Вторая группа фактов, изобличающих несостоятельность , характеризуется тем, что по смыслу догмата лицом, юридическим субъектом должен бы быть всякий человеческий союз, порождающий единую волю, отличную от воли отдельных членов и обязывающую этих последних. Между тем, не говоря о таких общениях публичного и частного права, в которых волевая организация публичным порядком вообще не признана и следовательно возможности перевесить мнение не соглашающегося члена большинством нет (множественность туторов и кураторов, призываемых к нераздельному управлению, коллегиальность римской магистратуры, активный корреалитет, церковный сопатронат и т. д.), - не говоря далее о таких формах общения, где множество воль должно соединиться, с тем чтобы мог состояться акт с юридическим значением, а между тем волевой организации нет и для каждого собирательного решения требуется единогласие (сособственность, сонаследство, communio incidens, товарищество), - римское право представляет случаи, когда и вне universitatis признавалась обязательная сила большинства (при moratorium'е, при управлении конкурсной массой и при выборе куратора), а в германском праве оказывается и еще более таких форм общности zur gesammten Hand, в которых, несмотря на признанное юридическим порядком соединение воль, продолжает существовать множественность субъектов, и которым юридическая личность не приписывается, что, однако, было бы единственно правильным выводом из догмата воли. Затем допускается выступление многих под собирательным именем (клубы, комитеты, ферейны), которым в практике, особенно административной, предоставляются права стороны, хотя бы они и не были юридическими лицами. Есть далее и такие союзы, особенность которых состоит в том, что члены их в корпоративной или в институтной организации осуществляют чужие права, каковы в особенности государственные учреждения и должности. Нельзя судебное учреждение считать субъектом права судить и наказывать, податного чиновника - субъектом права взимать подати или воинское присутствие - субъектом права набирать рекрутов, а между тем догмат воли заставляет нас сами эти должности и учреждения считать юридическими субъектами, в подрыв единству воли целого государственного общения как субъекта[322].
Доказав обеими группами фактов несостоятельность догмата воли, Бернатцик принципиальным признаком права и юридического субъекта ставит целевой момент, но не в формулировании Иеринга и Беккера, не доводя его до абсурдного преувеличения совершенным изгнанием другого момента - волевого - из понятия права и юридического субъекта, так как именно благодаря игнорированию этого последнего момента понятия права и субъекта теряют свое самостоятельное значение, право и интерес отождествляются, и в звание субъектов права возводятся все возможные или действительные интерессенты[323]. Оба момента - волевой и целевой - существенны для понятия юридического субъекта, и оба они условливаются взаимно, ибо без воли не может быть достигнута цель, а без цели невозможно определить направление воли. Поэтому юридический субъект есть носитель всякой человеческой цели, которую господствующий юридический порядок признает самоцелью через предоставление юридической силы той воле, которая требуется для достижения цели[324]. Пока субъект, ставящий для себя признанную юридическим порядком цель, тождествен с тем субъектом, которому предоставлено право избирать, по его усмотрению, средства к ее достижению, сам вопрос о понятии юридического субъекта едва ли бы мог возникнуть. Иное дело, когда носитель воли и носитель цели не совпадают. Вся трудность, которая возникает здесь и на которую потрачено немало остроумия, разрешается, по мнению Бернатцика, с точки зрения его конструкции, очень просто: целевой и волевой субъекты не необходимо должны совпадать; воля, осуществляющая цели данного субъекта, не необходимо должна быть его волей, а может принадлежать и другому субъекту, так что субъект этой воли осуществляет чужое право, в противоположность чему сам юридический субъект осуществляет свое право как собственное. В таких случаях говорят о действовании во имя другого. Подобное распадение волевого и целевого момента наблюдается при представительстве, как добровольном, так и законном; при последнем, предполагающем наличность публичного интереса, представитель есть вместе орган призвавшего его общения (опекун, попечитель, регент и т. п.).
Второй и более сложный феномен наблюдается в т. н. юридическом лице: и здесь, как при представительстве, реализуемая волей цель чужда волевому субъекту. С внешней стороны оба юридических института сближаются благодаря тому, что возможно представительство и таких интересов, субъекта которых в данный момент нельзя указать, потому ли, что его еще нет, хотя появление его вероятно, или потому, что его уже нет, хотя смерть его не может быть доказана, потому ли, что представляется сомнительным, кто именно есть управомоченный субъект. Но в подобных случаях не новый центр интересов создается, а только принимаются известные провизорные меры, более или менее похожие на ту юридическую защиту, которой обставлено физическое лицо, с тем, чтобы при вступлении его в сферу его интересов или при восстановлении его в этой сфере поставить его так, как будто он от начала блюл или никогда не переставал блюсти свои интересы. С физическим лицом юридическое имеет общий всякому в юридическом смысле лицу признак: признанную юридическим порядком в качестве самоцели цель человеческой воли и волю, способную и предназначенную к достижению этой цели. Тот признак, который различает их, для понятия лица несуществен: он заключается лишь в том, что целевой субъект не есть отдельный человек; что же касается качества воли, достигающей цели, между физическим и юридическим лицом нет никакой разницы. Если во множестве одновременно или последовательно действующих людей преследование общей цели признается за обязательную норму, то тем самым делается возможным такое отрешение индивида или индивидов, ставящих эту цель, от всех остальных целей, что такая цель начинает, так сказать, свою собственную жизнь, ибо она нашла волю, которая будет постоянно осуществлять ее. Цель эта осуществляется теперь уже не ради цели участников, а может даже оставаться чуждой, враждебной им, в каковом случае индивидуальные цели должны быть приносимы в жертву этой самоцели. Таковые, вечно повторяющиеся, конфликты между индивидуальными и коллективными интересами делают невозможным непрерывное осуществление собирательной цели, если нет воли, которая бы подчиняла сопротивляющиеся индивидуальные интересы собирательной цели - следовательно, требуется волевая организация. Подобный человеческий союз, преследующий собирательные цели при помощи волевой организации, есть общение (Gemeinwesen). Общения могут образоваться и без государства, вне государства, над государством, и само государство есть одно из таких общений, отличающееся от всех других своей властью. Это есть центр факторов власти, благодаря чему оно господствует над всеми остальными общениями, в нем находящимися, контролирует образование собирательных целей помимо государства и, где нужно, влияет на такое образование, причем, однако, само образование общей цели и волевая организация для ее осуществления происходят независимо от государства. Всякое общение имеет свой собственный юридический порядок, от которого юридический порядок государства отличается лишь своей высшей властью, но юридическим лицом общение становится только благодаря тому, что государство признает поставленную множеством людей для себя цель, обещая и предоставляя юридическую силу той воле, которая предназначается для ее осуществления. А что само государство есть юридическое лицо, это вытекает из самого понятия правоспособности: государственный юридический порядок, - источник всякой правоспособности, - должен поставить себя как субъект всякого права, следовательно как юридическое лицо, - ведь и государство есть общение, следовательно должно осуществлять общую цель, стоящую выше интересов всех отдельных его членов[325].
