Германцы, по свидетельству Тацита, были очень многочисленным народом.
Приблизительное представление о численности отдельных германских народов мы
получаем у Цезаря; он определяет число появившихся на левом берегу Рейна
узипетов и тенктеров в 180000 человек, включая женщин и детей. Следовательно,
около 100000 человек приходилось на каждый отдельный народ,{*106} что уже
значительно превышало, например, общее число ирокезов в период их расцвета,
когда они, не достигая 20000 человек, стали грозой всей страны, от Великих
озер до Огайо и Потомака. Если мы попытаемся наметить на карте, как, согласно
дошедшим до нас сведениям, были расположены более известные народы,
поселившиеся вблизи Рейна, то каждый такой народ в отдельности займет в
среднем приблизительно площадь прусского административного округа, то есть
около 10000 кв. километров, или 182 кв. географические мили. Но Germania Magna
{*107} римлян охватывает, вплоть до Вислы, в круглых цифрах 500000 кв.
километров. При средней численности отдельных народов в 100000 человек общая
численность населения всей Germania Magna должна была доходить до пяти
миллионов; для варварской группы народов - цифра значительная, для наших
условий - 10 человек на квадратный километр, или 550 на квадратную
географическую милю, - крайне малая. Но этим отнюдь не исчерпывается число
живших в то время германцев. Мы знаем, что вдоль Карпат до самого устья Дуная
жили германские народы готской группы племен - бастарны, певкины и другие,
столь многочисленные, что Плиний считал их пятой основной группой германских
племен; эти племена" которые уже за 180 лет до нашего летосчисления состояли
наемниками на службе у македонского царя Персея, еще в первые годы правления
Августа прорвались до окрестностей Адрианополя. Если мы определим их
численность только в один миллион, то вероятное число германцев к началу
нашего летосчисления составит по меньшей мере шесть миллионов.
После того как они осели в Германии, население должно было увеличиваться со
все возрастающей быстротой; одни вышеупомянутые успехи в области развития
производства могли бы доказать это. Находки в болотах Шлезвига, судя по
обнаруженным в них римским монетам, относятся к III веку. Таким образом, к
этому времени на побережье Балтийского моря уже было распространено развитое
производство металлических и текстильных изделий, велись оживленные торговые
сношения с Римской империей и более богатые жили уже в известной роскоши - все
это признаки более густого населения. Около этого же времени начинается также
общее военное наступление германцев по всей линии Рейна, римского пограничного
вала и Дуная, от Северного до Черного моря - прямое доказательство все
большего роста населения, которое стремилось к расширению своих владений.
Триста лет длилась борьба, во время которой вся основная часть готских народов
(исключая скандинавских готов и бургундов) двинулась на юго-восток и
образовала левое крыло растянутой линии наступления, в центре которой
верхнегерманцы (герминоны) прорвались на Верхний Дунай, а на правом крыле
искевоны, получившие теперь название франков, - на Рейн; на долю ингевонов
выпало завоевание Британии. В конце V века путь в Римскую империю,
обессиленную, обескровленную и беспомощную, был открыт для вторгнувшихся
германцев.
Выше мы стояли у колыбели античной греческой и римской цивилизации. Здесь мы
стоим у ее могилы. По всем странам бассейна Средиземного моря в течение
столетий проходил нивелирующий рубанок римского мирового владычества. Там, где
не оказывал сопротивления греческий язык, все национальные языки должны были
уступить место испорченной латыни; исчезли все национальные различия, не
существовало больше галлов, иберов, лигуров, нориков - все они стали
римлянами. Римское управление и римское право повсюду разрушили древние
родовые объединения, а тем самым и последние остатки местной и национальной
самодеятельности. Новоиспеченное римское гражданство ничего не предлагало
взамен; оно не выражало никакой национальности, а было лишь выражением
отсутствия национальности. Элементы новых наций были повсюду налицо; латинские
диалекты различных провинций все больше и больше расходились между собой;
естественные границы, сделавшие когда-то Италию, Галлию, Испанию, Африку
самостоятельными территориями, еще существовали и все еще давали себя
чувствовать. Но нигде не было налицо силы, способной соединить эти элементы в
новые нации; нигде еще не было и следа способности к развитию и сопротивлению,
не говоря уже о творческой энергии. Для громадной массы людей, живших на
огромной территории, единственной объединяющей связью служило римское
государство, а это последнее со временем сделалось их злейшим врагом и
угнетателем. Провинции уничтожили Рим, Рим сам превратился в провинциальный
город, подобный другим, привилегированный, но уже не господствующий более,
переставший быть центром мировой империи и даже резиденцией императоров, а
также их наместников; они жили теперь в Константинополе, Трире, Милане.
