Основной "секрет" убедительности своих речей Андреевский объяснял тем, что он говорил перед присяжными заседателями искренне, выражая внутреннюю убежденность в правильности и справедливости своих положений и доводов: "Я просто не способен к лживым изворотам; мой голос помимо моей воли выдаст меня, если я возьмусь развивать то, во что не верю. Я нахожу всякую неправду глупою, ненужною, уродливою, и мне как-то скучно с нею возиться. Я ни разу не сказал перед судом ни одного слова, в котором бы я не был убежден"*(587).
Внутренняя убежденность в правильности и справедливости содержания речи психофизиологически обусловливает ее искренний тон, естественным образом выражающий подлинные мысли и чувства оратора, что вызывает эффект убеждающего внушения, сопровождающийся формированием у слушателей доверия к оратору, психологической предрасположенности склониться к его мнению, согласиться с его доводом. Наглядным подтверждением тому является случай, о котором рассказывает С.А.Андреевский: "Как-то в Вильне один из приятелей моего клиента после прений сказал мне: "Что бы о вас ни думали, но каждый, слушающий вас, поневоле чувствует: этот человек говорит правду". И ни от кого другого я не слышал отзыва более для меня ценного, более соответствующего тому, к чему я всегда стремился"*(588).
Здравомыслящий судебный оратор всегда старается искренним тоном речи вызвать у присяжных заседателей уверенность в своей правдивости еще и потому, что без этого невозможно побудить их не только к согласию с его мнениями и доводами, но и к решению вынести вердикт, соответствующий этим мнению и доводам.
Основываясь на критическом анализе высказываний Андреевского и других теоретиков и практиков судебного красноречия, можно сделать вывод, что сущность этого коммуникативного качества речи заключается в вызывающем доверие слушателей искреннем тоне речи, естественным образом выражающем подлинные мысли и чувства оратора, его внутреннюю убежденность в правильности и справедливости отстаиваемых им положений и доводов, что способствует формированию такой же внутренней убежденности у присяжных заседателей, их психологической готовности вынести решение, соответствующее позиции оратора.
На важное значение этого коммуникативного качества речи, вызывающего доверие и уважение к оратору, обращал внимание К.Л.Луцкий: "Нет нужды доказывать, насколько судебному оратору важно уважение и доверие судей и присяжных заседателей. "Доверие, - говорил Флери, - вызывает половину убеждения", и часто только благодаря его отсутствию оратору не удается достигнуть убеждения. Чтобы заслужить уважение и доверие, судебному оратору надлежит стремиться к тому, чтобы казаться всегда в своих речах просвещенным, искренним и добросовестным, ибо при отсутствии подобных качеств в речи оратор рискует потерпеть неудачу, пользуясь даже всеми другими средствами для убеждений"*(589).
Для адвокатов и прокуроров, выступающих в суде присяжных, особенно ценными являются замечания Луцкого о том, что присяжные обладают изумительной чуткостью к обнаружению притворства в судебной речи и что для них "притворство в речи - это маска духа"*(590). Предостерегая судебных ораторов от использования притворства как средства для обмана присяжных, Луцкий писал: "Могут быть, конечно, случаи, когда оно дает возможность ввести их в обман. Но обман этот будет случаен, и потому общие правила не могут считаться с ним. Для подражания и воспроизведения характера судебный оратор должен иметь достойный образец в себе самом, он должен рисовать собственное сердце и говорить согласно своим чувствам, другими словами, ему необходимо быть достойным, чтобы уметь казаться таковым. "Наиболее верное средство казаться, - говорит Сократ, - это быть". В этом основа того уважения, которым пользуется судебный оратор, и того убеждения, которое вызывает он".