Признаки общей цели и общей воли одинаковы во всех общениях; различие же между ними вносится признаком, не существенным для их понятия: способом установления общей цели и способом образования воли для ее осуществления. Могут быть различаемы два типа или две основные формы. Как отдельный человек или сам избирает свои цели, или цель ставится ему волей, которую он признает господствующей над собой, так и для множества людей собирательная цель вместе с осуществляющей ее волей или устанавливается общим соглашением участников, или дается волей высшей и господствующей. В первом случае имеем тип корпорации, во втором - заведения и фонды (Anstalten und Stiftungen). Между последними двумя различие состоит в следующем: Anstalten суть публичные установления, общая цель и воля которых октроируются государством, но так что цель их не совпадает с целью государства, а ставится как самоцель, причем государство признает за такими установлениями самостоятельную волю, которая должна достигать ее. Разные правительственные коллегии, должности, присутственные места потому и не могут считаться нами за самостоятельные институты, что им недостает самостоятельной цели, так как задачи их совпадают с государственными целями. Stiftungen отличаются от Anstalten тем, что здесь воля частного учредителя и воля одобряющего государства должны соединиться, чтобы снабдить данную юридическую формацию необходимыми юридическими последствиями, вместе с чем возникает и ее юридическая личность. К сказанному Бернатцик добавляет, что только человеческие цели могут составить субстрат личности, по действующим в настоящее время воззрениям: императивы юридического порядка могут клониться только к человеческим пользам, - это условливается нашей природой и внедренным в нее эгоизмом, который не позволяет считать за самоцели такие вещи, которые, по нашим понятиям, должны служить нашим целям. Если же попечение о вещи или о животном служит человеческим интересам, то они могут сделаться субстратом института, как скоро государство находит в осуществлении этих человеческих интересов публичный интерес, но тогда лицом будет не вещь и не животное, а учредительная и государством одобренная цель.
Что касается правоспособности Божества, то Бернатцик, допуская, что взгляд на богов как на юридических лиц не противоречит языческому антропоморфизму, в применении к христианству считает подобный взгляд, согласно с Гюблером и Шульте, наивным богохульством: ведь если Бог или Христос суть собственники - носители эгоистических имущественных интересов, то наряду с ними существуют и другие, равно управомоченные субъекты, а над всеми субъектами должна стоять высшая власть, способная и призванная приводить в согласование разные интересы, чтобы сделать возможным общежитие! Ангелы же и святые имеют бестелесное существование и не могут иметь никаких целей, похожих на человеческие цели[326].
Принадлежит ли признанная юридическим порядком воля самому субъекту защищаемого интереса, или не принадлежит, для понятия субъективного права несущественно. Этой волей может быть и воля другого субъекта, как скоро юридическими императивами обеспечивается проявление ее в интересе целевого субъекта. Право есть не Wollend?rfen, а человеческий интерес, осуществление которого обеспечивается через Wоllend?rfen, - другими словами, право есть человеческая цель, для осуществления которой юридический порядок признает возможность волевого господства, связывая с волей юридические последствия, все равно, кому бы эта воля ни принадлежала. Поэтому, если защищающая интерес воля есть воля самого государства, то отличного от него юридического субъекта нет. Этим права отличаются от юридически защищаемых интересов, как таких, защита которых не вверяется самостоятельной воле, отличной от государственной воли. В сказанном можно, следовательно, усматривать критерий юридической личности публичного установления, в особенности разных фондов, которыми так богато современное публичное хозяйство. Не всяким посвящением имущественного комплекса или капитала определенной цели создается юридическое лицо: пока данная цель рассматривается как совпадающая с целью данного союза, мы имеем пред собою точно такое же отношение, как если бы индивид часть своего имущества посвящал той или другой цели. Подобно тому, как индивид таким целеназначением не создает никакого института, оставаясь собственником имущества, так и там общение остается собственником фондов, - и только тогда, когда цель ответвляется, в качестве самостоятельной по отношению к цели общения, и когда призывается особый носитель для ее осуществления, мы имеем пред собою юридическое лицо. Впрочем, при институтных формациях этого рода возможны многоразличные переходы к правительственным установлениям или к присутственным местам, смотря по степени влияния государственной воли на обособленную институтную волю, и институт в самом деле становится правительственным установлением, как скоро управление им ведется постоянно государственными должностными лицами[327].
Из того, что сказано о волевом моменте, выясняется, каким образом множественность целей юридического лица может примиряться с его единством. Несомненно, что если бы делать ударение исключительно на целевом моменте, мы пришли бы к допущению стольких юридических лиц, сколько целей поставлено. Для индивида, как и для союзной личности, могут быть поставлены многие цели без возникновения отсюда многих личностей, если эти цели связаны между собою единою реализующею волею, - в таком случае единая воля и есть объединяющая связь для множества целей[328].
Ввиду того, что в установленном выше понятии приняты в соображение все принципиальные элементы, которые считаются существенными на взгляд приверженцев т. н. органического учения о государстве, поскольку не запутываются в поэтических мечтаниях и в мистических образах, Бернатцик находит, что, пожалуй, общение можно называть и организмом, а процесс реализации общей цели - жизнью союзного организма, по аналогии с жизнью физического организма, состоящею в достижении целей, которые он ставит себе или которые ему ставятся. Но единство цели и достигающей ее воли и есть единственный признак, общий обоим родам организмов, которые существенно различаются между собою тем, что в физическом организме единство воли дается природой, а в союзном организме оно должно быть порождаемо из множества воль, - различаются, следовательно, тем моментом, который мы обыкновенно называем волевой организацией в т. см. Таким образом, в естественном организме существует психическое единство, а в союзном организме - психическое множество отдельных воль, которое становится единством лишь через medium добровольного или вынужденного признания господствующей воли, следовательно, путем множества волевых операций. Но как ни глубоко это различие, оно не дает права исключать последний род из понятия организмов, ибо различие уравновешивается сходством тех частей физического организма, которые мы называем членами, с носителями воли в союзном организме. Сходство в том, что через посредство тех и других организм вступает в соприкосновение с внешним миром. Но члены физического организма только по-видимому действуют, так как действие их условливается единым психическим процессом, в союзном же организме носители господствующей воли действуют самостоятельно, и действия их отличаются от индивидуальных действий тех же людей только целями, которым они служат: носители господствующей воли, как скоро действуют в качестве ее органов, преследуют не свои индивидуальные, а общие интересы. Следовательно органы нужно приписывать и физическому, и союзному организму, только самостоятельность органов первого есть не более, как кажущаяся видимость, в союзном же организме она есть реальная действительность. Это не мешает обоим организмам быть опять сходными в том, что не всякая составная часть организма есть орган. Как в физическом организме основные элементы (молекулы, клеточки, ткани), различаются от органов, как таких частей, которые выступают во внешнем мире, действуя, наблюдая, соображая, так и в союзном организме роль некоторых частей состоит в том только, что они жертвы приносят, способствуя собирательному интересу, но не принимая участия в волеобразовании[329].
