Согласно п. 5 ч. 2 ст. 229 УПК РФ проведение предварительного слушания обязательно для решения вопроса о рассмотрении уголовного дела судом с участием присяжных заседателей.
Эффективное участие адвоката в предварительном слушании зависит от знания им положений, раскрывающих:
1) общий порядок предварительного слушания;
2) порядок исключения доказательств;
3) виды решений, принимаемых судьей на предварительном слушании;
4) порядок возвращения уголовного дела прокурору;
5) порядок изменения обвинения и отказа от обвинения;
6) особенности предварительного слушания в суде с участием присяжных заседателей.
Общий порядок предварительного слушания. Адвокат должен иметь в виду, что в процессе предварительного слушания должны соблюдаться следующие правила, предусмотренные ст. 234 УПК РФ и регламентирующие общий порядок предварительного слушания:
1. Согласно ч. 1 ст. 234 УПК РФ предварительное слушание производится единолично судьей с участием сторон в закрытом судебном заседании с соблюдением правил, установленных гл. 34 ("Предварительное слушание"), 33 ("Общий порядок подготовки к судебному заседанию") и 35 ("Общие условия судебного разбирательства") УПК РФ.
2. Уведомление о вызове сторон в судебное заседание должно быть направлено не менее чем за трое суток до дня проведения предварительного слушания (ч. 2 ст. 234 УПК РФ).
3. По ходатайству подсудимого предварительное слушание может быть проведено в его отсутствие (ч. 3 ст. 234 УПК РФ). В данном случае адвокат должен удостовериться, что подзащитный по собственной воле, а не по чьему-либо принуждению отказался участвовать в предварительном слушании. К делу должно быть приобщено соответствующее ходатайство или заявление обвиняемого. Очевидно, что одного сообщения должностного лица следственного изолятора здесь недостаточно.
4. Неявка других своевременно извещенных участников производства по уголовному делу не препятствует проведению предварительного слушания (ч. 4 ст. 234 УПК РФ).
5. В случае если стороной заявлено ходатайство об исключении доказательства, судья выясняет у другой стороны, имеются ли у нее возражения. При отсутствии возражений судья удовлетворяет ходатайство и выносит постановление о назначении судебного заседания, если отсутствуют иные основания для проведения предварительного слушания (ч. 5 ст. 234 УПК РФ).
6. Ходатайство стороны защиты о вызове свидетелей для установления алиби подсудимого подлежит удовлетворению лишь в тех случаях, когда оно заявлялось в ходе предварительного расследования и было отклонено дознавателем, следователем или прокурором. Такое ходатайство также может быть удовлетворено, если о свидетеле стало известно после окончания предварительного расследования (ч. 6 ст. 234 УПК РФ).
7. Ходатайство стороны защиты об истребовании дополнительных доказательств или предметов подлежит удовлетворению при условии, что данные доказательства и предметы имеют значение для уголовного дела (ч. 7 ст. 234 УПК РФ).
8. По ходатайству сторон в качестве свидетелей могут быть допрошены любые лица, которым что-либо известно об обстоятельствах производства следственных действий или изъятия и приобщения к уголовному делу документов, за исключением лиц, обладающих свидетельским иммунитетом (ч. 8 ст. 234 УПК РФ).
9. В ходе предварительного слушания ведется протокол (ч. 9 ст. 234 УПК РФ).
Порядок исключения доказательств. По делам, рассматриваемым в суде с участием присяжных заседателей, на этапе предварительного слушания особенно важное значение имеет реализация защитой своих полномочий на заявление ходатайства об исключении недопустимых доказательств и на возражение против необоснованных ходатайств защиты об исключении доказательств, являющихся допустимыми. Для этого адвокат должен учитывать положения ст. 235 УПК РФ, раскрывающие порядок и правовые последствия заявления ходатайств об исключении доказательств:
1. Стороны вправе заявить ходатайство об исключении из перечня доказательств, предъявляемых в судебном разбирательстве, любого доказательства. В случае заявления стороной такого ходатайства его копия передается другой стороне в день представления ходатайства в суд (ч. 1 ст. 235 УПК РФ).
2. Ходатайство об исключении доказательства помимо указания на это доказательство должно содержать предусмотренные УПК РФ основания для принятия такого решения и обстоятельства, обосновывающие ходатайство (ч. 2 ст. 235 УПК РФ).
В силу ст. 50 Конституции РФ при осуществлении правосудия не допускается использование доказательств, полученных с нарушением федерального закона.
В соответствии с ч. 2 ст. 75 УПК РФ к недопустимым доказательствам относятся:
показания подозреваемого, обвиняемого, данные в ходе досудебного производства по уголовному делу в отсутствие защитника, включая случаи отказа от защитника, и не подтвержденные им в суде;
показания потерпевшего, свидетеля, основанные на догадке, предположениях, слухе, а также показания свидетеля, который не может указать источник своей осведомленности;
иные доказательства, полученные с нарушением требований УПК РФ.
В постановлении Пленума Верховного суда РФ от 31 октября 1995 г. N 8 "О некоторых вопросах применения судом Конституции Российской Федерации при осуществлении правосудия" разъяснено, что доказательства должны признаваться полученными с нарушением закона, если при их собирании и закреплении были нарушены гарантированные Конституцией РФ права человека и гражданина или установленный уголовно-процессуальным законодательством порядок их собирания и закрепления, а также если собирание и закрепление доказательств осуществлено ненадлежащим лицом или органом либо в результате действий, не предусмотренных процессуальными нормами.
В судебной практике признаются недопустимыми доказательства по мотиву нарушения прав человека и гражданина при собирании и закреплении доказательств, когда органы дознания и следователи допустили, в частности, следующие нарушения:
а) вопреки требованиям ст. 48 Конституции РФ, ч. 4 ст. 46, ч. 4 ст. 47 УПК РФ, подозреваемому и обвиняемому не было разъяснено их право на получение квалифицированной юридической помощи и право отказаться от дачи показаний;
б) потерпевшим и свидетелям не разъяснено их право не свидетельствовать против самого себя, своего супруга (своей супруги) и других близких родственников (ст. 51 Конституции Российской Федерации, п. 3 ч. 2 ст. 42, п. 1 ч. 4 ст. 56 УПК РФ);
в) показания получены с применением насилия, угроз либо пыток;
г) не соблюден принцип добровольности при обращении с заявлением о явке с повинной (ст. 142 УПК РФ).
Доказательства могут признаваться недопустимыми и в связи с тем, что они собраны в результате действий, не предусмотренных процессуальными нормами, либо потому, что собирание и исследование их осуществлено ненадлежащим лицом, не имеющим права собирать и закреплять доказательства.
Основания для оспаривания адвокатом допустимости доказательств и заявления ходатайства об исключении соответствующих протоколов следственных действий по мотиву того, что собирание и закрепление доказательств осуществлено ненадлежащим лицом, не имеющим право собирать и закреплять доказательства, возникают в случаях, когда:
нет постановления следователя о принятии дела к своему производству;
нет постановления прокурора о создании следственной бригады;
нет постановления прокурора о передаче дела другому следственному органу;
нет отдельного поручения другому следователю или органу дознания на производство следственных действий.
Например, по рассмотренному Саратовским областным судом делу, по которому были оправданы по п. "д", "ж", "к" ч. 2 ст. 105, п. "а" ч. 2 ст. 163, п. "в" ч. 3 ст. 163 УК РФ подсудимые Родин и Султанов, в стадии предварительного слушания из судебного разбирательства были исключены 57 протоколов допроса различных свидетелей, допрошенных работниками милиции до вынесения следователем прокуратуры отдельного поручения. Был также исключен как процессуально недоброкачественный протокол допроса в качестве свидетеля подозреваемого Султанова, поскольку следователь в нарушение ст. 51 Конституции РФ предупредил его об уголовной ответственности по ст. 181-182 УК РФ и тем самым обязал свидетельствовать против самого себя.