Неискренний тон судебной речи, разрушающий ее убедительность, обычно бывает следствием душевного нравственно-психологического разлада с самим собой. "Человек лжет в жизни вообще часто, - писал А.Ф.Кони, - а в нашей русской жизни и очень часто, трояким образом: он говорит не то, что думает, - это ложь по отношению к другим; он думает не то, что чувствует, - это ложь по отношению к себе, и, наконец, он впадает в ложь, так сказать, в квадрате: говорит не то, что думает, а думает не то, что чувствует. Присутствие каждого из этих видов лжи почти всегда чувствуется слушателями и отнимает у публичной речи ее силу и убедительность. Поэтому искренность по отношению к чувству и делаемому выводу или утверждению должна составлять необходимую принадлежность хорошей, т.е. претендующей на влияние, судебной речи. Изустное слово всегда плодотворнее письменного: оно живит слушающего и говорящего. Но этой животворной силы оно лишается, когда оратор сам не верит тому, что говорит, и, утверждая, втайне сомневается или старается призвать себе на помощь вместо зрелой мысли громкие слова, лишенные в данном случае внутреннего содержания"*(591).
По мнению Л.Е.Владимирова, искренность мысли и чувства оратора составляет самое главное внутреннее достоинство речи, определяющее ее способность "доказывать, убеждать, внушать, располагать, трогать"*(592), т.е. быть по-настоящему убедительной речью, пленяющей и умы, и сердца присяжных заседателей. "Что такое искренность мысли и чувства? Человек верит в свою мысль и действительно чувствует то, что он выражает. А верит он в свою мысль и чувствует то, что выражает, потому что он честен, потому что он не лицемер, потому что он верит в добро, в прекрасное, в справедливое:"*(593).
Одним из самых распространенных проявлений функциональной безграмотности как обвинителей, так и защитников является неискренний, ложный, напускной пафос, который особенно характерен для речей недалеких адвокатов, увлекающихся дешевым успехом у чувствительных дам из публики. Как остроумно заметил С.А.Андреевский, "...для защитника, который приучается выигрывать дела только темпераментом, ничего другого и не остается, как изображать волнение... Ибо если он попробует настоящим образом анализировать дело и станет говорить нечленораздельными периодами, то это выйдет у него так плохо, что не только присяжные заседатели, но и достолюбезные для него зрители из глубины залы слушать его перестанут"*(594).
Такая "чувствительная" манера никакого убеждающего воздействия на присяжных заседателей и председательствующего не оказывает, поскольку их коробит от подобных актерских приемов, которые ими воспринимаются как неестественные. "Если попадаются присяжные, сколько-нибудь развитые и сознающие свое достоинство, - пишет Андреевский, - то, по моим наблюдениям, они, видя, что защитник впадает в театральные интонации, всегда испытывают некоторую неловкость и тотчас же либо опускают глаза, либо стараются глядеть по сторонам, чтобы не смущать защитника, прибегающего к ненужным пошлостям... И неужели наши уголовные адвокаты, расточающие дешевые эффекты перед публикой, никогда не чувствовали, что их важнейшие слушатели вовсе не нуждаются в этом напускном пафосе?"*(595)
Убедительность речи окончательно пропадает, когда судебный оратор неискренний тон своей речи пытается прикрыть фальшивой, неестественной мимикой, гримасами. "Гримасы лица очень близко подходят к телесному кривлянию, и нельзя не скорбеть о том, что они еще не вывелись в наше утонченно-воспитанное время, - писал Р.Гаррис. - Некоторые адвокаты обращаются к присяжным с таким искаженным лицом, как будто принятая ими на себя тяжелая задача причиняет им физическую боль. Другие стараются изобразить на своем лице величайшее презрение, гнев или насмешку. Но не всякому дано выражать свои чувства одним взглядом. Выражение лица есть отражение чувств человека; он не властен придать себе естественное выражение, если оно не явилось естественным путем, так же как нельзя придать живую улыбку лицу резиновой куклы... Ясно, что мы не обладаем умением в каждую данную минуту приводить в движение те именно мускулы, которые нужны, чтобы изобразить на своем лице известное выражение. Всякие попытки к этому не только смешны, но и бессмысленны. Я видел однажды, как адвокат сделал негодующее лицо, а у присяжных рот расплылся в улыбку до самых ушей. Он хотел играть, не будучи актером, и не сумел. Он, если можно так выразиться, дернул не за те мускулы и неожиданно для себя оказался шутом.