Если, как мы видели выше, одно и то же лицо может осуществлять разные цели, то и наоборот, один и тот же интерес, признанный юридическим порядком в качестве , может иметь нескольких субъектов. Юридический объект может различным образом служить целям многих субъектов. Во-первых, сюда относятся случаи общения с чисто эгоистическим характером, где каждый преследует свои цели, и, как бы интенсивно ни был образован волевой союз, соединения целей нет (jura in re aliena, condominium, societas, разные формы общения германского права)[330]. Возможен далее такой способ соединения, что путем удовлетворения права одного удовлетворяется вполне или отчасти и право другого: подобная форма общения требует особого распределения диспозиционного правомочия между участниками, так что один при осуществлении своего права вполне или почти вполне свободен, тогда как другой в своем диспозиционном правомочии вполне или отчасти ограничен. Такое распределение власти (Machtvertheilung) имеет сходство с отношением представительства, потому что и при представительстве право субъекта осуществляет другой, но разница в том, что кажущийся представитель сам есть субъект этого права, и следовательно право тут осуществляется как собственное, но в то же время осуществляется и право другого. Рассматриваемый тип общения возможен только там, где эгоистический интерес одного в силу более глубокого мотива связан с интересом другого (напр., собственное право известных лиц из фамильного круга на законное представительство нуждающихся в помощи членов фамилии, право отца на управление и узуфрукт в имуществе детей, право известных родственников на опеку, право мужа на управление имуществом жены, в особенности же разные формации германского права, как собственность, делимая между сюзереном и вассалом, помещиком и крестьянином). Все это понадобилось Бернатцику затем, чтобы сказать, что последний тип воспроизводится и в таких случаях, когда на месте индивида оказывается союз, так что получается, напр., собственность, делимая между высшим церковным союзом и отдельными церковными институтами, между телами самоуправления и государством, между монархом и государством, между отдельным государством и союзным государством (Bundеsstaat)[331]. А это последнее нужно было сказать для того, чтобы удовлетворительно, как он надеется, разъяснить темный для других вопрос о разделе прав или власти между государством и конституционным монархом, а также между государством и органами, или, как выражается Бернатцик, телами самоуправления (Selbstverwaltungsk?rper). Но господствующему воззрению на право как на господство воли нельзя в одно и то же время осуществлять право и в качестве органа, и в силу собственного права[332], между тем как, по мнению Бернатцика, наука тут имеет дело с делимым правом: монарх или тело самоуправления, осуществляя государственные права, осуществляют в то же время и свои собственные права, так как имеют право на свое положение, т. е. на образование государственной воли, или на содействие ее образованию. Напр., права общин, уездов, провинций, учебных, церковных и других установлений и обществ суть их собственные права, признанные законом за таковые, так как ими обеспечивается возможность собственного, хотя и ограниченного, распоряжения в преследовании целей; перед государственным правительством они выступают в отношении их компетенции как сторона[333]. В то же время тела самоуправления суть органы государства, через которые выражается воля государства и достигаются государственные цели. Отсюда своеобразный раздел волевой власти между государством и телами caмoyпpaвлeния, в силу чего правительственные органы имеют право наблюдения и контроля, аннулляции законопротивных актов, более или менее интенсивного влияния на определение и увольнение должностных лиц, принуждения их к исполнению должностных обязанностей.
С тех пор, как средневековую раздельную собственность изгнали в угоду римским понятиям, говорит Бернатцик, не достает общепонятного и вместе приличного слова для обозначения таких прав в имуществе, которые принадлежат двум субъектам, о чем тем более следует сожалеть, что означенная форма общения представляет собою тип, выxoдящий далеко за пределы применения понятия собственности и распространяющийся на всевозможные права, не исключая и области международного права[334]. Окончательный вывод, к которому приходит Бернатцик, состоит в том, что т. н. общения или института суть их воленосители, но не субъекты тех прав, которые осуществляются их волею, и что поэтому государственные должности и присутственные места не могут рассматриваться как юpидичecкие лица, за исключением таких воленосителей, которые имеют собственные права на свою компетенцию и в то же время суть органы, следовательно осуществляют и собственные, и в то же время чужие права. Помимо же этих случаев остается правилом, что не суть правоносители, а только воленосители, напр., не такой-то суд имеет право судить и наказывать, а государство. Если же бы называть юридическим субъектом и того, кто осуществляет право от чужого имени, то понятия и затерялись бы или сделались бы негодными для научного употребления: куратор, опекун, законные представители, органы общения осуществляли бы собственные права, осуществляя чужие, т. е. понятие юридического субъекта исчезло бы в понятии волевого субъекта, между тем как нам не придет и в голову сомневаться, напр., в том, что опекаемый остается субъектом права собственности, хотя правомочие распоряжаться вещью принадлежит опекуну, и таким образом диспозиция может принадлежать и другому лицу, кроме субъекта данного права. Бернатцик уверен, что если защищаемому им воззрению будет доставлено господство в юриспруденции, если , - эта, по выражении француза, , отойдет в ряд ниспровергнутых заблуждений, тогда и основные проблемы публичного права представятся в правильном освещении, и воссияет полный день в науке, в области которой теперь бродят привидения[335].
Против фикции и бессубъектного имущества высказались и некоторые цивилисты и романисты в своих учебниках и руководствах. Так, Зродловский, определив сначала существо юридического лица отрицательно (т. е. что оно есть лицо без человеческой индивидуальности), продолжает: [336]. Штоббе говорит, что лица, обыкновенно называемые, в противоположность физическим, идеальными, мистическими или моральными, . [337]. Дернбург oпределяет юридические лица, как имеющие самостоятельную правоспособность организации, принадлежащие человеческим обществам, или, иначе, общественные организации, - о юридических лицах нельзя сказать, чтобы они были чем-то телесным, но нельзя сказать и того, чтобы они были чем-то нереальным, - они суть представления, но это еще не значит, что они - фикция[338].
Еще решительнее примкнул к германистам Регельсбергер в своих . Цель прав, говорит он, есть обеспечение и споспешествование человеческих интересов. Явление, прежде всего представляющееся нашему наблюдению, это - преследование интересов индивидуальными людьми; но это лишь одна из форм, а не единственная форма преследования. Многочисленные человеческие интересы или вообще, или по крайней мере наилучшим образом могут быть достигаемы только путем соединения индивидуальных сил. Чувством недостаточности индивидуальных сил, с одной стороны, сознанием общности цели - с другой, вызываются многочисленные человеческие союзы, которые, подобно сети, растянуты над человеческим обществом и в стороне от которых мог бы остаться лишь какой-нибудь Робинзон на пустынном острове. Между человеческими союзами существует величайшее разнообразие в отношении цели, состава, крепости союза и т. д. Юридический интерес преимущественно представляет одна группа, особенности которой наглядным образом наблюдаются нами в государстве. Государство есть союз лиц для целой совокупности целей, рассчитанный не на определенных, в наличности существующих людей, а на неопределенное число настоящих и будущих членов. Государство есть носитель разнообразнейших интересов, не всегда совпадающих, часто даже сталкивающихся с интересами отдельных членов. Для удовлетворения этих интересов государство становится исходным, центральным и целевым пунктом обширнейшей деятельности. В нем развивается власть, действующая и внутри, и вовне. Кратко сказать, государство представляется нам существом с собственными интересами, с собственной жизнедеятельностью, с собственной волей. - Те же приблизительно признаки, в большей или меньшей мере, находим мы в общинах, в религиозных союзах, в многочисленных ферейнах для целей науки, искусства, общей и эгоистической пользы, развлечения, хозяйства. везде, во всех таких союзах, материальные и духовные индивидуальные силы соединяются для общего действования, так что возникает существо, решительно отличное от суммы отдельных членов. Собственные интересы, собственная жизнедеятельность, собственная воля - все это признаки существа как личности. Такая личность, правда, создается из индивидуальных лиц и работает исключительно их силами; но из постоянного, на твердой организации покоящегося, взаимодействия отдельных воль в видах достижения общей цели возникает новая воля, общая воля, как из многих ручейков образуется река. Такие собирательные личности не суть произведения природы, как люди, а суть общественные образования. Мы не можем видеть их нашими телесными глазами или осязать руками, но это не значит, что они - ничто, призрак, фикция. Многие из таких собирательных личностей доказывают нам иногда свою реальность очень чувствительным образом, как, напр., государство и общины. Не одно только телесное реально (а поэты и философы утверждают даже иногда, что призрак есть то, что мы называем реальным миром, и что истинно реально только невидимое). Для кого телесное и реальное - синонимы, тот должен оспаривать и реальность самого права. Обыкновенно эти социальные формации не положительным правом создаются; положительное право находит их как порождения общежития и облекает их правоспособностью соответственно потребности и своей задаче. Так, наряду с людьми как юридическими субъектами возникают совокупности лиц или корпораций.