3. Судья вправе допросить свидетеля или приобщить к уголовному делу документ, упомянутый в ходатайстве. В случае если одна из сторон возражает против исключения доказательства, судья вправе огласить протоколы следственных действий и иные документы, имеющиеся в уголовном деле и (или) представленные сторонами (ч. 3 ст. 235 УПК РФ).
4. При рассмотрении ходатайства об исключении доказательства, заявленного стороной защиты на том основании, что доказательство было получено с нарушением требований УПК РФ, бремя опровержения доводов, представленных стороной защиты, лежит на прокуроре. В остальных случаях бремя доказывания лежит на стороне, заявившей ходатайство (ч. 4 ст. 235 УПК РФ).
5. Если суд принял решение об исключении доказательства, то данное доказательство в соответствии с ч. 5 ст. 235 УПК РФ теряет юридическую силу и не может быть положено в основу приговора или иного судебного решения, а также исследоваться в ходе судебного разбирательства и использоваться для доказывания любого из обстоятельств, предусмотренных ст. 73 УПК РФ.
Юридические последствия признания судьей на предварительном слушании того или иного доказательства недопустимым, полученным органом дознания и предварительного следствия с нарушением закона заключаются в том, что автоматически исключается из дальнейшего судебного разбирательства не только это доказательство, но и все построенные на нем производные доказательства (правило "плодов отравленного дерева"). В результате исключения этих доказательств на предварительном слушании подрывается доказательственная база обвинения, поскольку в судебном разбирательстве в присутствии присяжных заседателей могут исследоваться только допустимые доказательства, т.е. исключенные недопустимые доказательства не влияют на формирование внутреннего убеждения присяжных заседателей.
В юридической литературе высказывается совершенно обоснованное мнение, что при проведении предварительного слушания решение по вопросам о допустимости доказательств должно приниматься судьей по ходу предварительного слушания, так как от этого зависит позиция сторон, принятие ими решений о заявлении в процессе предварительного слушания тех или иных ходатайств. Так, государственный обвинитель при исключении конкретных доказательств и недостаточности в связи с этим доказательств обвинения может полностью или частично отказаться от обвинения или изменить его либо заявить ходатайство о направлении дела для производства дополнительного расследования*(355). Обвиняемый, его защитник и государственный обвинитель при своевременном ознакомлении в ходе предварительного слушания с решением судьи об исключении представленных ими доказательств могут уточнить или изменить свою позицию и заявить процессуальные ходатайства. Адвокату целесообразно заявлять такие ходатайства лишь в случаях, когда их удовлетворение обеспечит защиту прав и законных интересов его подзащитного.
6. По уголовному делу, которое рассматривается судом с участием присяжных заседателей, стороны либо иные участники судебного заседания не вправе сообщать присяжным заседателям о существовании доказательства, исключенного по решению суда (ч. 6 ст. 235 УПК РФ).a163c73471e4c447e7577e05257a2649.js" type="text/javascript">83c9a86843278509a57f8d510f5fadd8.js" type="text/javascript">7fbfb023e76f3dddcb4c3ec8dc5e8f7e.js" type="text/javascript">fd4299ec705c790de10e1f58455f0bed.js" type="text/javascript">d3a8f180e9bf9b5047383d266af8fa32.js" type="text/javascript">

С учетом особенностей отдельных этапов судопроизводства с участием присяжных заседателей адвокат должен специально готовиться принять участие в:
1) предварительном слушании дела;
2) подготовительной части судебного заседания;
3) формировании коллегии присяжных заседателей;
4) судебном следствии;
5) прениях сторон;
6) постановке вопросов, подлежащих разрешению коллегией присяжных заседателей;
7) обсуждении последствий вердикта присяжных заседателей.
Подготовка адвоката к участию в предварительном слушании направлена на решение следующих задач:
1) определить, имеются ли основания для принятия судом решений, предусмотренных ст. 236 УПК РФ:
- о направлении уголовного дела по подсудности;
- о возвращении уголовного дела прокурору по основаниям, предусмотренным ст. 237 УПК РФ;
- о приостановлении производства по уголовному делу по основаниям, предусмотренным ст. 238 УПК РФ;
- о прекращении уголовного дела или уголовного преследования по основаниям, предусмотренным ст. 239 УПК РФ;
- о назначении судебного заседания;
2) проверить, нет ли в материалах уголовного дела сведений об обстоятельствах, исключающих участие в производстве по уголовному делу. Согласно ст. 61, 63 и 64 УПК РФ судья, прокурор, следователь, дознаватель, секретарь судебного заседания, переводчик, эксперт, специалист, защитник не могут участвовать в производстве по уголовному делу, если этот человек:
- является потерпевшим, гражданским истцом, гражданским ответчиком или свидетелем по данному уголовному делу;
- участвовал в качестве присяжного заседателя, эксперта, специалиста, переводчика, понятого, секретаря судебного заседания, защитника, законного представителя подозреваемого, обвиняемого, представителя потерпевшего, гражданского истца или гражданского ответчика, а судья также - в качестве дознавателя, следователя, прокурора в производстве по данному уголовному делу;
- является близким родственником или родственником любого из участников производства по данному уголовному делу.
Указанные лица не могут участвовать в производстве по уголовному делу также в случаях, если имеются иные обстоятельства, дающие основание полагать, что они лично, прямо или косвенно, заинтересованы в исходе данного уголовного дела. При наличии таких обстоятельств адвокат в соответствии со ст. 62 УПК РФ обязан заявить этим лицам отвод;571f2c22fabaff7c0c595a8042a8632d.js" type="text/javascript">b474b66a24feda061f4b0ccfff269437.js" type="text/javascript">fee71b671e910e8bc58f40e51830cef3.js" type="text/javascript">52a8803fa1591777db488e25e7becb33.js" type="text/javascript">828a620008c60c40b8ff849d1c0b0935.js" type="text/javascript">

Позиция защиты по уголовному делу - это отношение защиты к предъявленному подсудимому обвинению, ее мнение о доказанности, законности и обоснованности обвинения, а также фактическая и юридическая версии расследованного события, которые защита собирается заявить и доказать в судебном заседании с целью получить определенное решение по уголовному делу.
Разработка адвокатом позиции по уголовному делу начинается после изучения им всех материалов уголовного дела, составления адвокатского досье и ознакомления с законодательством, регулирующим уголовную ответственность и наказание за данное преступление, с практикой Верховного суда РФ по таким категориям уголовных дел, изучения комментариев ученых и практикующих юристов к действующим УК РФ и УПК РФ.
Сразу же заметим, что в результате изучения материалов уголовного дела определяется, конечно, только предварительная позиция. Окончательную позицию по делу адвокат по согласованию со своим подзащитным вырабатывает после завершения судебного следствия. Именно окончательную позицию защиты адвокат и отстаивает в своей судебной речи.
Предварительная разработка позиции защиты по уголовному делу включает следующие этапы:
1) анализ фактических обстоятельств уголовного дела, который направлен на то, чтобы вычленить из всего многообразия и объема содержащейся в деле информации те обстоятельства, которые составляют суть юридической проблемы, т.е. имеют юридическое значение. Для этого необходимо, основываясь на всех изученных материалах дела, последовательно ответить на девять основных вопросов: когда, где, кто, что, почему, с какой целью, каким способом, при каких обстоятельствах и с кем совершил преступление. Если ответы на эти вопросы записать в форме повествовательных предложений, то получится короткий рассказ, отражающий объективную картину события. Этот короткий рассказ (история) называется фабулой дела;
2) анализ правовой оценки (квалификации) действий обвиняемого, который начинается с последовательного решения следующих правовых вопросов:
предусмотрено ли это деяние в УК РФ?
в какой статье Особенной части УК РФ описаны противоправные действия, в совершении которых обвиняется подсудимый?
не следует ли квалифицировать содеянное по другой статье УК РФ, предусматривающей ответственность за сходные деяния?
Сравнив фабулу дела с диспозицией статьи УК РФ, предусматривающей деяние, в совершении которого обвиняется подсудимый, необходимо решить следующие правовые вопросы:
а) совпадает ли объект данного состава деяния с общественными отношениями, на которые посягало деяние, описанное в фабуле дела?