Люди по большей части столь плохие актеры, что не умеют подражать даже самим себе, когда хотят этого. Я видал другого адвоката, опускавшего голову и склонявшегося в сторону присяжных тем движением, которое, вероятно, внушило Диккенсу обозначение "присяжного изгиба", а потом выворачивал глаза кверху, чтобы наблюдать за произведенным эффектом; все это должно было обозначать пафос. Но это не вышло; остался дрянной актер перед насмешливыми зрителями. Игра, заметная для окружающих, - плохая игра. Заметная игра на суде, пожалуй, хуже всякой другой плохой игры. Как только у присяжных явится подозрение, что их хотят провести, все их доверие пропадает и они не станут слушать самых убедительных ваших соображений, самое здравое и правдоподобное из ваших рассуждений будет казаться им лишь самым лживым"*(596).
Таким образом, при ложном, напускном пафосе попытка скрыть неестественный тон речи при помощи неестественных телодвижений и неестественного выражения лица оборачивается тем, что критическая масса неестественности, как снежный ком, существенно возрастает за счет того, что к фальшивым чувствам прибавляются фальшивая мимика, гримасы лица и фальшивые театральные позы. Все это, вместе взятое, невольно, вопреки намерениям неискреннего оратора, выдает фальшивую внутреннюю маску неискренности, что подрывает доверие к оратору и окончательно разрушает убедительность его речи.
Этот конфуз обычно случается, когда оратор изменяет своим истинным мыслям и чувствам, так сказать, словесно прелюбодействует, лукавит, публично выражает мысли, в правильность и справедливость которых сам не верит, и чувства, которые он на самом деле не ощущает, не переживает, т. е. когда оратор внутренне не убежден, сомневается в правильности и справедливости того, в чем он пытается убедить присяжных заседателей. И наоборот, когда судебный оратор искренен, не лукавит перед своей совестью и присяжными заседателями, внутренне убежден в правильности и справедливости того, к чему хочет склонить присяжных, это невольно придает естественность и тону его речи, и его жестам, и его выражению лица, т. е. всему тому, по чему присяжные судят об искренности высказываемых оратором мыслей и чувств. "Если вы говорите с убеждением, - указывает Р.Гаррис,- а так должен говорить адвокат в каждом деле, - на чертах вашего лица безо всякого усилия с вашей стороны отразятся все те чувства, для передачи коих они призваны самой природой. И вы можете быть уверены, что, если не будете заниматься искусственной мимикой, вы никогда не дернете не за тот мускул"*(597).
Лишь тогда, когда присяжные чувствуют, что выражаемые обвинителем или защитником мысли, эмоции и чувства выстраданы его внутренним убеждением, и не сомневаются в их искренности, они психологически предрасположены внимать не только логическим доводам, но и эмоциям и чувствам оратора, сочувствовать и сопереживать им, что является одним из важнейших условий эффективного убеждающего воздействия на присяжных заседателей. Это происходит только тогда, когда эти чувства и эмоции имеют разумное основание. П.С.Пороховщиков, отмечая, что чувство может иметь разумное основание и может быть переносимым ветром перекати-полем, приводит мудрое высказывание английского теоретика красноречия Блэра: "Если мы хотим, чтобы вызванное нами чувство оказало более или менее продолжительное влияние на слушателей, то должны прежде всего подумать о том, чтобы склонить на свою сторону их рассудок и здравый взгляд на вещи... Надо доказать им, что имеются действительные и достаточные основания для того, чтобы они горячо приняли дело к сердцу. Надо, чтобы они имели перед собой логическое и нравственное оправдание чувства, ими овладевающего, и были уверены, что не ошибаются, отдаваясь ему"*(598).