Соединение людей в одно собирательное целое возвышает человека из индивидуальной сферы в социальную. Но социальные цели преследуются не в одной только форме корпоративного соединения. На благо большего или меньшего круга индивидуально неопределенных лиц действуют Anstalten с религиозными, просветительными, благотворительными целями, епископские кафедры, капитулы, университеты, больницы, дома призрения бедных, сирот, художественные учреждения, кредитные и проч. Если такие учреждения основываются государством, общиной или другой корпорацией, то они входят в юридическую сферу государства, общины и проч.; самостоятельного юридического субъекта тут нет. Нет его и тогда, когда государству или общине частными лицами предоставляются имущественные средства sub modo с наказом позаботиться об осуществлении определенной цели заведения или капитала. Но Anstalt или Stiftung могут вступить в жизнь и без включения их в сферу какого-либо существующего юридического субъекта, т. е. могут быть поставлены юридически самостоятельно: епископии, другие церковные институты, университеты, многие госпитали, дома для призрения бедных, банки и т. д. Самостоятельные Anstalten и Stiftungen - суть центры многообразной деятельности в юридической области по управлению имуществом, равно как по достижению институтной цели. В пользу этой цели покупают и продают, берут и дают в заем капиталы, определяют и увольняют служащих и т. д. Значит и здесь наблюдаются нами признаки существа, вторгающегося в общежитие, с собственным кругом интересов и с собственной жизнедеятельностью. Давным-давно и сложился взгляд на институты как на юридические субъекты, и не только в народных воззрениях, которые заходят в персонификации даже и дальше, чем юрист мог бы последовать за ними, олицетворяя, напр., торговлю, оборот, общественное мнение, публику, но и в юридической теории и практике.
В противоположность приверженцам фикции и бессубъектного имущества, а также и рассуждениям Бернатцика, Регельсбергер ставит положение: лицо есть субъект воли. В корпорации этот субъект воли есть множество лиц, соединенных в одно целое, организованная совокупность лиц. Но и институт есть также организация человеческих сил для постоянного служения социальной цели. Соединившись, эти силы обнаруживают себя вовне волеизъявлениями и эффектами, для которых индивидуальные воли людей, сидящих за ткацким станком организации, служат лишь элементами. Этот общественно-правовой организм и есть субъект воли и права в самостоятельных институтах. Вывод из всего сказанного тот, что юридические лица наравне с физическими - суть центры жизнедеятельности и виновники волевых актов. Юридические лица суть действительные, реальные юридические субъекты, хотя и не имеющие телесной индивидуальности; основу их образуют общественные организмы, и оживляющие их элементы - суть люди, и поскольку эти люди как члены организма действуют на служение ему, в пользу его целей, они порождают союзную жизнь, отличную от их индивидуальной жизни[339].
Из новейших конструкций юридического лица заслуживают нашего внимания конструкции Бирлинга и Книпа; обе они могут рассматриваться как попытка (по-видимому, запоздалая) отстоять во что бы то ни стало то фикцию, то построение Иеринга в известной модификации.
Бирлинг, как уже замечено было выше[340], решительный противник бессубъектного имущества: по его словам, мыслить имущество, которое никому бы не должно было принадлежать, или права и обязанности, которых никто не должен иметь, столь же невозможно, как невозможно мыслить удовольствие, надежду, счастье, которых никто не должен и не может иметь[341]. Но он столь же решительный защитник фикции. Взгляд его на юридические лица стоит в тесной связи с его воззрениями на объективное и субъективное право.
Как известно, Бирлинг отрицает понятие объективного права как такого, которое существовало бы само по себе, возвышаясь над теми, кто пользуется его благами. Даже и приняв форму писанного права в виде кодекса или свода, оно остается в сущности формою нашего воззрения на право и существует лишь в умах тех, кто пользуется его благами, проявляя свое существование в правоотношениях (Rehtsverh?ltnisse), т. е. в соответственных юридических притязаниях (Rechtsanspr?che) и юридических обязанностях (Rechtspflichten). Поэтому субъектом правоотношений (т. е. и прав, и обязанностей), иначе юридическим субъектом, может быть только тот, кто в состоянии признать норму, т. е. правоотношение как нормальное. Значит тут требуется человек, обладающий разумом, ибо без разума нечего и говорить о признании. Только такой, обладающий разумом и способный признать юридические нормы, член общения и есть действительный юридический субъект. Все остальные возможные юридические субъекты суть уже то наполовину, то целиком фиктивные. Наполовину фиктивны дети, безумные, иностранцы, безвестно отсутствующие. В силу самой природы правоотношений как коррелятивных отношений юридических притязаний и юридических обязанностей мы, напр., будучи обязаны в отношении к воленеспособному, исполняем нашу обязанность, так как для нас практически безразлично, волеспособен субъект притязания или нет. Затем, когда волеспособный субъект, против которого мы имели притязание, умирает, и универсальным преемником его оказывается малолетний, следовательно воленеспособный субъект, мы опять-таки считаем его обязанным, так как наши имущественные притязания не отмечены обыкновенно личным характером и с одинаковым успехом могут быть удовлетворяемы и другими, кроме обязанного. Таким образом, понятие универсального преемства мы применяем и к воленеспособному, возможные же при этом практические сомнения устраняем дальнейшим требованием представительства. А затем мы приходим и к признанию за воленеспособным всяких родов имущественных обязательств, предполагая, что исполнение возможно через других волеспособных лиц, т. е. через представителей. И при всем том остается факт, что воленеспособный никогда не считается юридическим субъектом сам по себе, т. е. как истинный сопризнающий член юридического общения, но всегда лишь в представлении других, главным образом другой противной стороны. Поэтому-то он и правоспособен не сам по себе, т. е. не просто в силу обладания естественными качествами, от которых нормальным образом зависит обладание правами и обязанностями, а всегда более или менее фиктивным образом[342]. Вполнe фиктивны юридические лица, так как тут фикция личности связывается уже не с естественным субстратом, каков ребенок или душевнобольной человек, а с простым понятием. Напрасно, говорит Бирлинг, боятся фикций в науке. Фикция, конечно, не есть самоцель, но как вспомогательное средство мышления, научной работы и доктрины она и полезна, и неизбежна, - неизбежна уже потому, что фикции приняты и в положительном законодательстве, стало быть относятся к положительному материалу, подлежащему научной разработке, а искажение материала никогда не может быть научно. Древнейшим эпохам истории, а также современному праву бесчисленных диких народов фикция несомненно чужда, а поэтому и юридическое лицо можно считать в известной степени историческим понятием; но разве и древнейшее право не оперировало с помощью разных наивных фикций, рассматривая, напр., в качестве юридических субъектов не только людей, но и сверхземные существа, - в языческое время - богов, в христианское время - Христа и святых[343]?