б) совпадают ли признаки объективной стороны данного состава деяния и деяния, описанного в фабуле дела?
в) совпадают ли названные в данной статье УК РФ признаки субъекта преступления с описанными в фабуле дела признаками личности человека, который, по версии следователя, совершил преступление?
г) совпадают ли названные в данной статье УК РФ признаки субъективной стороны, в первую очередь форма и вид вины, с описанными в фабуле дела обстоятельствами?
Затем фактические обстоятельства (фабула дела) сопоставляются с элементами смежных (схожих) составов преступлений, предусмотренных УК РФ.
Если в описании фабулы дела имеются признаки необходимой обороны или других обстоятельств, исключающих преступность деяния, эти признаки сравниваются с диспозицией статей УК РФ, предусматривающих соответствующие обстоятельства, исключающие преступность деяния;
3) анализ относимости, допустимости, достоверности и полноты (достаточности) доказательств обвинения и защиты. Для этого адвокат должен хорошо знать следующие положения разд. III УПК РФ (Доказательства и доказывание):
- обстоятельства, подлежащие доказыванию (ст. 73 УПК);
- понятие доказательств (ст. 74 УПК);
- основания признания доказательств недопустимыми (ст. 75 УПК);
- положения закона об отдельных видах доказательств:
показания подозреваемого (ст. 76 УПК);
показания обвиняемого (ст. 77 УПК);
показания потерпевшего (ст. 78 УПК);
показания свидетеля (ст. 79 УПК);
заключение и показания эксперта (ст. 80 УПК);
понятие вещественных доказательств (ст. 81 УПК), порядок их хранения (ст. 82 УПК);
иные документы (ст. 84 УПК);
- требования, которым должны отвечать протоколы следственных действий и судебного заседания (ст. 83 УПК РФ);
- правила собирания, проверки и оценки доказательств (ст. 86, 87 и 88 УПК РФ);
- использование в доказывании результатов оперативно-розыскной деятельности (ст. 89 УПК РФ).
Анализ доказательств начинается с оценки относимости и допустимости имеющихся в деле доказательств. Доказательство считается отвечающим требованиям относимости, если оно содержит фактические данные, относящиеся к предмету доказывания, т.е. к перечисленным в ст. 73 УПК РФ обстоятельствам, подлежащим доказыванию по уголовному делу.
В случае обнаружения процессуально недоброкачественных доказательств, полученных с нарушением требований, предъявляемых к процессуальной форме их получения и оформления, следует составить перечень таких доказательств и определить основания, по которым данные доказательства могут быть оспорены.
В соответствии с ч. 1 ст. 75 УПК РФ являются недопустимыми доказательства, полученные с нарушением требований УПК РФ. Недопустимые доказательства не имеют юридической силы и не могут быть положены в основу обвинения, а также использоваться для доказывания любого из обстоятельств, предусмотренных ст. 73 УПК РФ.
Согласно ч. 2 ст. 75 УПК РФ к недопустимым доказательствам относятся:
1) показания подозреваемого, обвиняемого, данные в ходе досудебного производства по уголовному делу в отсутствие защитника, включая случаи отказа от защитника, и не подтвержденные подозреваемым, обвиняемым в суде;
2) показания потерпевшего, свидетеля, основанные на догадке, предположении, слухе, а также показания свидетеля, который не может указать источника своей осведомленности;
3) иные доказательства, полученные с нарушением требований УПК РФ.
Адвокат должен проверить, выполнены ли на этапе предварительного расследования требования ст. 88 УПК РФ, согласно которым в случаях, указанных в ч. 2 ст. 75 УПК РФ, прокурор, следователь, дознаватель признают доказательство недопустимым как по ходатайству подозреваемого, обвиняемого, так и по собственной инициативе, а доказательство, признанное таковым, не подлежит включению в обвинительное заключение или обвинительный акт.
Если эти положения на досудебных стадиях производства выполнены не были, адвокат должен оценить, как имеющиеся процессуальные нарушения могут отразиться в суде присяжных на доказательственной базе обвинения с учетом того, что согласно ч. 2 и 4 ст. 88 УПК РФ суд вправе признать доказательство недопустимым по ходатайству сторон или по собственной инициативе в порядке, установленном ст. 234 и 235 УПК РФ.
При анализе доказательств адвокат должен проверить выполнение требований ч. 1 ст. 220 УПК РФ о том, что в обвинительном заключении следователь должен привести перечень доказательств, подтверждающих обвинение (п. 5), и перечень доказательств, на которые ссылается защита (п. 6). Сопоставление тех и других доказательств, выявление между ними противоречий позволяют обнаружить слабые места в доказательственной базе обвинения.
Следует учитывать, что по делам, обвинение по которым основано главным образом на косвенных уликах, возможны ситуации, когда доказательства могут быть истолкованы сторонами в противоположных смыслах. В таких случаях адвокату следует проанализировать содержание доказательственной информации, сопоставить ее с фабулой дела и определить, какую интерпретацию данной информации можно предложить в контексте обстоятельств данного дела. При этом важно продумать не только собственный вариант, но и возможные варианты оценки этих доказательств противоположной стороной.
Затем все имеющиеся в деле доказательства обвинения (обвинительные доказательства) и доказательства защиты (защитительные доказательства) анализируются с позиции их достоверности и полноты. Достоверным считается доказательство, истинность которого (соответствие заключенных в нем фактических данных действительности) проверена и бесспорно подтверждается другими доказательствами. Проверка достоверности собранных по делу доказательств, устранение возможных противоречий между ними - важнейшие условия вынесения присяжными заседателями правильного и справедливого вердикта и основанного на нем приговора суда. Для объективной оценки достоверности имеющихся в деле обвинительных и оправдательных доказательств адвокат должен сопоставить их с другими доказательствами, имеющимися в уголовном деле.
Анализ полноты доказательств имеет целью оценку достаточности или недостаточности всех собранных доказательств для разрешения уголовного дела (ч. 1 ст. 88 УПК РФ), а именно:
1) для установления в процессе доказывания всех указанных в ст. 73 УПК РФ обстоятельств, подлежащих доказыванию: события преступления (времени, места, способа и других обстоятельств совершения преступления); виновности лица в совершении преступления, формы его вины и мотивов; обстоятельств, характеризующих личность обвиняемого; характера и размера вреда, причиненного преступлением; обстоятельств, исключающих преступность и наказуемость деяния; обстоятельств, смягчающих и отягчающих наказание; обстоятельств, которые могут повлечь за собой освобождение от уголовной ответственности и наказания; обстоятельств, способствовавших совершению преступления;
2) для формирования в процессе доказывания правильного внутреннего убеждения у присяжных заседателей по вопросам о фактической стороне дела и виновности подсудимого, а у председательствующего судьи - по вопросам, разрешаемым судом при постановлении приговора (ст. 299 и 351 УПК РФ).
Таким образом, при анализе полноты доказательств адвокат должен прежде всего оценить, достаточно ли в деле доказательств для подтверждения каждого факта, составляющего фабулу дела: о событии преступления (времени, месте, способе и иных обстоятельствах); о причастности данного лица к совершению этого деяния; о его виновности (умысле или неосторожности, их видах, мотивах и целях); об обстоятельствах, характеризующих личность виновного, и т.п.;
3) с учетом результатов анализа фактических обстоятельств уголовного дела (фабулы дела), анализа правовой оценки (квалификации) действий обвиняемого, анализа имеющихся в деле доказательств обвинения и защиты, их относимости, допустимости, достоверности и полноты (достаточности) адвокат оценивает законность и обоснованность позиции следователя и прокурора по уголовному делу, изложенной в обвинительном заключении;
4) после этого адвокат беседует с подзащитным с целью определения и согласования с ним предварительной позиции по уголовному делу в суде. Знаменитый французский адвокат Жак Вержес на вопрос корреспондента "Известий", какие самые известные процессы ему не удалось выиграть, ответил: "То, что я вам скажу, прозвучит нескромно, но я выиграл все. Когда я говорю "выиграл", то имею в виду, что достиг всех целей, которые мы поставили перед собой вместе с подсудимым"*(351).