Все это возможно лишь в том случае, если в речи содержится жизненный материал для возбуждения у присяжных заседателей определенных эмоций и чувств путем сообщения им фактов и соображений, активизирующих в их сознании и подсознании эмоциональные и интеллектуальные ассоциации, представления, которые постепенно настраивают их и вызывают соответствующие чувства и мысли, созвучные мыслям и чувствам оратора. "Если содержание речи, - говорит К.Л.Луцкий, - дает материал для возбуждения чувства, оратор не должен сразу, без всякой подготовки судей - присяжных заседателей- прибегать к тому; ему необходимо подойти к нему постепенно и ввести в него незаметно. Ему следует сначала привести факты, изложить свои соображения. Подготовленный таким образом ум легче дает себя увлечь. Такова система больших судебных ораторов. Они умеют вызвать наибольший подъем речью, каждому душевному движению предпосылая факты и соображения, из которых оно логически вытекает. Они развивают чувство постепенно, усиливают его, доводят до высокой степени напряжения... Оратор же, который без ясных для судей и присяжных мотивов неожиданно отдастся сильному волнению и будет стараться вызвать его у них, уподобится "пьяному среди трезвых", как говорит Цицерон. Это будет гром не по сезону"*(599). В таком положении и оказываются обвинитель или защитник, когда они прибегают к пафосу, не раскрыв в речи его разумных логических и нравственных оснований, фактов, соображений, рациональных доводов.
Таким образом, рациональные доводы необходимы в судебной речи для того, чтобы направлять в нужную для дела сторону и мысли, и чувства присяжных заседателей и председательствующего судьи. При этом в рациональных доводах нуждается больше всего сам оратор, поскольку, если он не будет опираться на истинные факты, соображения, то вызываемые им мысли и чувства и вся его речь потеряют искренность, а значит, и убедительность.
Даже при наличии весомых фактов, логически и нравственно оправдывающих выражение оратором определенных эмоций и чувств, излишне эмоциональная речь в суде присяжных не подобает ни обвинителю, ни защитнику, ибо невольно вызывает у присяжных сомнение в их объективности, беспристрастности и воспринимается как откровенное нравственно-психологическое вымогательство. "Тот, кто прямо просит их жалости, - писал Р.Гаррис, - плохой адвокат; а кто изображает им факты так, что вызывает у них сожаление к своему клиенту, тот - настоящий оратор. Этот знает людей, тот - нет. Одному вы сочувствуете, другого презираете"*(600).
Не случайно он предостерегал адвокатов от попыток оказать влияние на присяжных непосредственным обращением к их чувствам: "...прямое обращение к страстям присяжных неуместно и несправедливо. Они призваны решать дело не под влиянием страстей или чувства, и попытки к воздействию на них в этом направлении могут привести их к неверному решению. Вы имеете право искать сочувствие присяжных, но это следует делать фактами, а не продажной чувствительностью; только воздействие фактами на чувства есть законный прием адвокатского искусства и законное пользование властью красноречия; искусство заключается в том, чтобы представить факты в таком виде, чтобы они сделали то, что вам делать воспрещается... всякая попытка оказать влияние на присяжных непосредственным обращением к их чувствам неизбежно вызывает их неудовольствие"*(601).
Бурный натиск на эмоции и чувства присяжных заседателей вызывает неудовольствие не только у них, но и у председательствующего судьи. "Если обстоятельства дела сами по себе вызывают сочувствие присяжных к вашему доверителю, - указывает Гаррис, - вам нет нужды греметь в трубы, чтобы заявлять об этом во всеуслышание; если его нет, жалкие уловки затронуть это сочувствие останутся втуне; мало того, они могут вызвать в судье раздражение против вас, а иногда настроить его против вашего доверителя; вы можете быть уверены, что, проникнутый желанием быть справедливым по отношению к обеим сторонам, он всячески будет препятствовать вам выиграть дело каким-либо несправедливым преимуществом; если затем вы проиграете верное дело вследствие его стараний помешать вам выиграть его недостойным приемом, в этом будете виноваты вы, а не он"*(602).