Фикция юридических лиц, по Бирлингу, оказывается не одинакового содержания, смотря потому, о корпорациях или об институтах идет дело. В применении к корпорации фикция состоит, во-первых, в том, что на место совокупности или множества индивидуально определенных лиц, в данный момент существующих, ставится другое множество, всегда остающееся равным себе, несмотря на последовательные изменения в его составе, следовательно совокупность лишь генерально-определенных, с течением времени сменяющихся лиц. Во-вторых, это множество принимается за единый субъект и таким путем получается особый, отличный от всех отдельных членов и всегда лишь идеальный, т. е. в представлениях лишь людей существующий, субъект[344]. Но если, рассматривая корпорацию, как некоторое единство, в противопоставлении ее всем третьим мы не можем обойтись без фикции, то еще более неизбежными оказываются фикции, как скоро будем иметь в виду отношение корпорации к ее членам. Истинное, нефиктивное отношение между частью и целым просто-напросто невозможно. Всякое правоотношение есть взаимность притязания и обязанности, противопоставление одного другой. Но часть как таковая стоит внутри целого, а не против него. Затем, противопоставляя часть целому, мы должны бы были, строго говоря, под этим целым понимать просто совокупность всех других членов за исключением того члена, который противопоставляется, а между тем на самом деле мы смешиваем совокупность в вышеразъясненном смысле (т. е. в противопоставлении ее третьим) и совокупность в последнем смысле (т. е. в смысле целого, которому противополагается часть) и вдобавок приписываем той и другой совокупности, или тому и другому множеству, волю, отличную от воли тех, из кого это множество составляется. К фикции, наконец, прибегаем мы всякий раз, когда говорим о деятельности общения через известные органы общения. Орган, по самому его понятию, не может иметь воли, а может быть только исполнительным орудием. И когда мы говорим об органах союза или государства, то знаем очень хорошо, что деятельность его основывается на волерешениях тех живых людей, которых мы называем органами. Органами они представляются нам всегда только потому, что мы в то же время смотрим на их волю не как на таковую, но как на волю данного союза или государства, следовательно приписываем последнему нечто такое, чего оно не имеет, т. е. фингируем. Все это, очевидно, говорится по адресу Гирке[345]. Во всяком случае все указанные приемы фикции в применении к корпорации имеют своим базисом множество или совокупность. Напротив, при так называемых universitates bonorum содержание фикции состоит в том, что за неимением всякого базиса субъект просто-напросто придумывается там, где в нем нуждаются и где его нет в действительности, для того, чтобы иметь возможность применить понятие имущества[346].
Частью сближается, частью резко расходится с Бирлингом, сходясь, напротив, с Иерингом, Книп в своей ценной исторической работе о товариществах публиканов, далеко не столь ценной в тех ее частях, в которых он делает экскурсии в область общего учения о юридических лицах. Он, так сказать, не может говорить спокойно о юридических лицах и отзывается о них в не менее резких выражениях, чем Бринц и Больце. Поставить юридическое лицо на место действительности, это, по мнению Книпа, похоже на то, как если бы кто захотел облегчить себе уразумение трудночитаемого текста, посадив на нем кляксу[347]. Или, как в другом месте он выразился, шляпу можно повесить только на действительный гвоздь, а не на фиктивный[348]. Что же в действительности находится? Только отдельные члены корпорации, настоящие и будущие, с сособственностью и с непосредственным представительством. Даже в fr. 1 § 1 D. III, 4, в котором говорится об arca communis и об actor'е как о признаках corpus habendi и которое приверженцами юридических лиц приводится в виде аргумента, Книп, как указано было выше[349], не видит никакого другого субъекта, кроме настоящих и будущих членов. Только сособственность их не есть обыкновенное condominium, а сособственность, не допускающая иска о разделе, actor же есть непосредственный представитель, действиями которого создаются юридические последствия непосредственно для самих представляемых, в отличие от обыкновенного товарищества, в котором непосредственное представительство не могло иметь места. Книп уверен даже, что если государственная власть обращает собственность корпорации в собственность государства, то тут сособственность немногих индивидов превращается в сособственность всех граждан. Другими словами, и в государстве Книп не видит ничего, кроме множества людей-индивидов и их сособственности, ибо хотя управление находится в руках немногих, но оно ведется в пользу всех сособственников, как и законы издаются для всех подданных; сособственности соответствует юридическая защита, на которую, по словам Книпа, могут претендовать все подданные[350]. Из этих слов можно заключить, что напрасно выставлялась наивной и осмеивалась теория, по которой церковное государство папы рассматривалось как собственность всех католиков!
Против Гирке и Регельсбергера Книп выставляет обычные у противников германизма доводы. Во-первых, лицо не есть субъект, одаренный волей, ибо, напр., ребенок признается юридическим субъектом, а воли не имеет. Во-вторых, под органами мы должны бы были, строго говоря, понимать только орудия, через которые проявляется волеопределение, составившееся путем внутреннего процесса, т. е. корпорация должна бы действовать через корпоративные органы, как естественный человек действует через свои уста или руки. Между тем оказывается, говорит Книп, что эти т. н. органы не только проявляют, а и образуют волю, т. е. они же являются и носителями того процесса, которым вырабатывается волеопределение. Вдобавок деятельность корпоративных органов не ограничивается даже и волеобразованием для корпорации: в своих индивидуальных сферах они преследуют свои интересы и действуют как самостоятельные носители воли и следовательно юридические субъекты, - новое возражение против (Organnatur) тех, кто действует в пользу корпорации[351]. Иеринг считал нужным сохранить юридическое лицо для внешних отношений, но то, что он выдавал в этом случае за юридическое лицо, сводится в сущности, по мнению Книпа, к единому имущественному управлению, лежащему на представителях корпорации, - к этому единому имуществу и сами отдельные члены могут становиться в юридические отношения. Представим себе общину из тысячи членов, говорит Книп. В глазах приверженцев юридического лица население этой общины состоит из 1001 субъекта (т. е. 1000 индивидов + 1 юридич. лицо - община). Для Книпа же тут всего одна тысяча субъектов, которую он представляет себе как нечто единое[352].