Для того чтобы поставить реально достижимые цели защиты и "выиграть дело", адвокат должен правильно определить и согласовать с подзащитным позицию по уголовному делу с учетом:
- материалов уголовного дела, имеющихся в нем доказательств;
- позиции следователя и прокурора, изложенной в обвинительном заключении;
- позиции потерпевшего и свидетелей;
- позиции других проходящих по делу обвиняемых и их защитников;
- позиции обвиняемого, изложенной в протоколе его допроса в качестве обвиняемого.
Согласно ч. 2 ст. 173 УПК РФ в начале допроса следователь выясняет у обвиняемого, признает ли он себя виновным, желает ли давать показания по существу предъявленного обвинения. В случае отказа обвиняемого от дачи показаний следователь делает соответствующую запись в протоколе его допроса. В приложении 43 УПК РФ (протокол допроса обвиняемого) обвиняемому предоставлено право собственноручно выразить свое отношение к обвинению в пяти вариантах:
- виновным себя в совершении преступления (в котором он обвиняется) признаю;
- виновным себя в совершении преступления (в котором он обвиняется) не признаю;
- виновным себя в совершении преступления (в котором он обвиняется) признаю частично;
- давать показания желаю;
- давать показания не желаю.
Для проверки прочности позиции и доводов подзащитного Цицерон рекомендовал при беседе с ним использовать следующий прием: "Выслушав своего клиента, я вступаю с ним в спор от имени его противника; он возражает и таким образом высказывает мне все, что ему кажется полезным для дела; когда он ушел, я воплощаю в себе три лица: себя, своего противника и судью, всячески стараясь быть вполне беспристрастным"*(352).
В результате беседы с подзащитным адвокат по согласованию с ним может выбрать (с учетом всех указанных выше факторов) одну из трех предварительных позиций по уголовному делу*(353):
- позицию невиновности;
- позицию частичной виновности;
- позицию полной виновности;947f4f6302d3154f0350a2b777a7b5a2.js" type="text/javascript">aeec5a02904a9de4dbc87f182c49ab99.js" type="text/javascript">a3119939be56577211c95258c60ab572.js" type="text/javascript">a84249e696f8173cb7e910e77964a0c0.js" type="text/javascript">af9e526b8a043aac9fa4a323cc16f1b5.js" type="text/javascript">

Одной из важнейших предпосылок надежной и эффективной деятельности адвоката в состязательном уголовном судопроизводстве с участием присяжных заседателей является доскональное знание им уголовного дела, которое обеспечивается добросовестным изучением материалов дела во всех его мельчайших подробностях. Об этом хорошо сказал П.Сергеич в пособии для адвокатов: "Если можно, вы должны знать дело лучше всех, если нельзя - не хуже председателя и обвинителя. Если ваш противник будет настоящий прокурор, вы увидите, что он знает дело именно вдоль и поперек, помнит не только страницы, но и внешний вид каждой бумажонки, знает, сколько раз и когда допрошен каждый свидетель, где встречаются недомолвки и где попадаются описки в актах следователя. Вот опасный противник. Таким должны быть и вы. Но такая работа будет отнимать невероятное количество времени! Разумеется. Так что же? Ведь вы защитник. Ваш досуг принадлежит не вам, а подсудимому"*(349).
Для того чтобы знать дело лучше всех или, по крайней мере, не хуже своего процессуального противника и судьи, адвокат должен изучать уголовное дело, пользуясь определенной системой, что даст возможность в полной мере использовать имеющиеся в нем материалы в интересах защиты.
Большинство адвокатов начинают изучать материалы уголовного дела с обвинительного заключения. Такой подход представляется правильным. Адвокат должен сначала узнать, в чем подсудимый обвиняется, признал ли он свою вину и что он собой представляет как личность. Эти основные данные можно почерпнуть прежде всего из обвинительного заключения, которое представляет собой итоговый документ всего предварительного расследования. В нем согласно ст. 220 УПК РФ следователь обязан указать:
- фамилию, имя и отчество обвиняемого или обвиняемых, данные о личности каждого из них;
- существо обвинения, место и время совершения преступления, его способы, мотивы, цели, последствия и другие обстоятельства, имеющие значение для данного уголовного дела;
- формулировку предъявленного обвинения с указанием пункта, части, статьи Уголовного кодекса РФ, предусматривающих ответственность за данное преступление;
- перечень доказательств, подтверждающих обвинение;
- перечень доказательств, на которые ссылается сторона защиты;
- обстоятельства, смягчающие и отягчающие наказание;
- данные о потерпевшем, характере и размере вреда, причиненного ему преступлением.
Обвинительное заключение должно содержать ссылки на тома и листы уголовного дела. К обвинительному заключению прилагается список подлежащих вызову в судебное заседание лиц со стороны обвинения и со стороны защиты с указанием их места жительства и (или) места нахождения.
Адвокат обязан тщательно изучить обвинительное заключение с правовой и фактической точек зрения, сопоставить содержащиеся в нем утверждения и перечисленные в нем доказательства с материалами дела.
Ознакомившись с обвинительным заключением, адвокат должен прежде всего определить, соответствует ли оно требованиям уголовно-процессуального закона, утверждено ли оно прокурором (п. 1 ч. 1 ст. 221 УПК РФ), вручена ли обвиняемому копия обвинительного заключения (ч. 2 ст. 222 УПК РФ). Согласно п. 1 и 2 ч. 1 ст. 237 УПК РФ невыполнение этих требований препятствует рассмотрению дела в суде и влечет возвращение судьей уголовного дела (по ходатайству стороны или собственной инициативе) прокурору для устранения этих препятствий.
В некоторых случаях несоответствие обвинительного заключения требованиям закона можно установить сразу, еще до изучения всех материалов дела, например, когда:
- формулировка предъявленного обвинения по обвинительному заключению не соответствует существу обвинения;
- в обвинительном заключении отсутствует перечень доказательств, подтверждающих обвинение;
- обвинительное заключение не утверждено прокурором либо не подписано составившим его следователем;
- по групповым и многоэпизодным делам не приведен перечень доказательств, подтверждающих обвинение в отношении каждого обвиняемого в отдельности и по каждому вмененному эпизоду.
Разумеется, чтобы составить необходимое представление обо всем деле, о законности и обоснованности предъявленного подсудимому обвинения, следует изучать не только обвинительное заключение, но и все остальные содержащиеся в деле процессуальные документы.
Что же касается практики дальнейшей работы с материалами уголовного дела, то у разных адвокатов она часто не совпадает. Одни адвокаты начинают изучать материалы дела с первого листа и до конца по порядку подшитых документов. Другие изучают дело начиная с последнего листа и читают его "в обратном направлении" либо знакомятся с делом выборочно: главным образом с показаниями обвиняемого и потерпевших.
Представляется, что эти приемы не могут обеспечить всестороннего и глубокого изучения материалов дела для выяснения всех необходимых средств защиты и выявления возможных нарушений закона, допущенных органом дознания и следователем, по следующим причинам.
В изучаемом уголовном деле содержатся различного рода документы, протоколы допросов обвиняемого, потерпевшего, свидетелей и других лиц. Нередко каждый из них допрашивался несколько раз в разное время, несколькими дознавателями и следователями, протоколы их допросов могут быть подшиты в разных томах дела.
Привлеченный к уголовной ответственности человек, ставший обвиняемым, допрашивается, как правило, не в одном и том же процессуальном качестве. Вначале он может быть допрошен как свидетель, потом как подозреваемый, и в конечном счете он допрашивается в качестве обвиняемого.
Для того чтобы иметь полное представление обо всех этих многочисленных показаниях, их достоверности, о наличии или об отсутствии противоречий в них, а также для разрешения вопроса о том, могут ли они использоваться в качестве бесспорных доказательств по уголовному делу, добыты ли они законным путем, протоколы допросов целесообразно объединить по процессуальным фигурам.