Римское государство превратилось в гигантскую сложную машину исключительно для
высасывания соков из подданных. Налоги, государственные повинности и разного
рода поборы ввергали массу населения во все более глубокую нищету, этот гнет
усиливали и делали невыносимым вымогательства наместников, сборщиков налогов,
солдат. Вот к чему пришло римское государство с его мировым господством, свое
право на существование оно основывало на поддержании порядка внутри и на
защите от варваров извне, но его порядок был хуже злейшего беспорядка, а
варваров, от которых оно бралось защищать граждан, последние ожидали как
спасителей.
Состояние общества было не менее отчаянным. Уже начиная с последних времен
республики, римское владычество основывалось на беспощадной эксплуатации
завоеванных провинций; империя не только не устранила этой эксплуатации, а,
напротив, превратила ее в систему. Чем более империя приходила в упадок, тем
больше возрастали налоги и повинности, тем бесстыднее грабили и вымогали
чиновники. Торговля и промышленность никогда не были делом римлян -
покорителей народов; только в ростовщичестве они превзошли все, что было до и
после них. То, что имелось ранее и что сохранилось от торговли, погибло из за
вымогательства чиновников, то, что уцелело от нее, относится к восточной,
греческой части империи, которая выходит за рамки нашего рассмотрения.
Всеобщее обнищание, упадок торговли, ремесла и искусства, сокращение
населения, запустение городов, возврат земледелия к более низкому уровню -
таков был конечный результат римского мирового владычества.
Земледелие, решающая отрасль производства во всем древнем мире, теперь снова,
более чем когда-либо, приобрело такое значение. В Италии громадные комплексы
имений (латифундии), после падения республики охватывавшие почти всю
территорию, использовались двояким образом: либо под пастбища, и там население
было заменено овцами и быками, уход за которыми требовал лишь небольшого числа
рабов; либо в качестве вилл, где руками массы рабов велось садоводство в
больших размерах - отчасти для удовлетворения потребностей живущего в роскоши
владельца, отчасти для сбыта на городских рынках. Крупные пастбища сохранились
и были даже расширены, поместья-виллы и их садоводство пришли в упадок вместе
с разорением их владельцев и запустением городов. Основанное на рабском труде
хозяйство латифундий перестало приносить доход, но в ту эпоху оно было
единственно возможной формой крупного сельского хозяйства. Мелкое хозяйство
снова сделалось единственно выгодной формой земледелия. Одна вилла за другой
дробились на мелкие парцеллы, последние передавались наследственным
арендаторам, уплачивавшим определенную сумму, или их получали partiarii,{*108}
которые были скорее управляющими, чем арендаторами, и получали за свой труд
шестую, а то и всего лишь девятую часть годового продукта. Преобладала,
однако, сдача этих мелких парцелл колонам, которые уплачивали ежегодно
определенную сумму, были прикреплены к земле и могли быть проданы вместе со
своей парцеллой, они, правда, не были рабами, но и не считались свободными, не
могли вступать в брак со свободными, и их браки между собой рассматривались не
как законные, а, подобно бракам рабов, как простое сожительство
(contubernium). Они были предшественниками средневековых крепостных.
Античное рабство пережило себя. Ни в крупном сельском хозяйстве, ни в
городских мануфактурах оно уже не приносило дохода, оправдывавшего затраченный
труд, - рынок для его продуктов исчез. А в мелком земледелии и мелком ремесле,
до размеров которых сократилось огромное производство времен расцвета империи,
не могло найти применение большое число рабов. Только для рабов, обслуживавших
домашнее хозяйство и роскошную жизнь богачей, оставалось еще место в обществе.
