мести еще сильно клокочет в его груди. Умственное развитие значительно, но дальновидности, глубины и широты мышления еще нет. Мысль отлично комбинирует простые, легкопонятные, легкодоступные средства и цели, но оказывается несостоятельной, как только дело касается сложных соображений, требующих дальновидной предусмотрительности, отчетливости и силы мышления. Понятия о целях наказания, унаследованные от времен дикости: идея возмездия, идея устрашения исполнением тяжкого наказания, идея пресечения физической возможности рецидива не только не испарились, но еще более укоренились во времена варварства, как благодаря долговременной привычке к ним человека, так и благодаря существенному соответствию их с условиями жизни и духовным развитием варвара. Реформируя систему наказаний при этих обстоятельствах, всего естественнее было направить реформу в пользу таких наказаний, которые были легкоосуществимы, дешевы и вполне удовлетворяли требованиям возмездия, устрашения исполнением и пресечения физической возможности рецидива. А таковы были изувечивающие наказания и в особенности смертная казнь.