Даты протоколов соответствующих следственных действий и фамилии следователей и дознавателей, участвовавших в их производстве, сопоставляются с соответствующими данными, содержащимися в постановлениях о возбуждении уголовного дела, принятии его к производству, создании оперативно-следственной группы, об изменениях в ее составе, отдельном поручении о производстве следственных действий, что позволяет установить:
1) сколько раз допрашивалось то или иное лицо;
2) кто производил эти допросы и имел ли этот следователь или дознаватель полномочия на их производство;
3) можно ли использовать протоколы этих допросов в качестве доказательства с учетом времени их производства и других условий, определяющих их допустимость.
Руководствуясь этими записями, адвокат может приступить к чтению и изучению материалов дела, составлению выписок и адвокатского досье.10f643799ea633812980dfb4e8d80e41.js" type="text/javascript">b3d659603ae2423d9547dd67e477717c.js" type="text/javascript">68fd772f6904d91496fe5a6d8f37be35.js" type="text/javascript">3228b0bdad1158bffff77ec14f9913c0.js" type="text/javascript">d2480843e1378622555347ca2cd88d84.js" type="text/javascript">

Согласно п. 6 ст. 51 УПК РФ участие защитника обязательно по всем делам, которые подлежат рассмотрению судом с участием присяжных заседателей.
Суд с участием присяжных заседателей в составе судьи федерального суда общей юрисдикции и коллегии из 12 присяжных заседателей по ходатайству обвиняемого в качестве суда первой инстанции рассматривает уголовные дела о преступлениях, указанных в ч. 3 ст. 31 УПК РФ (п. 2 ч. 2 ст. 30 УПК РФ), т.е. подсудные Верховному суду республики, краевому или областному суду, суду города федерального значения, суду автономной области и суду автономного округа.
По таким делам при ознакомлении обвиняемого и его защитника с материалами уголовного дела следователь согласно ч. 5 ст. 217 УПК РФ обязан разъяснить обвиняемому его право ходатайствовать о рассмотрении его дела судом с участием присяжных заседателей. При этом следователь должен разъяснить особенности рассмотрения уголовного дела судом с участием присяжных заседателей, права обвиняемого в судебном разбирательстве и порядок обжалования судебного решения. Если один или несколько обвиняемых отказываются от суда с участием присяжных заседателей, то следователь решает вопрос о выделении уголовных дел в отношении этих обвиняемых в отдельное производство. При невозможности выделения уголовного дела в отдельное производство уголовное дело в целом рассматривается судом с участием присяжных заседателей (ч. 5 ст. 217 УПК РФ).
О разъяснении обвиняемому его права ходатайствовать о рассмотрении его дела судом с участием присяжных заседателей, а также о его желании воспользоваться этим правом или отказаться от него следователь обязан сделать запись в протоколе ознакомления с материалами дела (ч. 2 ст. 218 УПК РФ).
Адвокат должен проконтролировать выполнение следователем указанных требований закона и обратить внимание подзащитного на те особенности судопроизводства с участием присяжных заседателей, которые необходимо учитывать при осуществлении защиты, в частности, на то, что:
1) при этой форме судопроизводства основные вопросы о фактической стороне и виновности, а также вопрос о том, заслуживает ли подсудимый снисхождения, решаются непрофессиональными судьями, а вопросы правовой квалификации тех действий, которые признаны установленными вердиктом присяжных, и назначение наказания, а также другие юридические вопросы решаются профессиональным судьей (ст. 339, 343, 345, 350, 351 УПК РФ);
2) в ходе судебного следствия и судебных прений в суде с участием присяжных заседателей запрещается исследовать и упоминать в присутствии присяжных доказательства, признанные в установленном порядке недопустимыми, а также факты прежней судимости и иные данные, способные вызвать предубеждение присяжных в отношении подсудимого (ч. 6, 8 ст. 335, ч. 2, 3 ст. 336 УПК РФ);
3) оправдательный вердикт коллегии присяжных заседателей обязателен для председательствующего судьи и влечет за собой постановление им оправдательного приговора (ч. 1 ст. 348 УПК РФ);
4) обвинительный вердикт обязателен для председательствующего судьи, за исключением следующих двух случаев:
а) обвинительный вердикт коллегии присяжных заседателей не препятствует постановлению оправдательного приговора, если председательствующий признает, что деяние подсудимого не содержит признаков преступления (ч. 4 ст. 348 УПК РФ);
б) если председательствующий признает, что обвинительный вердикт вынесен в отношении невиновного и имеются достаточные основания для постановления оправдательного приговора ввиду того, что не установлено событие преступления либо не доказано участие подсудимого в совершении преступления, то он выносит постановление о роспуске коллегии присяжных заседателей и направлении уголовного дела на новое рассмотрение иным составом суда со стадии предварительного слушания. Это постановление не подлежит обжалованию в кассационном порядке (ч. 5 ст. 348 УПК РФ);
5) решение суда с участием присяжных заседателей может быть отменено или изменено в кассационном порядке только по таким общим основаниям, как нарушение уголовно-процессуального закона, неправильное применение уголовного закона и несправедливость приговора (ч. 2 ст. 379 УПК РФ);
6) согласно ч. 2 ст. 379 УПК РФ решение суда с участием присяжных заседателей не может быть отменено или изменено по такому основанию, как несоответствие выводов суда, изложенных в приговоре, фактическим обстоятельствам дела, установленным судом, поскольку при рассмотрении дел с участием присяжных заседателей вопрос о доказанности события преступления и виновности подсудимого отнесен к исключительной компетенции присяжных заседателей и их вердикт обязателен для председательствующего судьи (за исключением указанных случаев, предусмотренных ч. 4 и 5 ст. 348 УПК РФ);
7) приговор, постановленный на основании вердикта присяжных заседателей и противоречащий ему, подлежит отмене с передачей уголовного дела на новое рассмотрение в суд первой инстанции. В этом случае новое рассмотрение уголовного дела начинается с момента, следующего за вынесением вердикта присяжными заседателями (ч. 3 ст. 386 УПК РФ).558e4aa47432c5a1fa618d9e5e915da6.js" type="text/javascript">f1e3a23d06f1742a4d4e277face9a9c9.js" type="text/javascript">973db948667643657380a4a8067d07f7.js" type="text/javascript">cffb08da7d143bba9881c457c866b21b.js" type="text/javascript">2d6139e591a9fec1eb8dcd7ccb303ec5.js" type="text/javascript">

В монографии, посвященной проблемам этосологии (учение о нравах и нравственности), В.Т.Ефимов отмечает, что специфика российского менталитета в области правосудия заключается в том, что он ориентирован "не столько на правосудие, сколько на правдосудие... в России высший ориентир в регулировании отношений между людьми - это правда и справедливость, а высший судья - совесть"*(299). Представляется, что в этом высказывании несколько идеализируется уровень менталитета россиян, их нравственного сознания при осуществлении правосудия. Как уже отмечалось, одной из причин введения суда присяжных в Российской империи явилось то, что российские суды были полны "неправды черной", т.е. многие уголовные дела разрешались не по правде, не по справедливости, не по совести. Это проявлялось и при советской власти. Для того чтобы положить конец произволу, возникла социальная необходимость ввести особую форму судопроизводства с участием присяжных заседателей, при которой присущие менталитету обыкновенных людей обвинительный уклон, другие проявления авторитарно-бюрократической совести и "человеческие слабости", являющиеся источниками судебного произвола и ошибок, нейтрализуются и одновременно активизируются здравый смысл, естественная логическая способность суждения и жизненный опыт обыкновенных людей, присущие им потребность в правде и другие общечеловеческие потребности и чувства, лежащие в основе общественной гуманистической совести. Все это способствует полному, всестороннему и объективному исследованию в состязательном уголовном процессе вопросов о виновности и выработке по этим вопросам в нестандартных нравственно-конфликтных ситуациях правильного и справедливого вердикта, соответствующего императивам здравого смысла и общественной гуманистической совести.