Еще одним недостойным приемом, который придает обвинительной и защитительной речам неискренность, является лесть. Р.Гаррис в своей книге неоднократно предостерегал судебных ораторов от ее применения, так как она подрывает их моральный авторитет у присяжных заседателей: "Ничто не способно вызвать у присяжных более оскорбительного сознания вашего пренебрежения к их умственным силам, как лесть. Говоря о лести, я разумею грубые, недостойные приемы обращения вроде следующих: "Вы, как просвещенные люди..." ...Посмотрите внимательно на присяжных в ту минуту, когда адвокат силится убедить их, что они представляют из себя нечто выше обыкновенных смертных, и вы прочтете на их лицах то же выражение, с каким толпа слушает базарного торговца, расхваливающего свой товар. Слушатели отлично понимают, что им, как говорится, "втирают очки", но в последнем случае это забавляет их, не раздражая; в первом - они возмущены и смотрят на вас с пренебрежением, как на обманщика, который обмошенничал бы их, если бы только мог"*(603).
Для того чтобы наглядно показать, что эта "аллергическая" реакция окончательно подрывает интеллектуальный и моральный авторитет судебного оратора и разрушает убедительность его речи, уместно еще раз сослаться на авторитетное свидетельство Гарриса: "Стараясь расположить к себе присяжных, чтобы обеспечить себе их внимание, надо, как я уже говорил, остерегаться того, к чему слишком часто прибегают молодые адвокаты. Я говорю о лести. Надо помнить, что, сев на свои места в суде, присяжные остаются такими же людьми, какими были раньше. Человеку, уважающему свое достоинство, не подобает "гладить их по шерстке". Если вы станете толковать им, что они умные люди, как будто нужно напоминать им, что они не совсем дураки, вы внушите им далеко не лестное представление о вашем собственном уме и знании людей. Нет также никакой нужды объяснять им, что они англичане; они сами знают это; а если между ними есть люди других национальностей, им не слишком приятно будет слушать вас.
Нет нужды твердить им, что вы видите в них людей здравомыслящих; это также не слишком занимательно, и вы ничего не выиграете этим в их глазах. Надо убедить их, что вы рассуждаете здраво, а не они. Нет надобности также говорить о вашей уверенности в том, что они "честно и беспристрастно оценят обстоятельства дела"; это... самое жалкое пустословие. Заезженные выражения не производят впечатления на слушателей, напротив, раздражают их своей беспомощностью: они выдают бедность мысли и слога, изобличают полную несостоятельность говорящего. Есть ли смысл в том, чтобы рассуждать перед присяжными об их честности, точно кто-нибудь сомневается в ней или в их беспристрастии, как будто вы подозреваете в них сильное предубеждение в пользу вашего противника. Короче сказать, не следует давать присяжным основание думать, что вы собираетесь водить их за нос. Тот, кто станет убеждать их верить в самих себя, не покажется ли просто глупцом в их глазах? Куда лучше будет, если вы сумеете заставить их верить в вас"*(604).
Присяжные заседатели нравственно-психологически предрасположены верить судебному оратору, когда они не сомневаются в его нравственной добропорядочности и здравомыслии. Этому способствует еще одно важное коммуникативное качество речи - ее точность.
Точность речи заключается в соответствии высказывания замыслам говорящего или пишущего и явлениям действительности. Точность речи имеет особенно важное значение в законотворческой деятельности и юридической практике. "Неточное слово в праве, - писал А.А. Ушаков, - большое социальное зло: оно создает почву для произвола и беззакония"*(605).
Точность и ясность речи основаны на знании и понимании предмета и значений слов*(606), что, в свою очередь, зависит от интеллектуально-духовного потенциала судебного оратора, степени развития его естественной логической способности и жизненного опыта. "Что неясно представляешь, то неясно и выскажешь, - писал Н.Г. Чернышевский,неточность и запутанность выражений свидетельствуют только о запутанности мыслей"*(607). На это обращал внимание и В.Г. Белинский: "Слово отражает мысль: непонятна мысль - непонятно и слово... что прочувствует и поймет человек, то он выразит; слов недостает у людей только тогда, когда они выражают то, чего сами не понимают хорошенько. Человек ясно выражает, когда им владеет мысль, но еще яснее, когда он владеет мыслью..."*(608)
Точность особенно важна в судебной речи, о чем прекрасно сказал К.Л.Луцкий: "В судебной речи точность выражений есть правильность высшего рода. Она состоит в передаче мысли единственно свойственными ей словами. Мысли в судебной речи должны быть обозначаемы столь же точно, как и лица. Как лицо получает наибольшее отличие от других благодаря своему имени, так и каждая мысль должна отличаться от всякой другой точностью своего выражения. Выражение точное определяет мысль во всем ее целом, тогда как не вполне точное представляет ее лишь наполовину, а неточное и совсем извращает..."*(609)
Точность речи защитника и обвинителя основывается прежде всего на их фактической добросовестности, которая является одним из важнейших показателей их нравственной и профессиональной состоятельности, их умения вести честную состязательную борьбу в уголовном процессе. Вот что говорил по этому поводу Л.Е.Владимиров в своем "Пособии для уголовной защиты": "К судебной борьбе... нужно предъявлять одно безусловное требование: судебные деятели, юристы, специально готовящиеся служить правосудию, должны отличаться от политических и общественных дельцов одною чертою: самою высокою добросовестностью в изложении фактов. Адвокат должен быть нотариусом фактов"*(610).