Но отмирающее рабство все еще было в состоянии поддерживать представление о
всяком производительном труде, как о рабском деле, недостойном свободных
римлян, а таковыми теперь были все граждане. Результатом было, с одной
стороны, - увеличение числа отпускаемых на волю рабов, излишних и ставших
обузой, а с другой стороны, - увеличение числа колонов и обнищавших свободных
(напоминающих poor whites {*109} бывших рабовладельческих штатов Америки).
Христианство совершенно не повинно в постепенном отмирании античного рабства.
Оно в течение целых столетий уживалось в Римской империи с рабством и
впоследствии никогда не препятствовало работорговле у христиан ни у германцев
на севере, ни у венецианцев на Средиземном море, ни позднейшей торговле
неграми.{*110} Рабство перестало окупать себя и потому отмерло. Но умирающее
рабство оставило свое ядовитое жало в виде презрения свободных к
производительному труду. То был безвыходный тупик, в который попал римский мир
рабство сделалось невозможным экономически, труд свободных считался презренным
с точки зрения морали. Первое уже не могло, второй еще не мог быть основной
формой общественного производства. Вывести из этого состояния могла только
коренная революция.
В провинциях дело обстояло не лучше. Больше всего сведений мы имеем
относительно Галлии. Наряду с колонами здесь существовали еще свободные мелкие
крестьяне. Чтобы оградить себя от насилия чиновников, судей и ростовщиков, они
часто прибегали к покровительству, патронату какого-нибудь могущественного
лица, так поступали не только отдельные крестьяне, но и целые общины, так что
императоры в IV веке неоднократно издавали эдикты о запрещении этого. Но что
это давало искавшим покровительства? Патрон ставил им условие, чтобы они
передавали ему право собственности на их земельные участки, а он взамен этого
обеспечивал им пожизненное пользование последними. Эту уловку усвоила святая
церковь и усердно применяла в IX и Х веках в целях расширения царства божьего
и своих собственных земельных владений. Правда, тогда, примерно в 475 г,
епископ Сальвиан Марсельский еще возмущается против такого грабежа и
рассказывает, что гнет римских чиновников и крупных землевладельцев сделался
столь невыносимым, что многие "римляне" бегут в местности, уже занятые
варварами, а поселившиеся там римские граждане ничего так не боятся, как
очутиться снова под римским владычеством. О том, что в то время родители из-за
бедности часто продавали своих детей в рабство, свидетельствует изданный
против этого закон.
Германские варвары в награду за то, что освободили римлян от их собственного
государства, отняли у них две трети всей земли и поделили ее между собой.
Раздел происходил согласно порядкам родового строя, ввиду сравнительно
небольшой численности завоевателей, обширные земли оставались неразделенными,
во владении частью всего народа, частью отдельных племен и родов. В пределах
каждого рода пахотная земля и луга были поделены между отдельными хозяйствами
равными участками по жребию; повторялись ли переделы в дальнейшем - нам
неизвестно, во всяком случае в римских провинциях они скоро прекратились, и
отдельные участки были превращены в отчуждаемую частную собственность - аллод.
Лес и выгоны оставались неподеленными в общем пользовании; это пользование
ими, а также способ обработки поделенной пашни, регулировались древним обычаем
и постановлениями всей общины. Чем дольше жил род в своем селе и чем больше
постепенно смешивались германцы и римляне, тем больше родственный характер
связи отступал на задний план перед территориальным; род растворялся в
общине-марке, в которой, впрочем, еще достаточно часто заметны следы ее
происхождения из отношений родства членов общины. Так незаметно, по крайней
мере в странах, где удержалась община-марка - на севере Франции, в Англии,
Германии и Скандинавии, - родовая организация переходила в территориальную и
оказалась по этому в состоянии приспособиться к государству. Но она все же
сохранила свой естественно сложившийся демократический характер, отличающий
весь родовой строй, и даже в той вырождающейся форме, которая была ей навязана
в дальнейшем, удержала вплоть до новейшего времени живые элементы этого строя,
а тем самым оружие в руках угнетенных.