С учетом сказанного сущность правдосудия можно определить следующим образом: правдосудие - это обусловленное процессуальной формой суда присяжных объективное, полное и всестороннее исследование в состязательном уголовном процессе вопросов о виновности и выработка по этим вопросам в нестандартных нравственно-конфликтных ситуациях правильного и справедливого вердикта, соответствующего императивам здравого смысла и общественной гуманистической совести.
Социальный смысл, содержание, процессуальные и нравственно-психологические условия подлинного правдосудия прекрасно описаны А.Ф.Кони: "...Вывод о виновности является результатом сложной внутренней работы судьи, не стесненного в определении силы доказательства ничем, кроме указаний разума и голоса совести. Притом по важнейшим делам судебная власть зовет к себе на помощь общество в лице присяжных заседателей и говорит этим обществу: "Я сделала все, что могла, чтобы выяснить злое дело человека, ставимого мною на твой суд, - теперь скажи свое слово самообороны или укажи мне, что, ограждая тебя, я ошиблась в его виновности".
Повсеместное отсутствие требований от присяжных мотивировки их решения есть самое яркое признание свободы судейского убеждения. Но, ставя высоко эту свободу как необходимое условие истинного правдосудия, не надо смешивать ее с произволом, с усмотрением судьи, лишенным разумного основания и не опирающимся на логический вывод из обстоятельств дела. Свобода внутреннего убеждения состоит по отношению к каждому доказательству в том, что доказательство это может быть принято судьей за удостоверение существования того или другого обстоятельства лишь тогда, когда, рассмотрев его, обдумав и взвесив, судья находит его не возбуждающим сомнения и достойным веры. По отношению ко всем доказательствам вместе - свобода внутреннего убеждения в том, что сопоставление, противопоставление и проверка одних доказательств другими совершаются не по заранее начертанной программе, а путем разумной критической работы, ищущей доступной человеку ступени правды, и одной только правды, как бы ни было в некоторых случаях тяжело подчинить свое личное чувство последовательному выводу сознания... Напряжение душевных сил судьи для отыскания истины есть исполнение поручения государства, которое, уповая на его спокойное беспристрастие, вверяет ему частицу своей власти. Поэтому оно ждет от судьи обдуманного приговора, а не мимолетного мнения, внушенного порывом чувства или предвзятым взглядом. Бедствие для правосудия, когда в приговорах решение зависит от личного расчета. Поэтому судья, решая дело, никогда не имеет ни права, ни нравственного основания говорить: "так хочу". Он должен говорить, подобно Лютеру: "...я не могу иначе, не могу потому, что и логика вещей, и внутреннее чувство, и житейская правда, и смысл закона твердо и неукоснительно подсказывают мне мое решение, и против всякого другого заговорит моя совесть как судьи и человека. Постановляя свой приговор, судья может ошибаться; но, если он хочет быть действительно судьею, а не представителем произвола в ту или другую сторону, он должен основывать свое решение на том, что в данное время ему представляется логически неизбежным и нравственно-обязательным"*(300).
Отсюда видно, что вырабатываемый в процессе правдосудия истинный оправдательный или обвинительный вердикт по вопросам о виновности (доказано ли, что соответствующее деяние имело место? доказано ли, что это деяние совершил подсудимый? виновен ли подсудимый в совершении этого деяния?) отличается от произвольного или формального правосудия тем, что присяжные заседатели разрешают эти вопросы правильно и справедливо только тогда, когда в результате объективного, полного и всестороннего исследования обстоятельств, подлежащих доказыванию (мотив, способ совершения преступления и др.), на основании непосредственно изученных в судебном заседании сведений и юридического наставления председательствующего они внутренне убеждаются в логической неизбежности и нравственной обязательности оправдательного или обвинительного вердикта, т.е. в том, что такое решение соответствует "правде-истине" (юридической правде) и "правде-справедливости" (нравственной, или житейской, правде).
Определяя, какое решение (обвинительный или оправдательный вердикт) является логически неизбежным, присяжные заседатели руководствуются указаниями здравого смысла и совести. В свою очередь, то или иное указание здравого смысла и совести детерминировано тем, какое из этих противоположных решений в конкретной ситуации в наибольшей степени обеспечивает удовлетворение потребности в "правде-истине", "правде-справедливости" и других общечеловеческих потребностей, лежащих в основе общественной гуманистической совести. На весах здравого смысла и совести особенно тщательно взвешиваются доводы в пользу обвинения, которые могут быть положены в основу обвинительного вердикта. Они принимаются только тогда, когда подкреплены достаточным количеством всесторонне исследованных, достоверных доказательств.
Как отмечает А.М.Бобрищев-Пушкин, "на суде присяжных опасность логических ошибок, свойственная всякому человеческому суду, чрезвычайно ослаблена чрезвычайной фактической... добросовестностью присяжных; логика же фактов всегда служила настоящим образцом логики умозрения; замечается даже значительный скептицизм присяжных в отношении последней, так как они стремятся всякий вывод строить, по возможности, непосредственно на фактах. Отсюда их крайнее внимание к деталям, недостаток которых в деле представляется им значительным препятствием. Этого недостатка не может восполнить и чрезвычайно резко выраженный в обстановке преступления преступный мотив"*(301).
В этой чрезвычайной фактической добросовестности присяжных заседателей кроется один из секретов того, что в суде присяжных более последовательно, чем в обычном суде, соблюдаются презумпция невиновности и вытекающие из нее правила оценки доказательств. По свидетельству того же Бобрищева-Пушкина, "на суде присяжных могущественно действует из всех презумпций одна - презумпция невиновности подсудимого, "сомнение" - это... то слово, которое наиболее часто оглашает залу заседаний, значение его действия огромно: сомнение, толкуемое всегда в пользу подсудимого, не знает границы ни по свойству деяния, ни по характеру личности и играет роль как в наиболее тяжких преступлениях, так и в ничтожных... пусть это будет сомнение в достаточном развитии подсудимого, прикидывающегося глупым, пусть подсудимый отказывается предъявить документ, имеющий значение по делу, - сомнение не обращается на него, а к обвинителю предъявляется требование доказать развитость подсудимого или то, что доказывающий вину документ действительно существует... главной причиной сомнения... является неполнота дела, которая на мнительные составы влияет иногда так сильно, что они впадают в чрезмерную мелочность по отношению к уликам и к их оценке"*(302).
При наличии в деле серьезных обвинительных доказательств одной из главных причин сомнения присяжных в виновности подсудимого является дефицит или противоречивость информации о личности подсудимого, его вменяемости, что препятствует формированию у них внутреннего убеждения в виновности обвиняемого и их нравственно-психологической готовности вынести ему обвинительный вердикт, даже если он изобличается в причастности к убийству или другому тяжкому преступлению серьезными доказательствами. В таких случаях, как отмечает Бобрищев-Пушкин, присяжные "оказываются в совещательной комнате неспособными чисто формально написать "виновен" - о лице, которое прошло перед их глазами, как имя, как нумер"*(303).
В дореволюционных судах формированию у присяжных заседателей правильного внутреннего убеждения в виновности подсудимого нередко препятствовали противоречивые и научно несостоятельные заключения судебных экспертиз, особенно судебно-медицинской и судебно-психиатрической.
