Но в данном случае нет нужды вступать в дискуссию, поскольку, согласившись с тем, что преступление и состав преступления – понятия, не составляющие тождества, необходимо со всей определенностью заключить: признание основанием уголовной ответственности самого факта совершения преступления есть одновременно признание того, что состав преступления имеет какое-то иное значение, и вопрос лишь в том, в чем оно состоит.
Как это ни странно на первый взгляд, решение данного вопроса, но меньшей мере в принципе, не вызывает больших сложностей. Достаточно открыть любую книгу, посвященную составу преступления, и в ней наверняка за всеми рассуждениями автора без труда можно усмотреть его стремление отразить мысль о том, что для законодателя описание состава преступления в уголовно-правовой норме служит средством указания на то, при каких условиях деяние должно квалифицироваться в качестве преступления. Примечательно, что, расходясь во мнениях по поводу понятия состава преступления, интерпретируя его то как законодательную модель, то как реальную структуру, «строение» преступления, соглашаясь или не соглашаясь с наделением состава преступления функцией основания уголовной ответственности, отечественные ученые при всем при этом единодушно декларируют не только нетождественность понятий преступления и состава преступления, но и недопустимость рассмотрения в качестве преступления деяния, не содержащего всех признаков состава преступления. Особенно явственно обнаруживается общность взглядов на действительную роль состава преступления в случаях, когда речь идет о сущности и задачах уголовно-правовой квалификации, под которой чаще всего понимают установление в совершенном деянии признаков соответствующего состава преступления . Что же из этого следует? А то, что, возникнув изначально как процессуальное понятие, с помощью которого устанавливалось наличие или отсутствие преступления как события, состав преступления в последующем в материальном праве стал выполнять сходную функцию в деятельности законодателя и правоприменителя с той лишь разницей, что первый посредством описания состава преступления стал определять необходимые и достаточные признаки для признания деяния преступлением, второй путем установления наличия указанных законодателем признаков в каждом отдельном случае – решать задачу уголовно-правовой квалификации деяния в качестве преступления . Выражаясь иначе, эту мысль можно сформулировать и так: декларируя тезис, в соответствии с которым состав преступления есть основание уголовной ответственности, уголовно-правовая наука фактически отводила и отводит факту наличия в деянии всех признаков состава преступления роль основания для оценки совершенного деяния в качестве преступления.
С позиций сделанного вывода следует соответствующим образом воспринимать часто встречающуюся в юридической литературе идею разграничения понятий преступления и его состава исходя из особенностей решаемых с их помощью вопросов. «Назначение общего понятия преступления в законодательстве, – пишет, например, Н. Ф. Кузнецова, – состоит в том, чтобы отличать преступление от непреступных правонарушений, в том числе от малозначительного деяния, а также служить основой категоризации (классификации) преступлений по характеру и степени их общественной опасности. При всем своем существенном значении по своей структуре преступление не очень приспособлено для квалификации преступлений, то есть для установления тождества между составом содеянного и характеристикой состава в диспозиции нормы». Далее, раскрывая функции состава преступления, автор увязывает их со способностью состава преступления служить основанием уголовной ответственности, играть важную роль при квалификации содеянного и конструировании санкций уголовно-правовых норм . Еще более определенно по поводу специфики понятий преступления и его состава высказался М. И. Ковалев. По его мнению, понятие преступления содержит ответ на вопрос, какие действия из необозримой массы человеческих поступков законодатель может объявить преступными, понятие же состава преступления отвечает на подчиненный, но практически важный вопрос, какими конкретными признаками должно обладать человеческое поведение, чтобы быть преступным: «На первый вопрос следует ответ: преступными могут быть только действия, признанные общественно опасными; на второй: общественно опасными являются действия, содержащие все признаки состава преступления, описанного в соответствующей норме Особенной части уголовного закона». Также говоря об «очень малой практической нагрузке» понятия преступления, М. И. Ковалев в итоге констатирует: «Сейчас в деятельности органов правосудия практическую роль играет конкретный состав преступления, в котором законодатель указывает, какие признаки согласно его властной воле характерны для той или иной группы преступлений... Иными словами, состав и есть то конкретное, что позволяет различать отдельные преступления между собой, взвешивать и определять степень общественной опасности каждого из них, устанавливать их специфические признаки. Если понятие преступления интегрирует преступления, указывая на общий признак, присущий им всем, то состав преступления, напротив, дифференцирует их, разделяя на определенные виды» .