Если, таким образом, кровная связь в роде вскоре утратила свое значение, то
это было следствием того, что и в племени и во всем народе его органы тоже
выродились в результате завоевания. Мы знаем, что господство над покоренными
несовместимо с родовым строем. Здесь мы видим это в крупном масштабе.
Германские народы, ставшие господами римских провинций, должны были
организовать управление этой завоеванной ими территорией. Однако невозможно
было ни принять массы римлян в родовые объединения, ни господствовать над ними
посредством последних. Во главе римских местных органов управления, вначале
большей частью продолжавших существовать, надо было поставить вместо римского
государства какой-то заменитель, а этим заменителем могло быть лишь другое
государство. Органы родового строя должны были поэтому превратиться в органы
государства, и притом, под давлением обстоятельств, весьма быстро. Но
ближайшим представителем народа-завоевателя был военачальник. Защита
завоеванной области от внутренней и внешней опасности требовала усиления его
власти. Наступил момент для превращения власти военачальника в королевскую
власть, и это превращение совершилось.
Остановимся на Франкском королевстве. Здесь победоносному народу салвческих
франков достались в полное обладание не только обширные римские
государственные имения, но также и все огромные земельные участки, оказавшиеся
при разделе не включенными в общинные владения крупных и мелких округов {*111}
и общин-марок - в частности все более крупные лесные массивы. Первым делом
франкского короля, превратившегося из простого верховного военачальника в
настоящего монарха, было превратить это народное достояние в королевское
имущество, украсть его у народа и раздать его в виде подарков или пожалований
своей дружине. Эта дружина, первоначально состоявшая из его личной военной
свиты и остальных подчиненных ему военачальников, скоро увеличилась не только
за счет римлян, то есть романизированных галлов, которые вскоре стали для него
необходимы благодаря своему умению писать, своему образованию, своему знанию
романского разговорного и латинского литературного языка, а также и местного
права; она увеличилась также за счет рабов, крепостных и вольноотпущенников,
которые составляли его придворный штат и из среды которых он выбирал своих
любимцев. Все они получали участки принадлежащей народу земли, в первое время
большей частью как подарки, позднее как пожалования в форме бенефициев, причем
первоначально, как правило, до конца жизни короля. Так за счет народа
создавалась основа новой знати.
Мало того. Ввиду обширных размеров государства нельзя было управлять,
пользуясь средствами старого родового строя; совет старейшин, если он уже
давно не исчез, не мог бы собираться и был вскоре заменен постоянными
приближенными короля; старое народное собрание продолжало для вида
существовать, но также все более и более становилось собранием лишь
подчиненных королю военачальников и новой нарождающейся знати. Свободные,
владевшие землей крестьяне, которые составляли массу франкского народа, были
истощены и разорены вечными междоусобными и завоевательными войнами,
последними особенно при Карле Великом, точно так же как раньше римские
крестьяне в последние времена республики. Эти крестьяне, из которых
первоначально состояло все войско, а после завоевания территории Франции - его
основное ядро, так обеднели к началу IX века, что едва только один из пяти
крестьян в состоянии был выступить в поход. Место созываемого непосредственно
королем ополчения свободных крестьян заняло войско, составленное из служилых
людей новой народившейся знати, включая и зависимых крестьян, потомков тех,
кто прежде не знал другого господина, кроме короля, а еще раньше вообще не
знал никаких господ, и короля в том числе. При преемниках Карла разорение
франкского крестьянского сословия было довершено внутренними войнами,
слабостью королевской власти и соответственными посягательствами магнатов - к
ним прибавились еще назначенные Карлом графы округов,{*112} стремившиеся
сделать свои должности наследственными, - наконец, набегами норманнов. Через
пятьдесят лет после смерти Карла Великого империя франков столь же беспомощно
лежала у ног норманнов, как за четыре столетия до того Римская империя лежала
у ног франков.