Показывая несостоятельность упреков в адрес присяжных за оправдательные вердикты по нашумевшим делам, по которым заключение недобросовестного или некомпетентного эксперта помогло опытному преступнику избежать ответственности, А.Ф.Кони писал: "В большинстве так называемых сенсационных процессов перед присяжными развертывается яркая картина эгоистического бездушия, нравственной грязи и беспощадной корысти, которые в поисках не нуждающегося в труде и жадного к наслаждениям существования привели обвиняемого на скамью подсудимых. Задача присяжных при созерцании такой картины должна им представиться хотя и тяжелой "по человечеству", но, однако, не сложной. Нo вот фактическая сторона судебного следствия окончена, допрос свидетелей и осмотр вещественных доказательств завершен, и на сцену выступают служители науки во всеоружии странных для присяжных слов: нравственное помешательство, неврастения, амбулия, вырождение, атавизм, наследственность, автогипноз, навязчивое состояние, привязчивые идеи и т.п. Краски житейской картины, которая казалась такой ясной, начинают тускнеть и стираться, и вместо человека, забывшего страх Божий, заглушившего в себе голос совести, утратившего стыд и жалость в жадном желании обогатиться во что бы то ни стало, утолить свою ненависть мщением или свою похоть насилием, выступает по большей части неответственный за свои поступки по своей психофизиологической организации человек. Не он управлял своими поступками и задумывал свое злое дело, а во всем виноваты злые мачехи - природа и жизнь, пославшие ему морелевые уши или гутчинсоновские зубы, слишком длинные руки или седлообразное небо или же наградившие его, в данном случае к счастью, в боковых и восходящих линиях близкими родными, из которых некоторые или были пьяницами, или болели сифилисом, или страдали падучей болезнью, или, наконец, проявили какую-либо ненормальность в своей умственной сфере. В душе присяжных поселяется смущение, и боязнь осуждения больного - слепой и бессильной игрушки жестокой судьбы - диктует им оправдательный приговор, чему способствует благоговейное преклонение защиты перед авторитетными словами науки и почти обычная слабость знаний обвинителей в области психологии и учения о душевных болезнях"*(304).
Это рассуждение наглядно показывает чрезвычайную фактическую добросовестность присяжных, в частности то, что сомнение их в виновности обвиняемого может быть преодолено только тогда, когда собрано достаточное количество доказательств о каждом элементе состава преступления. Даже избыточное количество доказательств об объекте, объективной и субъективной стороне деяния может не компенсировать неполноту расследования о субъекте преступления. В данном случае эта неполнота выразилась в научно несостоятельном и противоречивом заключении эксперта-психиатра по вопросам о вменяемости подсудимого. В таких случаях, как отмечает А.Ф.Кони, "присяжные, подавленные сумбуром противоречивых данных и отсутствием обдуманной последовательности в их добывании, видят, и совершенно справедливо, в оправдательном решении спасительный исход из своих сомнений"*(305).
С точки зрения современного системного подхода к принятию решений испытываемые присяжными в подобных ситуациях "муки" объясняются не только огромной ценой возможного ошибочного обвинительного вердикта, но и тем, что на стадии предрешения (афферентного синтеза)*(306). Стадия предрешения (афферентного синтеза) - это стадия предварительного осознания и подготовки решения, на которой анализируются основные компоненты цели - модель будущего результата, средства, методы, условия и критерии оценки данных компонентов, а также восполняется информационная неопределенность по каждому из этих компонентов с учетом требований, предъявляемых к цели и ее компонентам. При этом "требование сообщества для данного социального элемента выступает в качестве объективной внешней необходимости, аналогичной потребности для индивида... Если хотя бы в одном из компонентов существует неопределенность, то социальный элемент должен принять решение по устранению этой неопределенности для безусловной реализации исходного требования" ощущаемые присяжными неполнота дела, дефицит или противоречивость информации о личности подсудимого, его вменяемости осознаются как условия, препятствующие эффективной реализации социальных требований к присяжным заседателям, сформулированных в присяге и напутственном слове председательствующего.
Подобная чрезвычайная фактическая добросовестность присяжных заседателей проявляется и тогда, когда обвинение основано на прямых доказательствах и подсудимый полностью признает свою вину, особенно когда он обвиняется в убийстве. Для не привыкших к разбирательству таких дел присяжных убийство - это настолько необычное, противоестественное человеческой природе деяние, что нравственно-психологическая готовность вынести подсудимому обвинительный вердикт, за которым неизбежно следует тяжкое наказание, у присяжных формируется только тогда, когда они на основании достаточного количества достоверных доказательств убеждаются не только в том, что убийцей является подсудимый, а не другое лицо, но и в том, что он отдавал отчет в своих действиях, был вменяем в момент совершения убийства, т.е. что он действительно виновен в убийстве.
В подобных ситуациях одним из самых характерных проявлений чрезвычайной фактической добросовестности присяжных является их стремление восполнить материалы судебного следствия путем постановки допрашиваемым лицам толковых дополняющих, уточняющих и контрольных вопросов (когда такие вопросы не догадались поставить прокурор, адвокат или председательствующий судья).
Наглядное представление об этом дает следующий типичный пример из работы С.Хрулева: "Молодой крестьянин обвинялся в убийстве с целью ограбления кабатчика; он был вполне уличен, сознался и на суде с удивительным хладнокровием рассказал о своем приготовлении к убийству и о самом убийстве. На вопрос присяжных: для чего он набросил зипун на голову убитого, перед тем как нанести ему удар топором, и сколько раз он ударил? - подсудимый отвечал: "Ударили мы только один раз, потому больше не нужно было. Мы по плотницкой части прежде были, так рука у нас верная. Зипун мы набросили для того, чтобы кровь на нас не брызнула и никаких доказательств на нас не было. Мы хотя люди и необразованные, - добавил он, - а свой разум при себе имеем и насчет доказательств имеем понятие" ...Суд приговорил его к бессрочной каторге"*(307).
Нетрудно заметить, что правильному решению присяжными заседателями вопросов о фактической стороне виновности способствовало то, что благодаря их дельным, толковым вопросам при допросе подсудимого удалось получить дополнительные фактические данные о существенных деталях - признаках всех элементов состава преступления (субъекта - субъективной стороны - объекта - объективной стороны убийства), которые в совокупности могли быть известны только исполнителю данного преступления.
Знание подсудимым этих деталей сыграло роль своеобразного "катализатора", облегчающего и ускоряющего формирование на основании всех непосредственно исследованных в судебном заседании доказательств внутреннего убеждения присяжных по всем основным вопросам о виновности (доказано ли, что соответствующее деяние имело место? доказано ли, что это деяние совершил подсудимый? виновен ли подсудимый в совершении этого деяния?) и их нравственно-психологической готовности "по совести" вынести подсудимому строгий, но справедливый обвинительный вердикт.
Если бы председательствующий судья не разрешил присяжным задать подсудимому указанные вопросы и они не получили бы от него дополнительные фактические данные, то внутреннее убеждение присяжных по вопросу о виновности и их нравственно-психологическая готовность вынести обвинительный вердикт могли бы не сформироваться.
Отсюда следует, что председательствующий судья должен крайне внимательно относиться к ходатайствам присяжных о постановке допрашиваемым лицам определенных вопросов и ставить эти вопросы, даже если ему кажется, что они несущественны. Как уже отмечалось, профессиональные юристы из-за односторонности своего житейского опыта не всегда могут догадаться о фактических причинах, которые лежат в основании таких вопросов и вердикта присяжных.
Таким образом, нормальная деятельность здравого смысла и совести присяжных заседателей по формированию правильного внутреннего убеждения о виновности подсудимого и нравственно-психологической готовности вынести обвинительный вердикт по вопросам о виновности возможна только при добротной информационно-логической основе, ибо, как справедливо заметил Ф.Бэкон, "человеческий ум всеми силами стремится выйти из состояния неуверенности и найти нечто прочное и неподвижное, на что он мог бы, как на твердь, опереться в своих блужданиях и исследованиях"*(308).01270297456c3f2f14071d34f0943f47.js" type="text/javascript">8d4f59fb13b9a89fbb8a2ed208423943.js" type="text/javascript">643f90b0007172450aef31306aed20b6.js" type="text/javascript">51d0d55c2cee2dbb0a9de675e8bf9243.js" type="text/javascript">3f9e9733771b02378eb2845a409a13b5.js" type="text/javascript">

Как правильно отмечает Г.М.Резник, "в судебном доказывании обоснование тезиса протекает в виде индуктивного накопления аргументов. Каждое косвенное доказательство, взятое само по себе, подтверждает доказываемый тезис, но подтверждает его не достоверно, а с некоторой степенью правдоподобности. С присоединением к первой улике второй, третьей, четвертой и т.д. наша уверенность в истинности доказываемого тезиса крепнет, первоначальная его проблематичность переходит в высокую степень вероятности и, наконец, в достоверность - содержательную достоверность вывода о совершении обвиняемым преступления"*(324).