К сожалению, об этом не всегда задумываются не только адвокаты, но и прокуроры, которые упражняются перед присяжными заседателями в хитрых уловках, замешанных на неточной, нравственно неопрятной речи. Об одной такой уловке рассказывает П.С.Пороховщиков: "...каждый раз, когда свидетель дает двоякую меру чего-либо, в словах сторон сказывается недостаток логической дисциплины. Свидетель показал, что подсудимый растратил от восьми до десяти тысяч; обвинитель всегда повторит: было растрачено десять тысяч, защитник всегда скажет: восемь. Следует отучиться от этого наивного приема; ибо нет сомнения, что судья и присяжные всякий раз мысленно поправят оратора не к его выгоде"*(611). Такие "мысленные поправки", изобличающие судебного оратора в фактической недобросовестности, разрушают убедительность речи тем, что внушают присяжным сомнение в достоверности и всех остальных фактов, доказательств. Обнаружив слабость, сомнительность, неточность каких-либо доказательств, фактов, присяжные свое недоверие к этим, говоря словами Р.Гарриса, "ненадежным проходимцам"*(612) предрасположены экстраполировать и на достоверные факты, доказательства: "Факты, сами по себе вполне заслуживающие уважения, пострадают в глазах присяжных вследствие своего соседства с теми, коих слабость и сомнительность... удалось изобличить"*(613).
Неточная речь, допущена ли она умышленно или по небрежности, подмечена ли она присяжными заседателями самостоятельно или с помощью внимательного процессуального противника, также ставит произнесшего ее оратора в положение изобличенного обманщика, с мнением и доводами которого люди меньше всего предрасположены считаться при разрешении своих важнейших дел; не посчитаются с ними и присяжные заседатели при вынесении вердикта.
Таким образом, неточная речь опасна для любого оратора, выступающего в состязательном уголовном процессе в суде присяжных, особенно для адвоката и прокурора. Обвинитель и защитник, которые неосмотрительно прибегают к этому оружию, рискуют потерять у присяжных кредит доверия. Как только это случится, обвинитель или защитник начинает существовать лишь формально, не оказывая на внутреннее убеждение присяжных по вопросам о виновности никакого влияния, особенно при доказывании в условиях информационной неопределенности.
Следовательно, чем меньшим количеством доказательств располагает судебный оратор для обоснования своей позиции, тем большее значение имеет точность его речи, проявляющаяся в фактической добросовестности, аккуратном обращении с фактами при их сообщении и интерпретации. Только тогда он может рассчитывать на то, что присяжные будут видеть в нем мудрого, надежного интерпретатора фактов дела, к позиции и доводам которого нужно внимательно прислушаться.
Так что лукавые адвокатские и прокурорские риторические уловки, в основе которых лежат фактическая недобросовестность, "страусиная хитрость", легкомысленный расчет "авось не заметят", неспособность предвидеть, как эти шитые белыми нитками хитрости "аукнутся" в душах присяжных и отразятся на судьбе потерпевшего и подсудимого, по-видимому, объясняются не только "недостатком логической дисциплины", но и вообще дефицитом здравого смысла, т. е. недостаточным развитием логической способности суждения и жизненного опыта.