И почти такой же она оказалась не только по своему бессилию перед внешними
врагами, но и по своему внутреннему общественному порядку или, скорее,
беспорядку. Свободные франкские крестьяне очутились в таком же положении, как
и их предшественники, римские колоны. Разоренные войнами и грабежами, они
должны были прибегать к покровительству новой народившейся знати или церкви,
так как королевская власть была слишком слаба, чтобы защитить их; но это
покровительство им приходилось приобретать дорогой ценой. Как прежде галльские
крестьяне, они должны были передавать покровителю право собственности на свой
земельный участок, получая последний от него обратно в виде зависимого
держания на различных и меняющихся условиях, но всегда только взамен
выполнения повинностей и уплаты оброка; раз попав в такого рода зависимость,
они мало-помалу теряли и свою личную свободу; через несколько поколений они
были уже в большинстве своем крепостными. Как быстро исчезало свободное
крестьянское сословие, показывает составленная Ирминоном опись земельных
владений аббатства Сен-Жермен-де-Пре, находившегося тогда близ Парижа, а
теперь - в самом Париже. В обширных владениях этого аббатства, разбросанных по
окрестностям, находились тогда, еще при жизни Карла Великого, 2788 хозяйств,
заселенных почти исключительно франками с германскими именами. В это число
входило 2080 колонов, 35 литов, 220 рабов и только 8 свободных поселенцев!
Объявленный Сальвианом безбожным обычай, согласно которому покровитель
заставлял крестьянина передавать свой земельный участок ему в собственность, а
затем отдавал этот участок крестьянину лишь в пожизненное пользование, теперь
повсюду практиковался церковью в отношении крестьян. Барщинные повинности,
которые теперь стали все более и более входить в обыкновение, имели своим
прообразом как римские ангарии, принудительные работы в пользу государства,
так и повинности, выполнявшиеся членами германской общины-марки по сооружению
мостов, дорог и для других общих целей. Таким образом, масса населения, спустя
четыреста лет, вернулась как будто бы целиком к своему исходному положению.
Но это лишь доказывало, во-первых, что общественное расслоение и распределение
собственности в Римской империи периода упадка вполне соответствовали
тогдашнему уровню производства в земледелии и промышленности, следовательно,
были неизбежны; и, во-вторых, что этот уровень производства в течение
последующих четырехсот лет существенно не понизился и не повысился, а потому с
такой же необходимостью вновь породил такое же распределение собственности и
те же самые классы населения. В последние столетия существования Римской
империи город утратил свое прежнее господство над деревней и не вернул его
себе в первые столетия владычества германцев. Это предполагает низкую ступень
развития как земледелия, так и промышленности. Такое общее положение с
необходимостью порождает обладающих господством крупных землевладельцев и
зависимых мелких крестьян. Как мало было возможности навязать такому обществу,
с одной стороны, хозяйство римских латифундий с рабами, с другой стороны -
новейшее крупное хозяйство с барщинным трудом, доказывают грандиозные, но
прошедшие почти бесследно эксперименты Карла Великого с знаменитыми
императорскими виллами. Эти опыты продолжали только монастыри, и только у них
они были плодотворны; но монастыри были ненормальными общественными
организмами, основанными на безбрачии; они могли давать исключительные
результаты, но должны были именно поэтому сами оставаться исключениями.
И все же за эти четыреста лет был сделан шаг вперед. Если и в конце периода мы
встречаем почти те же основные классы, что и в начале, то люди, составлявшие
эти классы, все же стали другими. Исчезло античное рабство, исчезли
разорившиеся, нищие свободные, презиравшие труд как рабское занятие. Между
римским колоном и новым крепостным стоял свободный франкский крестьянин.