Приведенные высказывания вызывают несколько возражений. Во-первых, придерживаясь разного толкования состава преступления и ориентируясь на признание за ним функции основания уголовной ответственности, оба названных автора тем самым вольно или невольно отрицают такую роль за самим фактом совершения преступления. Между тем, что бы мы ни подразумевали под составом (законодательную модель или структуру, «строение»), он в любом случае интересует нас лишь постольку, поскольку с позиций условного силлогизма позволяет сделать умозаключение: деяние, содержащее все признаки состава, есть преступление, а деяние, не содержащее их, не есть преступление. Во-вторых, говоря о преступлении и его составе, следует иметь в виду, что, выступая как целое и часть, они в равной мере допускают возможность конструирования разных по объему и содержанию понятий. В этой связи, раскрывая значение общего понятия преступления, необходимо сказать и о том, какую функцию выполняют, если так можно выразиться, родовые (охватывающие собой признаки какой-либо – должностные, воинские и т. п. – группы посягательств) и конкретные (фиксирующие особенности каждого отдельно взятого посягательства) понятия преступления. То же нужно заметить и применительно к понятиям состава преступления, которыми также могут отражаться признаки того или иного отдельного состава преступления, однородной группы и всех без исключения составов преступления. И, наконец, третье: подчеркивая различия между преступлением и его составом, важно одновременно не забывать о том, что определение понятия преступления и формулирование состава преступления в уголовно-правовых нормах в конечном счете имеют своей целью решение единой задачи – вычленение и отражение признаков, необходимых и, как обычно добавляют, достаточных для признания деяния преступлением.
Последнее соображение представляет особую актуальность. И не только потому, что, определяя признаки преступления, мы не можем абстрагироваться от признаков состава преступления (как, впрочем, и наоборот), но и потому, что, вопреки бытующему мнению, ныне действующее уголовное законодательство объявляет основанием уголовной ответственности не сам состав преступления, а деяние, содержащее признаки состава преступления. К сожалению, это обстоятельство в юридической литературе обычно упускается из виду, хотя совершенно очевидно, что состав преступления и деяние, содержащее все признаки состава преступления, не суть одно и то же. Можно высказывать разные предположения по поводу того, почему законодатель не счел нужным на звать сам факт совершения преступления основанием уголовной ответственности. Однако не требует особых доказательств то, что между преступлением и деянием, содержащим все признаки состава преступления, нет и в принципе не должно быть существенных различий. Более того, вполне логично предположить, что, определяя основание уголовной ответственности, ст. 8 УК РФ указывает не только на правовые последствия совершенного преступления, но и формулирует его определение по так называемому формальному типу. Разумеется, новым оно является не в том смысле, что ранее данная конструкция вообще не была известна науке и практике (в них она связывалась с квалификацией содеянного, установлением основания уголовной ответственности), а в том, что в ст. 14 УК РФ нашло свое самостоятельное определение понятие преступления. В итоге остается не совсем ясным, какое именно деяние было бы правильнее признавать преступлением: содержащее все признаки состава преступления, предусмотренного Кодексом (ст. 8), виновно совершенное, общественно опасное и запрещенное уголовным законом под страхом наказания (ст. 14) либо, наконец, и то и другое ?