Чувствуя, что тут он подвергается сильной опасности и на своей конструкции, Книп довольно неожиданно начинает рассуждать на ту тему, что нельзя-де сказать, чтобы употребление фикций было всегда и везде непрактично, не следует лишь смотреть на них, как на твердыню юридического порядка. Всякое коллективное обозначение есть фикция (стало быть и стадо?), скорее бессознательная, чем сознательная, и римляне, с одной стороны, говорившие о munisipes, coloni, с другой - об universitas и municipium и проч., подражали лишь словоупотреблению обыденной жизни, в которой нельзя обойтись без фикций. Если, напр., говорят, что на таком-то земельном участке лежит такая-то тягость или такому-то поземельному участку принадлежит такое-то право, то тут прибегают к фикции: о земельном участке говорят с тем, чтобы обозначить неопределенный ряд лиц, сводимых к единству, поскольку права и обязанности относятся к одному и тому же участку, хотя управомоченные и обязанные субъекты образуют множество. И в корпорации также существует единство, но его нужно искать не в лицах, а в единой имущественной администрации: имущество, принадлежащее многим лицам, управляется как единое. Говорят: участок принадлежит общине. Точнее было бы сказать: участок принадлежит отдельным лицам не как таковым, а как членам (!) общины. В общине из 1000 членов я имею дело не с тысячей только отдельных людей, а с союзом, состоящим из 1000 людей (!). В отношении к союзу сейчас же возникает вопрос, подчинены ли отдельные члены один другому или все равны. В общине есть родители и дети, господа и слуги, есть повелевающие и повинующиеся. Для членов предполагается необходимым территориальное пространство - земельная собственность; но не каждый может делать на своем участке все, что ему вздумалось бы. Остается известное пространство, не считающееся в частной собственности, а служащее на пользу всем: земля сдается в аренду, и на вырученный доход приобретаются противопожарные орудия; часть земли употребляется на дороги и на площади, причем право пользования одного лица находит свой предел в праве пользования другого. Итак, мы имеем перед собой не тысячу индивидуальных субъектов, а союз из тысячи индивидов, который, однако, не есть лицо: аккорд не есть самостоятельный звук, а только (!) связь звуков[353]. Собирательное понятие, заключает Книп, нельзя вытеснить из языка, и против правильного употребления фикций нельзя возражать; но юридическое лицо нужно выбросить, потому что оно действительных субъектов выпроводило вон и осталось с бессубъектным имуществом. Что же поставить на его место? Да ничего не нужно. Поскольку дело идет о союзах, достаточно выражения , причем д?лжно помнить, что только человек есть юридический субъект, и термин должен быть изгнан. Институты (Anstalten и Stiftun-gen) должны быть выделены, но какова должна быть их конструкция, Книп не обясняет, довольствуясь замечанием, что мысль Иеринга насчет дестинатаров была не особенно счастливой идеей[354], что в римском праве Stiftungen были наказами и что римлянам даже и в позднейшую христианскую эпоху была не известна какая-либо персонификация, которая не связывалась бы с человеческим союзом. Первый, кто ввел различие между корпорациями и институтами, был Гейзе, а мы, может быть, и не нуждаемся в этом двойственном делении, заключает Книп[355].
Попробуем теперь резюмировать вышеизложенные взгляды и путем критической их оценки прийти к определенному суждению о природе юридических лиц. Трудно не согласиться с Гирке, Бернатциком и др., что понятие юридического субъекта не может быть ограничиваемо областью имущественных отношений гражданского права и что всякая цивилистическая теория юридической личности должна быть проверяема ее пригодностью для области публичного права, хотя отождествление с не может быть желательным, равно как и подведение под понятие юридического лица всяких субъектов прав, не исключая и естественного лица - человека. А став на указанную почву, мы должны прежде всего отказаться от мысли о юридическом лице как о чем-то фиктивном. К этому выводу пришел и Pегельсбергер в своих : [356]. Едва ли есть надобность добавлять, что еще менее состоятельной оказывается теория бессубъектных прав для того, кто поддерживает единство понятия юридического субъекта для обеих областей публичного и частного права. Право судить, наказывать, собирать подати и проч., не имеющее субъекта, - это, без сомнения, верх нелепости, как справедливо замечает Бернатцик. В самом деле, едва ли можно сомневаться в том, что жизнь корпораций и институтов не замыкается пределами имущественного права. Не видим ли мы в действительности, что корпоративные и институтные органы, кроме обладания имущественными правами, заключения гражданских сделок и защиты гражданских интересов перед судом, осуществляют разные другие функции административного (а в государстве и законодательного) характера и, кроме того, еще входят с петициями, обращаются с верноподданейшими адресами, делают пожертвования под влиянием патриотических и религиозных чувств, держат дисциплинарный суд, выражают признательность своим должностным лицам и т. п. Почему, например, правление университета, в одном и том же заседании решающее хозяйственные и дисциплинарные дела, для одних дел нуждалось бы в фикции, а для других обходилось бы без ее помощи, в одних делах действовало бы principaliter как компетентный публичный орган, в других - как представитель какого-то фиктивного существа?
Бесспорно, что наука гражданского права имеет в виду только частноправовую сторону жизни корпораций и институтов и делает неизбежную абстракцию, обособляет в мышлении эту сторону жизни от других сторон. , - так выразился Моммзен о римском республиканском государстве[357]. Отвлечение частноправовой стороны от других сторон государственной и корпоративной жизни было действительно великой и глубокой мыслью, громадным прогрессом в области гражданского оборота. Но отвлечение это нельзя понимать так, чтобы путем абстракции создавалось существо, отличное от того существа, из полноты жизни которого сделано технически необходимое отвлечение. Государство не перестает быть государством, хотя и отказывается от своего величества, по выражению Гирке, для гражданских своих отношений с частными лицами; строго говоря, оно даже не разоблачается и от величества, так как суверенитет государства представляется государственным же судом, на рассмотрение которого восходят взаимные претензии фискальных чиновников и частных лиц. Если бы считать государство фиктивным на том основании, что для гражданских отношений оно сравняло себя с частными лицами, в таком случае нужно бы было видеть фикцию и в том, что, напр., министр в гражданских его отношениях рассматривается наравне с частными лицами. Тем менее можно бы было затрудняться обособлением частноправовой стороны во всех корпорациях, не облеченных суверенитетом. Справедливо замечено было Лассоном, что юридическое понятие лица, даже и в применении к отдельному естественному человеку, есть абстракция, в том смысле, что из полноты качеств и сторон жизни человеческого существа берутся только те качества и стороны, которые необходимы для сферы гражданских отношений, точно так же, как государственное право оперирует над понятиями гражданина и подданного. Но отсюда не следует, чтобы путем абстракции в том и другом случае создавалось какое-то искусственное, фиктивное существо отличное по природе от естественного человека. А равным образом нет никакой надобности вдаваться в туманные и скользкие рассуждения о и правах, как это сделал Бернатцик, чтобы понять, что правительственные установления, не имеющие своего имущества, не суть юридические лица.