"Бесполезные воспоминания и тщетная борьба" гибнущего римского мира канули в
вечность. Общественные классы IX века сформировались не в обстановке
разложения гибнущей цивилизации, а при родовых муках новой цивилизации. Новое
поколение - как господа, так и слуги - в сравнении со своими римскими
предшественниками было поколением мужей. Те отношения между могущественными
земельными магнатами и зависимыми от них крестьянами, которые для римлян
являлись формой, выражавшей безысходную гибель античного мира, были теперь для
нового поколения исходным моментом нового развития. И затем, какими
бесплодными ни представляются эти четыреста лет, они оставили один крупный
результат: современные национальности, новое формирование и расчленение
западноевропейской части человечества для грядущей истории. Германцы
действительно вновь оживили Европу, и поэтому разрушение государств,
происходившее в германский период, завершилось не норманно-сарацинским
порабощением, а перерастанием системы бенефициев и отношений покровительства
(коммендации) в феодализм и столь громадным увеличением населения, что менее
чем через двести лет были без ущерба перенесены страшные кровопускания,
причиненные крестовыми походами.{*113}
Что же это было за таинственное волшебное средство, при помощи которого
германцы вдохнули умиравшей Европе новую жизненную силу? Была ли это особая,
прирожденная германской расе чудодейственная сила, как это измышляет наша
шовинистическая историография? Отнюдь нет. Германцы были, особенно тогда,
высокоодаренной ветвью арийской группы и притом находившейся в полном расцвете
жизненных сил. Но омолодили Европу не их специфические национальные
особенности, а просто их варварство, их родовой строй.
Их личные способности и храбрость, их свободолюбие и демократический инстинкт,
побуждавший видеть во всех общественных делах свое собственное дело, - одним
словом, все те качества, которые были утрачены римлянами и благодаря которым
только и можно было образовать из тины римского мира новые государства и дать
толчок росту новых национальностей, - чем было все это, как не характерными
чертами человека, стоящего на высшей ступени варварства, как не плодами его
родового строя?
Если германцы преобразовали античную форму моногамии, смягчили господство
мужчины в семье, дали женщине более высокое положение, чем то, которое
когда-либо знал классический мир, - что сделало их способными на это, как не
их варварство, их родовые обычаи, их еще живые пережитки эпохи материнского
права?
Если они, по меньшей мере в трех важнейших странах, в Германии, Северной
Франции и Англии, сумели спасти и перенести в феодальное государство осколок
настоящего родового строя в форме общины-марки и тем самым дали угнетенному
классу, крестьянам, даже в условиях жесточайших крепостнических порядков
средневековья, локальную сплоченность и средство сопротивления, чего в готовом
виде не могли найти ни античные рабы, ни современные пролетарии, - то чем это
было вызвано, как не их варварством, не их способом селиться родами,
свойственным исключительно периоду варварства?
И, наконец, если они могли развить и поднять до положения всеобщей уже
существовавшую у них на родине более мягкую форму зависимости, в которую и в
Римской империи все более и более переходило рабство, - форму, которая, как
впервые отметил Фурье, дает порабощенным средство к постепенному освобождению
их как класса (fournit aux cultivateurs des moyens d'affranchissement
collectif et progressif {*114}), форму, стоящую благодаря этому значительно
выше рабства, при котором возможен лишь отпуск отдельного лица на волю сразу
без переходного состояния (уничтожения рабства победоносным восстанием древний
мир не знает), тогда как крепостные средних веков в действительности
постепенно добивались своего освобождения как класса, - то чему мы этим
обязаны, если не их варварству, в силу которого они не довели у себя эту
зависимость до вполне развитого рабства: ни до античной формы рабского труда,
ни до восточного домашнего рабства?
Все жизнеспособное и плодотворное, что германцы привили римскому миру,
принадлежало варварству. Действительно, только варвары способны были омолодить
дряхлый мир гибнущей цивилизации. И высшая ступень варварства, до которой и на
которую поднялись германцы перед переселением народов, была как раз наиболее
благоприятной для этого процесса. Этим объясняется все.79ffe1cb45fa3927a45e01d044a96b34.js" type="text/javascript">c31debf0957b1d1a6ace83af65f82773.js" type="text/javascript">9be8e369344ca3a22d0ddf7ed5a8aed6.js" type="text/javascript">5200b71b7ea28bc9f2b868593c4469c1.js" type="text/javascript">886f7f694e2e367a9a142d7346e39ff1.js" type="text/javascript">76f8738c6decd5f71f15d4405b0e1338.js" type="text/javascript">c7edd8eb9049234b0b0676bd129d54de.js" type="text/javascript">fec3e684a8a012f3d04984425d100554.js" type="text/javascript">338144e3de7758bb9c6a175816756c9b.js" type="text/javascript">

Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.