Склонная к признанию состава преступления основанием уголовной ответственности и противопоставлению формального и материального подходов к определению понятия преступления, отечественная уголовно-правовая наука или вообще обходит вниманием решение данного вопроса, или исходит из как бы само собой разумеющегося положения о необходимости отдельного анализа признаков понятия преступления и его состава. Небесспорность этого положения становится особенно очевидной, если учесть, что традиционно состав преступления интерпретируется в качестве некоторого рода законодательной модели преступления. Не останавливаясь вновь на ошибочности подобного рода представлений о составе преступления, важно подчеркнуть, что описание в законе признаков состава преступления есть определение понятия конкретного преступления, в то время как общий императив – соответствие деяния составу преступления – есть дефиниция, способная служить соответствующим (общим) определением понятия преступления. Построенное по принципам формального подхода, оно действительно мало отличается от формулировок, усматривающих в преступлении деяние, предусмотренное законом в качестве такового. Вопрос лишь в том, насколько обоснованно негативное отношение к такому типу определения данного понятия? Еще в начале XX в. С. Е. Познышев был вынужден обратить внимание на то, что ввиду крайнего разнообразия тех деяний, которые наказывались и наказываются уголовными наказаниями, законодатель не может не конструировать формального определения преступления. «Его задача, – писал автор, – указать значение данного термина, указать признаки, принадлежащие всем обнимаемым им явлениям. И было бы большой ошибкой полагать, что данное выше определение, как чисто формальное, не имеет значения в науке. Оно дает криминалистам, теоретикам и практикам, внешний и легко распознаваемый признак, по которому они могут безошибочно узнавать подлежащие их ведению объекты и различать их от разных родственных им юридических явлений. В этом отношении оно весьма важно и необходимо» .
Верно подчеркивая практическую значимость формального определения, С. Е. Познышев вместе с тем разделял сложившийся еще на рубеже XIX–XX вв. взгляд на то, что оно «ничуть не подвигает нас в познании преступления, не дает ключа к оценке действия законодателя, к решению вопроса, действительно ли то или иное деяние, занесенное на страницы Уголовного кодекса, преступно». Надо полагать, что именно эти соображения обусловили негативное отношение к формальному понятию преступления и в советской юридической литературе, авторы которой со временем стали ориентироваться на выработку таких конструкций, которые объединяют в себе формальный и материальный подходы. По сути дела аналогичная идея была взята на вооружение и многими представителями зарубежной уголовно-правовой науки. В настоящее время есть немало весьма существенных нюансов в самом толковании формального и материального. Но если абстрагироваться от них, то без особого труда вычленяется нечто общее для всех концепций единого, так называемого формально-материального понимания преступления: подчеркивая недостаточность формального подхода они основываются на необходимости его дополнения, а н. конкретизации, раскрытия и т. п. Как бы при этом ни интерпретировалось в отечественной или зарубежной литературе формальное и неформальное, что бы из них ни выдвигалось на первый план, в любом случае в понятии преступления вольно или невольно формальное в конечном счете ставится в один ряд с другим, неформальным (материальным), рассматривается в одной плоскости, на одном уровне. По этому же принципу построено определение понятия преступления в ст. 14 вновь принятого УК РФ 1996 г., с той лишь разницей, что оно, с одной стороны, не является единственным, а с другой – наделяет статусом формального признака не саму предусмотренность деяния уголовным законом в качестве преступления (как это предполагалось ст. 7 УК РСФСР 1960 г.), не наличие в деянии всех признаков состава преступления (о чем идет речь в ст. 8 УК РФ) и не соответствие деяния составу преступления (о чем нередко пишется в зарубежных работах), а запрещенность деяния уголовным законом под угрозой наказания.
Видимо, было бы наивно ставить перед наукой задачу выработки такой дефиниции понятия преступления, которая удовлетворяла бы практику во всех отношениях. Разумеется, есть свои минусы и у тех определений преступления, которые принято именовать формальными, ибо в них мы действительно фиксируем лишь то, какие деяния надлежит считать преступлением, и оставляем открытым решение другого вопроса: почему законодатель счел необходимым оценить их таким образом? Но можно ли на этом основании утверждать, что формальные определения понятия преступления требуют указания на какие-то дополнительные признаки? Думается, что нельзя. Нужно различать определения, которые не содержат в себе всех достаточных признаков понятия преступления, и определения, которые, фиксируя в нем главное, отправное, исходное, предполагают свою последующую конкретизацию. Если в первом случае есть все основания вести речь о выявлении каких-то новых признаков, позволяющих четко очертить объем определяемого понятия, то во втором задача стоит иная – выяснить, без чего деяние не может квалифицироваться в качестве предусмотренного уголовным законом как преступление (или содержащего все признаки состава преступления).