Из упомянутых в предшествующем очерке ученых сначала Иеринг, потом Гирке, за ним Карлова и другие вышли из границ частного права при разъяснении понятия юридических лиц и стали на точку зрения публичного или общественного права, различив в человеке индивида и общественное существо. Эту точку зрения нужно признать правильной; к сожалению, названные ученые или ограничиваются недоказанными положениями, как Иеринг, или не делают надлежащих выводов из своих твердо поставленных положений, как Гирке и Карлова, и все вместе не раз впадают в самопротиворечие. Иеринг желает включить все союзы и институты в публичное право на том основании, что публичное есть все то, что касается целей всех и всех вызывает к соединенной деятельности, и что природа всех общественных союзов, со включением государства и церкви, одинакова, а если и есть различие, то различие только в цели - функциональное. Эти соображения подкрепляются еще указанием на исторический факт, что дело призрения и первоначальное обучение были сначала частным делом, затем делом союзов и, наконец, стали государственным делом: это обстоятельство дает Иерингу возможность предсказывать, что поглощение государством всех общеполезных союзов есть лишь вопрос времени. Затем, однако, оказывается, что и государство, поглощающее в себе все общеполезные союзы (в том числе, следовательно, и церковь), само обнимается обществом и, следовательно, является членом или частью высшего целого. Справедливо, что общество в теоретическом смысле принадлежит к категории человеческих союзов и представляет собой одну из форм человеческого общежития, которое является, таким образом, высшим понятием сравнительно с понятием государства, но отсюда никаких юридических выводов не вытекает.
Справедливо далее, что публичное есть все то, что касается целей всех и всех вызывает к соединенной деятельности, но несправедливо было бы утверждать, что всеми человеческими союзами преследуются такие всеобщие цели. Ограниченные местным районом и небольшим числом членов, не включенные в высший организм, в котором бы они исполняли органические функции объединяющего их целого, союзы не могут быть ставимы на одну линию с государством и церковью. Государство стремится к устроению земного благополучия не отдельных каких-либо групп и союзов, а всех вообще граждан; церковь стремится сделать доступным спасение для всех людей, даже и за пределами государственной территории, причем насколько она сама составляет часть государственного порядка в данной территории и исполняет государственные функции, содействуя государственному порядку, о ней можно сказать, что и она обнимается государством, а напротив, невозможно сказать, что цель церкви будет когда-либо поглощена государством. Этого невозможно сказать даже и о прочих человеческих союзах в том смысле, чтобы преследование их целей стало исключительным достоянием органов государственного правительства и чтобы не оставалось места для общественной самодеятельности. Дело призрения и дело первоначального обучения сделались для современного государства предметом правительственных попечений, и если поглощение государством всех общеполезных союзов понимать в том смысле, что государство признает цели их важными для себя, то такое поглощение уже и в настоящее время наступило с расширением и разъяснением культурных задач государства[358]. Это, однако, не делает излишними усилия более или менее значительных общественных групп или отдельных людей стремиться к тем же самым целям, таким образом, и к призрению ближнего, и к первоначальному обучению, и если Иеринг предсказывает поглощение государством не только всех общеполезных целей, но и всех общеполезных союзов, следовательно наступление такого времени, когда все общеполезные цели будут достигаться исключительно органами правительства, то позволительно усомниться в исполнении этого пророчества. В минувшем прошлом действительно была такая эпоха, когда государство (т. н. полицейское) брало на себя, т. е. на правительственных органов своих, не только всеобъемлющее представительство всех интересов управляемого народа, но и монополию знать и исключительно своими средствами проводить то, что требуется для всеобщего благополучия. Полицейское эвдемоническое государство было в свое время прогрессом сравнительно с предшествующим, которое ограничивало свою задачу защитой права; полицейское государство обняло все культурные задачи, - и в этом его хорошая сторона; но чтобы в будущем повторилась та же ошибка, в которую оно впало, монополизировав правительственным органам достижение всякого человеческого благополучия, этого, нужно надеяться, никогда не случится. Впрочем, Иеринг во всяком случае прав в том отношении, что общественные союзы и институты выходят за пределы частного права.
Иначе относятся к вопросу об юридических лицах Гирке и Карлова. В возникновении корпораций и институтов они видят , , справедливо рассуждая, что индивидуальная воля лица как субъекта гражданского права не может сама по себе породить ни корпорации, ни института, и проводят различие между органами юридических лиц и представителями или поверенными гражданского права, действующими на основании мандата[359]. В развитии своих мыслей Гирке, однако, впадает в заметное самопротиворечие. Он различает, как мы видели, индивидуальное, социальное и публичное право, относя в то же время социальное право, как скоро оно не возведено на степень публичного (в союзных лицах публичного права)[360], к частному праву.
Социальное право частных корпораций, говорит Гирке, имеет для государства значение не публичного, а частного права, хотя тем самым их общественные и членные отношения к сочленам и другим корпорациям частного права . Это социальное право имеет для государства то же значение, как и индивидуальное право, и образует, подобно этому последнему, составную часть частного права. Союз как целое и члены как индивиды являются перед государственным судом, как носители равноценных интересов. Обширная область , по своей внутренней структуре сходна с публичным правом, но по своему действию стоит на равной ступени с индивидуальным правом, составляя [361].
Все это малоубедительно. Каким образом индивид, преследующий свои собственные цели, и союз людей, преследующий общеполезные цели, хотя и в ограниченной географическим районом и числом членов сфере, могут оказаться носителями равноценных интересов, - понять довольно трудно: не было ли бы логичнее считать социальное право на самом деле своеобразной ветвью права, занимающею середину между публичным и частным правом? Римляне, как нам известно, строго различали jus publicum и jus privatum и чего-либо среднего между этими двумя областями не знали, так что даже и вольные союзы старались прикрепляться, так сказать, к публичной почве, приняв на себя вид союзов, преследующих публичные цели государства в области культа или ремесла. Но современное государство тем именно и отличается от римского государства, что в этом последнем общественная жизнь была неразвита сравнительно с нынешним временем, и для какого-либо общественного права, которое стояло бы наряду с публичным и частным правом, не было места в Риме. Полицейское государство также не давало места общественному праву не потому, чтобы оно так же узко понимало свои задачи, как римское государство, а потому, что, исходя из широкого принципа достижения всеобщего благополучия, оно принципиально возлагало на органы государственного правительства осуществление этого принципа. Характерным памятником этой эпохи служит общий прусский ландрехт, который знает только двоякую альтернативу: или договорное соединение частных лиц, не имеющее юридической личности, или существование союза, облеченного юридическою личностью, в качестве публичной корпорации, т. е. государственного учреждения, или части государства[362]. Если позднейшее т. н. правовое государство отказалось от монопольного достижения общественного благополучия органами правительства и предоставило достижение многих задач органам общественным, получающим юридическую личность, то отсюда никак не следует, что указанная двоякая альтернатива должна быть поддерживаема в прежней силе[363]; напротив, более естественный вывод будет тот, что в середине между публичным и частным правом должно находиться . Уже то одно обстоятельство, что некогда государство осуществляло те задачи, которые в настоящее время достигаются общественными органами, говорит против частноправовой природы этих органов.