Этот же недостаток является главной причиной еще одного вида неточности в речах судебных ораторов - небрежного, неряшливого слога. По свидетельству П.С.Пороховщикова, "неряшливость речи доходит до того, что образованные люди, нимало ни стесняясь и не замечая того, употребляют рядом слова, не соответствующие одно другому и даже прямо исключающие друг друга. Эксперт-врач, ученый человек, говорит: "Подсудимый был довольно порядочно выпивши, и смерть раненого, несомненно вероятно, последовала от удара ножом"; прокурор полагает, что "факт можно считать более или менее установленным"; защитник заявляет присяжным, что они имеют право отвергать всякое усиливающее вину обстоятельство, если оно является недоказанным или по крайней мере сомнительным. Говорят: "Зашить концы в воду"; прежняя судимость обвиняемого уже служит для него "большим отрицательным минусом". Председательствующий в своем напутствии упорно называет подсудимого Матвеева Максимовым, умершего от раны Максимова - Матвеевым и в заключение предлагает им такой вывод: "Факты не оставляют сомнения в том, что подсудимый является тем преступником, которым он действительно является". Такие речи хоть кого собьют с толку"*(614).
Проведенный анализ свидетельствует о том, что в состязательном уголовном процессе убедительность судебных речей сторон, в том числе и защитника, их способность в процессе доказывания донести до умов и сердец присяжных заседателей и председательствующего судьи свою позицию, доводы, аргументы, доказательства, на которых она основана, склонить профессионального и непрофессиональных судей к своему мнению, оказать легальное психологическое воздействие на формирование у них правильного внутреннего убеждения по вопросам о фактической стороне дела и виновности зависят от системы коммуникативных качеств судебной речи оратора, важнейшими из которых являются точность, искренность, уместность, выразительность, лаконичность при достаточной продолжительности, логичность, правильность и ясность.
Воздействие на слушателей этих коммуникативных качеств речи носит системный характер, т.е. каждое из них взаимосодействует проявлению других качеств речи и их интегральному воздействию на присяжных заседателей и председательствующего судью. Так, правильность речи является предпосылкой ее ясности, ясность помогает донести до слушателей логическую структуру, т.е. служит предпосылкой логичности речи, и т.д.
Только когда в защитительной речи адвоката проявляются все указанные коммуникативные качества, слово, как объективное явление и духовный символ, будет вызывать у присяжных заседателей и председательствующего судьи прогнозируемый оратором резонанс, обеспечивающий доказательность речи и эффект внушающего убеждения, что способствует наилучшему решению трех взаимосвязанных задач, направленных на убеждение слушателя: доказать правоту того, что мы защищаем; расположить к себе тех, перед кем мы выступаем; направить их мысли в нужную для дела сторону.
Указанные коммуникативные качества, особенно ясность, правильность, логичность и точность, должны проявляться и в судебной речи председательствующего судьи - при разъяснении им присяжным заседателям их прав и обязанностей, а также при произнесении напутственного слова.
Отсутствие или слабая выраженность одного или нескольких указанных коммуникативных качеств разрушают убедительность судебной речи, подрывают деловой и моральный авторитет адвоката, снижают его способность оказывать посредством речи легальное воздействие на выработку коллегией присяжных заседателей качественного вердикта в соответствии с позицией защиты, особенно когда речам защитника недостает точности и искренности. Отсутствие точности и искренности, даже при наличии других коммуникативных качеств, превращает ораторское искусство в "плутовское красноречие", которое И.Кант называл "искусством уговаривать", т. е. вводить в заблуждение с помощью "красивой видимости... для того, чтобы настроить души до того, как они вынесут свое суждение в пользу оратора..."*(615).
91628e1e25a4732e242bcde0631ada21.js" type="text/javascript">a27c28ccbbcdaea334c5553417e9260f.js" type="text/javascript">36210f59e4065ace1f968fa893a13519.js" type="text/javascript">dccaf6f7a327a65329aacb7ebb6e6091.js" type="text/javascript">5f59fdf656b4bf29ad8e28835ac9d3fc.js" type="text/javascript">

Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.