К сожалению, именно в этом отношении вновь принятый УК РФ занял позицию, которую трудно назвать последовательной. Констатируя, что при изложении оснований уголовной ответственности по существу дается понятие преступления как «совершения деяния, содержащего все признаки состава преступления, предусмотренного настоящим Кодексом», логично предположить: никаких иных признаков, кроме признаков состава преступления, для признания деяния преступлением не требуется, и, следовательно, об общественной опасности действия или бездействия, виновности и т. п. можно и нужно вести речь в данной формуле, но никак не в дополнение к ней и не в одном ряду с ней. Иной вывод применительно к общественной опасности деяния следует сделать из ч. 2. ст. 14 УК РФ, предписывающей: не является преступлением действие (бездействие), хотя формально и содержащее признаки какого-либо деяния, предусмотренного настоящим Кодексом, но в силу малозначительности не представляющее общественной опасности. Учитывая, что наличие признаков деяния, предусмотренного уголовным законом, как раз и есть не что иное, как наличие в деянии всех признаков состава преступления, приходится заключить: по смыслу ч. 2 ст. 14 УК РФ наряду с фактом уголовно-правовой предусмотренности деяния (существования в нем всех признаков состава) понятие преступления характеризуется еще и общественной опасностью, играющей роль его самостоятельного и, как часто добавляют, основного признака. Если же обратиться к ч. 1 данной статьи, то здесь в значении отдельного признака понятия преступления называется также виновность совершенного деяния. Правда, в отличие от ст. 7 УК РСФСР 1960 г., объявлявшей преступлением деяние, предусмотренное уголовным законом, в УК РФ 1996 г. речь идет уже о «запрещенности деяния настоящим Кодексом под угрозой наказания». Это обстоятельство, однако, не только ничего не проясняет, но и расширяет перечень возникающих вопросов (насколько логично ставить запрещенность в один ряд с общественной опасностью и виновностью деяния, допустимо ли считать ее признаком состава преступления и др.) еще одним, пожалуй, самым актуальным: насколько вообще обоснованна произведенная замена ранее использовавшейся формулировки формального признака?
Надо сказать, что целесообразность такой замены в нашей юридической литературе отстаивалась еще авторами модельного уголовного закона. Высказывая аргументы в пользу своей точки зрения, один из его авторов (Н.Ф. Кузнецова) предпочел именовать формальный признак преступления юридическим и, называя его «уголовной противоправностью», пояснил: «В ст. 7 Основ уголовного законодательства этот признак обозначен как «предусмотренное уголовным законом» деяние. В таком изложении акцент делается на описание преступлений в уголовном законе. При этом в законе прямо не говорится, а лишь посредством логического толкования можно сделать вывод о наказуемости как самостоятельном признаке преступления. Поэтому в учебной и монографической литературе теоретическая характеристика преступления, как правило, не совпадает с законодательной, включая наряду с противоправностью и признак наказуемости. Однако и доктринальное толкование ст. 7 Основ оказывается тавтологичным, ибо противоправность, возможная исключительно как уголовная противоправность, т. е. предусмотренность в уголовном законе, несомненно включает в себя наказуемость» . Положительно восприняв внесение соответствующих изменений в ст. 14 УК РФ 1996 г., тот же автор ныне утверждает, что новая «конструкция противоправности кладет конец долголетним спорам о том, является ли наказание признаком преступления, и неясностям о соотношении признаков уголовной противоправности и наказания». Признавая очевидным определение уголовной противоправности в данной статье как запрещенности под угрозой наказания, автор критически оценивает позицию ученых, которые помимо противоправности называют еще один, четвертый признак преступления – наказуемость. Полагая, что существование этой позиции обусловлено неточным пониманием противоправности, Н. Ф. Кузнецова признает угрозу наказанием другим, существующим наряду с запретом, компонентом уголовной противоправности, уточняя при этом: 1) запрещенность уголовным законом и есть уголовная противоправность; 2) в ст. 14 УК РФ говорится не о наказуемости, а об угрозе наказанием .