Рассматривая корпорации и институты с точки зрения общественного права, мы не будем поставлены в непременную необходимость отрицать государственное содействие при возникновении юридических лиц. Гирке, как и предшествующие германисты, за ним Карлова, но также и некоторые романисты[364] отрицают необходимость дарования государством юридической личности каждому союзу в каждом отдельном случае. Но если бы даже союз возникал без специальной концессии на основании общих правил, установленных государством, так что государство довольствовалось бы лишь получением сведений о возникшем союзе и контролем, хотя бы отрицательным только, за его деятельностью, нельзя было бы сказать ни того, что союз возник не по воле государства, ни того, что общественная автономия означает нечто независимое от государства. Следовало бы сказать только, что государство установило свободные условия возникновения и широкие границы деятельности общественных союзов, но что в принципе государство дает свое молчаливое одобрение возникающему союзу и молчаливо же допускает свободную деятельность в более или менее широкой сфере.
Напротив, с точки зрения общественного права легко оправдать то различие между органами и представителями, которое делают Гирке и Карлова. В самом деле, как бы ни была установлена теоретическая граница между публичными и частными корпорациями, положительное право разных государств в действительности отличает такие корпорации, которые являются частью государственного правительства в разных инстанциях, хотя бы и с участием общественных сил, каковы городские и сельские общины, избирающие своих излюбленных людей для ведения администрации, вместо того, чтобы получать должностных лиц по назначению от правительства, и такие корпорации, которые не находятся ни в каком соотношении с правительственными инстанциями, возникают по собственному почину и по собственному же почину могут прекратить свое существование, которые, наконец, в достижении своих задач состоят лишь под общим надзором правительства. В отношении к первым легко усмотреть, что их органы, из которых некоторые получают утверждение правительства, отчасти даже назначаются правительством, действуя в корпоративном управлении, осуществляют предоставленное им полномочие не в качестве мандатаров гражданского права, а в качестве должностных лиц или делегатов публичного или общественного права, заимствующих свои полномочия из самой должности, к которой они призваны. Но этого мало. Сами избиратели, подавая голоса на выборах в пользу тех или других кандидатов, осуществляют не правомочие гражданского права, а полномочие публичного или общественного характера, предоставленное законами государства, и по мере этих законов.
Избранные должностные лица избираются затем не для заключения только гражданских сделок или для ведения процессов как поверенные гражданского права, а для целой совокупности дел общественной администрации, чем не исключается, конечно, возможность и даже необходимость обращаться к услугам поверенных как процессуальных представителей для защиты корпоративных интересов на суде. Отсюда следует, что как во всей массе остальных дел, так и в имущественных отношениях гражданского права должностные лица корпораций действуют не потому, чтобы корпорация была нечто фиктивное и недееспособное, нуждающееся в представителе или даже в опекуне, а потому что они имеют законное полномочие на свои должностные действия. Было бы нелегко указать основание, почему, напр., городская дума, устраивая школу в городе или издавая разные обязательные постановления для горожан, действовала бы на основании полномочия без всякой помощи фикции, а вступая в договор подряда и поставки с частным контрагентом, становилась бы представителем фиктивного и недееспособного существа. Но то же самое нужно сказать и о всех вообще союзных образованиях, облеченных качеством юридического лица, хотя бы не имеющих, по положительному праву, характера публичных корпораций. Общее собрание членов, избирая администраторов на основании статутов или устава, - все равно получил ли этот устав специальное утверждение государственного правительства, или пользуется молчаливым его признанием, - осуществляет правомочие не частноправового характера, а общественного; частное право ничего не знает о подобных избирательных правомочиях, которые не могут быть подведены ни под одну категорию субъективных прав в цивильном смысле. А равным образом и избранные администраторы осуществляют правомочие не гражданского, а общественного характера, проходя общественную должность, к которой они признаны доверием общества. Через них действует общество, между прочим, и при заключении сделок гражданского права, и при защите его имущественных интересов не как фиктивное и недееспособное само по себе существо, которое бы нуждалось в опекуне, а потому, что ведение дел всей массой членов общества есть нечто нецелесообразное, и чем многочисленнее и сложнее состав общества, тем с большей ясностью выступает необходимость сосредоточения деталей управления в руках сравнительно немногих лиц, которые, будучи избраны обществом на основании статутов или устава, облекаются должностными полномочиями и принимают на себя должностную обязанность думать за общество и действовать в пользу общества, которое тем самым не отказывается от контроля за ними, и в случае каких-либо особо важных дел может само войти в обсуждение их и вновь уполномочить администраторов действовать в том или другом направлении. В так называемых universitates inordinatae, т. е. в обществах наименее сложных и с наименьшим составом членов, в которых нет даже особой выборной администрации для заведывания делами, где следовательно дела обсуживаются и решаются каждый раз всем обществом, еще труднее было бы усмотреть фактивное существо и указать представляющего его интересы опекуна. И эти общества, конечно, не лишены организации, потому что без организации была бы толпа людей, а не общество, но организация в universitates inordinatae ограничивается тем, что существует орган, которому принадлежит право созвания членов на собрание (напр., на сельский сход).
То же самое, наконец, и даже в большей степени, нужно сказать об институтах. Прежде всего следует указать на часто встречающуюся между юристами неточность в определении значения учредительной воли. Многие понимают это значение так, что и дарование жизни институту есть акт учредителя, и в течение всего дальнейшего существования института в управлении его действует та же самая воля учредителя. Учредитель, хотя бы он, по выражению Иеринга и Гирке, действовал как общественное существо и совершал, по выражению Карловы, акт автономии своим учреждением, не может придать определениям своей воли значения объективного права. Пожертвование материальных средств на учреждение есть дело исключительно доброй воли учредителя, но создание нового юридического субъекта не входит в сферу прав человека, хотя бы и рассматриваемого в качестве общественного существа: юридическое вступление института в жизнь предполагает, что государство оценило общеполезность этого института и дало свою санкцию на его существование. Эта санкция и составляет ту твердую объективную почву, на которую становится учрежденный институт в своем дальнейшем существовании и в своем непрерывном действовании. Этому не противоречит то обстоятельство, что учредитель может выговорить себе или своим наследникам, или каким-либо другим лицам по его желанию известные права по отношению к институтному управлению.
Государство имеет в виду, что учредитель действует не в своих личных интересах, а на пользу общества и следовательно на пользу самого государства, и поэтому уважает выраженную учредителем волю. Аналогию можно указать, напр., в западно-католическом церковном патронате: церковь из признательности к фундатору предоставляет ему известные права в отношении к патронируемой церкви, из чего вовсе не следует, что патронат есть учреждение частной воли, а не церковный институт. Устав или статут заведения поддерживаются в своей силе не волей учредителя, а волей государства, санкционировавшего этот устав, хотя бы даже молчаливым образом, т. е. даже в таком случае, если бы по положительному праву той или другой страны не требовалось специального разрешения правительства в каждом отдельном случае возникновения института. Достаточно было бы и того, чтобы государство установило общие законные условия для возникновения институтов: возникающий в сообразность этим условиям институт тем самым становился бы на твердую почву объективного права и вступал в ряд общественных учреждений. Учредитель, пока он не учредил института, может прямо раздать свое имущество бедным; как скоро же институт вступил в юридическую жизнь, сам ли учредитель или назначенные им администраторы, раздавшие институтное имущество бедным, поступили бы в противность объективному праву[365].

Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.