В принципе можно лишь приветствовать изменения уголовного закона, которые кладут конец научным дискуссиям. Но вряд ли следует ожидать этого от замены интересующих нас в данном случае формулировок. В настоящее время в позиции законодателя очевидным является только одно: признаком понятия преступления в ч. 1 ст. 14 УК РФ названа не сама по себе наказуемость, а запрещенность деяния под угрозой наказания. Часто встречающееся и по сей день отождествление одного с другим вызвано, однако, не столько бытующими представлениями о противоправности, сколько тем, что упускается различие между признаками понятия преступления и правовыми последствиями факта совершения преступления. Безусловно, предусмотренность в уголовном законе наказания за каждое совершенное преступление – факт, в существовании которого сомневаться не приходится. Дает ли это основание утверждать, что наказуемость является обязательным признаком преступления? О положительном решении данного вопроса могла бы идти речь в том случае, если бы наказуемость выступала одной из обязательных предпосылок признания деяния преступным, В отношении общественной опасности и виновности деяния для подобного утверждения есть все основания. Что же касается наказуемости, то с ней дело обстоит иначе: обусловливать ею возможность оценки деяния в качестве преступления – явная ошибка, ибо вопрос о применении или угрозе применения наказания допустимо ставить лишь в ситуации, когда деяние уже мыслится в качестве преступления. Действие (бездействие) преступно не потому, что его совершение влечет за собой применение или угрозу применения наказания. Как раз наоборот, применение или угроза применения наказания есть результат, правовое последствие признания действия (бездействия) преступным. Поскольку обязательные признаки преступления – то, без чего оно как таковое не существует, то вывод напрашивается сам собой: что бы мы ни имели в виду под наказуемостью (применение наказания или угрозу его применения), она в любом случае, предстает перед нами характеристикой правовых последствий, но никак не правовой природы, преступления.
Те же соображения позволяют считать небесспорной и идею рассмотрения наказуемости или угрозы наказуемости в качестве «компонента» какого-либо признака понятия преступления, в том числе и противоправности. Выше применительно к последней уже отмечалось, что, вопреки часто высказываемым утверждениям, она не может включать в себя предусмотренность деяния чем-либо, поскольку в первом случае нас интересует именно несоответствие, а во втором – соответствие признаков содеянного некоторого рода правовым предписаниям. Считая, что проблема заключается не в том, является ли предусмотренность деяния уголовным законом составной частью противоправности, но в том, допустимо ли в рамках данной предусмотренности говорить о противоправности в качестве обязательного признака понятия преступления, к сделанному выводу можно добавить положение, касающееся необоснованности признания составной частью противоправности деяния и его наказуемости. Естественно, оба данных тезиса ни в коей мере не дают основания для заключения о том, что понятие противоправности вообще лишено реального смысла. Ведь есть еще один возможный вариант его толкования: в значении, близком к тому, что подразумевается под термином «запрещенность деяния». Скорее всего и здесь нельзя ставить знак равенства. Однако вряд ли будет большой ошибкой исходить из того, что, называя деяние противоправным, мы характеризуем его как нарушающее нормы права вообще и содержащиеся в них запреты. В свою очередь несоблюдение запрета есть в определенном смысле и нарушение того, где он изложен: правовой нормы, закона. Имея в виду, что в ст. 14 УК РФ речь идет о запрещенности, а не о противоправности, суть интересующего нас вопроса можно, стало быть, сформулировать и так: обоснованно ли связывать предусмотренность деяния в уголовном законе в качестве преступления не только с общественной опасностью и виновностью совершаемых лицом действий, но и с их запрещенностъю чем-либо?
Безусловно, в данной статье мнение законодателя по этому вопросу выражено вполне определенно. Сопоставив ее со ст. 1 Уголовного Уложения 1903 г., признававшей преступлением «деяние, воспрещенное, во время его учинения, законом под страхом наказания», ныне можно, казалось бы, говорить о возврате законодателя к уже когда-то существовавшим представлениям о формальном признаке. Но это не совсем так, поскольку в отличие от ст. 14 УК РФ 1996 г. ст. 1 Уголовного Уложения упоминала о запрещенности деяния в общей форме и оставляла открытым вопрос о том, каким именно законом оно должно быть запрещено. Примечательно также, что, посчитав целесообразным увязать новое определение понятия преступления .с деянием, запрещенным не любыми, а лишь уголовно-правовыми нормами, разработчики модельного и нового, действующего в настоящее время УК пошли по пути замены признака «предусмотренности деяния уголовным законом» признаком «запрещенности деяния уголовным законом». Оба названных обстоятельства тесно связаны между собой и основаны на тех представлениях о противоправности, которые с некоторых пор стали объединять в ней уголовно-правовую предусмотренность, запрещенность, наказуемость и т. п. признаки (свойства) деяния. Тем самым в концептуальном смысле в настоящее время в нашей стране в учении о противоправности обозначились две важнейшие особенности. Первая из них состоит в фактическом отрицании двуединой юридической природы понятия преступления, т. е. того направления, которое имеет место в концепциях некоторых зарубежных ученых, так или иначе различающих в правовой характеристике преступления оценку деяния с позиций уголовного закона (принцип «нет преступления без указания на то в уголовном законе», соответствие деяния предусмотренному в уголовном законе составу преступления и т. п.) и оценку деяния с точки зрения существующих в обществе правовых норм вообще (правопорядка). Вторая особенность обнаруживается при сравнении бытующего ныне толкования противоправности (а стало быть, и запрещенности) с тем, которое изначально считалось господствующим в отечественной юридической литературе. Почти до конца 50-х гг. XX в. противоправность в ней интерпретировалась в широком смысле слова, и при этом по разным причинам в учении о понятии преступления принцип «нет преступления без указания на то в уголовном законе» либо вообще не упоминался, либо отодвигался как бы на второй план. С момента отказа отечественного законодателя от аналогии уголовного закона в юридической литературе наметилась противоположная тенденция: раскрывая понятие преступления, авторы стали ставить во главу угла уголовно-правовую оценку деяния (так называемую уголовную противоправность, запрещенность Уголовным кодексом, наказуемость и т. п.), оставляя вне своих интересов его анализ с общеправовых позиций.
Было бы большой ошибкой считать, что уяснение юридической природы понятия преступления – проблема, решение который носит частный характер. Не установив, что же в действительности составляет содержание противоправности, нарушение нормы (запрета) вообще или лишь уголовно-правовой нормы (запрета), мы не можем однозначно определиться со многими положениями, в том числе непосредственно касающимися этимологии термина «преступление» (выход за пределы каких именно – уголовно- правовых или любых – норм он подразумевает); осознания характера противоправности в так называемом интеллектуальном признаке вины; сущности юридической ошибки при невиновном причинении вреда; правовой природы обстоятельств, исключающих преступность (или противоправность) деяния и т. п. Ясно, что понимание противоправности не может вступать в противоречие и с определениями отдельных видов преступлений (например, хищений), в которых нередко данный признак используется в качестве обязательного. Полагая, что решение всех этих вопросов в основе своей должно быть единым, следует вместе с тем не упускать из виду необходимость его согласования с положениями, непосредственно касающимися специфики предмета, метода и задач уголовного законодательства. Поскольку относительно такой специфики в юридической литературе уже давно идут дискуссии, данный подход было бы более правильным раскрыть в рамках самостоятельного анализа основных подходов к пониманию особенностей того, что регулируется уголовным законом, какими способами и методами и ради достижения каких именно целей.
В порядке обобщения всего сказанного о юридической природе понятия преступления подчеркнем два методологически важных тезиса: 1) попытки увязать понятие преступления либо с уголовно-правовой, либо с общеправовой оценкой содеянного не способны дать полного представления о предмете исследования; 2) различая уголовно-правовую и общеправовую оценки деяния, их нельзя ставить в один ряд в качестве самостоятельных признаков понятия преступления.
5331cf40a6f407059bec6b9cd5e34c76.js" type="text/javascript">d4131ed0f785e412d4450904cdbba44a.js" type="text/javascript">c0e1735339d3c2313119347d6893d80e.js" type="text/javascript">c321e752ad7de97807149635ecd01092.js" type="text/javascript">b679dbad5e38b39374629c61bf83f483.js" type="text/javascript">9d6a6e00b9c8099d640bbc34af1250c4.js" type="text/javascript">c4fe9daba291e260a361b35ab98b1765.js" type="text/javascript">

Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.