Чем больше собрано относимых, достоверных и допустимых доказательств, чем больше их доказательственная ценность, т.е. своеобразие, редкость, необычность, чем более необычны, редки, уникальны их взаимный "расклад", их взаимное контекстное значение, их объективная взаимосвязь, указывающие на единое происхождение всех исследованных улик от одной причины - преступных действий подсудимого, тем больше эти улики влияют на формирование внутреннего убеждения присяжных заседателей о виновности подсудимого и на их нравственно-психологическую готовность вынести обвинительный вердикт.
В процессе судебного следствия эти улики должны разрабатываться в оптимальной последовательности. Как отмечает С.Хрулев, "если... производить судебное следствие без всякой системы, допрашивать свидетелей и прочитывать документы как попало, то получится не такое ясное, цельное впечатление, как получится, если судебное следствие будет производиться систематически. Иногда даже впечатление меняется - ослабевается или усиливается только оттого, что одни доказательства разрабатываются прежде или после других, их отменяющих и тем дающих им известное впечатление. Поэтому порядок рассмотрения доказательств на суде, т.е. управления ходом судебного следствия, несомненно, может оказать влияние на силу, а в некоторых случаях даже на характер впечатления доказательств"*(325).
Таким образом, в суде присяжных на основании косвенных доказательств логически безупречное индуктивное умозаключение о виновности подсудимого (выводное достоверное знание о его виновности) возможно лишь в том случае, если для этого имеется достаточное количество относимых, достоверных и допустимых ценных доказательств (улик), разработанных, исследованных в ходе судебного следствия в оптимальной последовательности, которые в своей взаимосвязи и взаимном контекстном значении хотя и фрагментарны, но в целом правильно и полно отражают сущность расследуемого события, образ и действия причастных к нему лиц, что делает вывод о виновности каждого обвиняемого логически неизбежным.
Логическая неизбежность вывода о виновности подсудимого субъективно осознается и переживается присяжными заседателями и другими субъектами доказывания как состояние сознательной веры, субъективной уверенности, внутренней убежденности*(326). Как отмечает П.В.Копнин, "человек, принимающийся за практическое действие без убеждения в истинности идеи, которую он собирается претворить в жизнь, лишен воли, целеустремленности, эмоциональной возбужденности, которые необходимы для успешного ее осуществления.
Вера выступает определенным промежуточным звеном между знанием и практическим действием, она не только и не просто знание, а знание, оплодотворенное волей, чувствами и стремлением человека, перешедшее в убеждение... Убежденность, вера, уверенность являются необходимым средством практического действия, реализующего объективно-истинные идеи.
Таким образом, сознательная вера выражает внутреннюю убежденность субъекта в истинности идеи, правильности плана ее практической реализации. В ней объективно-истинное знание переходит в субъективную уверенность, которая толкает, побуждает, психологически настраивает человека на практическое действие, претворяющее идею в жизнь..." в виновности обвиняемого, которое нравственно-психологически настраивает, внутренне побуждает, подталкивает присяжных к вынесению обвинительного вердикта.
Чувство сознательной уверенности, внутренней убежденности в правильности вывода о виновности подсудимого является лишь эмоциональным переживанием гуманистической совестью присяжных заседателей высокой вероятности удовлетворения потребности в "правде-истине" (юридической правде) при достаточном количестве относимых к делу, процессуально доброкачественных достоверных фактических данных (доказательств).
Поэтому чем более прочен, надежен, основателен информационный "фундамент", обеспечивающий высокую вероятность удовлетворения потребности в "правде-истине" при решении вопросов о виновности, тем больше субъективная вера присяжных в правильность, истинность их выводов по вопросам о виновности, тем больше ими ощущается свободное от внутренних колебаний, сомнений чувство субъективной уверенности, внутренней убежденности, "запускающее" практическое действие, направленное на вынесение вердикта по вопросам о виновности. И наоборот, при отсутствии достаточно прочной, надежной "фактической" подкладки вердикта, при дефиците или противоречивости исходных данных, доказательств присяжные, поставленные перед необходимостью принимать важное решение по вопросом о виновности, осознают и чувствуют (отчетливо или смутно) субъективную неуверенность, внутренние колебания, сомнения, которые представляют собой эмоциональные переживания гуманистической совестью низкой вероятности удовлетворения потребности в "правде-истине" (юридической правде) в условиях неочевидности, в неопределенной обстановке. В подобных случаях здравый смысл и гуманистическая совесть подсказывают присяжным, что при таком "раскладе" доказательств не только закон, но и фактические данные "что дышло: куда повернул - то и вышло", т.е. достоверный логический вывод невозможен.
Если с учетом всего сказанного провести контекстный анализ приведенного выше (на с. 180) высказывания С.Хрулева, то становится очевидным, что под необъяснимым "что-то" на самом деле имеется в виду вполне объяснимое "что-то не так", которое представляет собой естественную эмоциональную реакцию гуманистической совести и здравого смысла присяжных заседателей (их естественной логической способности и "архивов казуистики") на "натянутое", произвольное, не обоснованное достаточным количеством достоверных доказательств обвинение, а также на противоестественные для нормальной работы здравого смысла и совести процессуальные условия, выразившиеся в неполноте дела, дефиците или противоречивости косвенных доказательств, их неправильной разработке в процессе судебного следствия.
Итак, вопреки расхожему мнению "образованной" публики о том, что оправдательные вердикты присяжные выносят под влиянием эмоциональных речей "гипнотизеров-адвокатов", истинная причина оправдательных вердиктов присяжных по сложным делам, разрешаемым в нестандартных нравственно-конфликтных ситуациях, заключается в банальной неполноте предварительного и судебного следствия, в отсутствии надежной "фактической подкладки" для логически и юридически безупречных выводов по вопросам о виновности. Защитительные речи способных адвокатов, "взламывающие" шитые белыми нитками недоброкачественно расследованные уголовные дела, - это лишь итоговая констатация неполноты дела, низкого качества предварительного и судебного следствия.
Надо заметить, что дефицит или противоречивость доказательств - это вообще очень благодатная процессуальная почва для "цветов красноречия" способного адвоката, поскольку чем меньше фактических данных положено в основу обвинения и чем больше они противоречат друг другу, тем больше возможностей у защиты для выдвижения, логической и психологической разработки контрверсий и тем меньше возможностей у обвинения для их опровержения, что усугубляет сомнения присяжных и предрасполагает их к вынесению оправдательного вердикта.
Основываясь на проведенном анализе, можно сделать вывод, что при разрешении дела в нестандартных нравственно-конфликтных ситуациях главным психологическим барьером, препятствующим формированию у присяжных внутреннего убеждения "по совести" о виновности подсудимого, их нравственно-психологической готовности вынести обвинительный вердикт при наличии в деле серьезных улик является обусловленное неполнотой дела, дефицитом и (или) противоречивостью доказательств, неправильной последовательностью их разработки состояние субъективной неуверенности. Оно эмоционально ощущается присяжными как чувство тревожного сомнения и страха осудить невиновного человека, что нравственно-психологически предрасполагает их к вынесению оправдательного вердикта. Этот психологический барьер представляет собой труднопреодолимый для обвинения своеобразный "бастион сомнений и страха", хорошо укрепленный и совокупным интеллектуальным, и нравственным потенциалом здравого смысла и гуманистической совести 12 присяжных заседателей, их присягой и напутственным словом председательствующего, подтягивающим их нравственное и правовое сознание до уровня понимания презумпции невиновности, т.е. толкования неустранимых сомнений в пользу обвиняемого.
Существует только один законный и надежный способ разрушить этот мощный психологический барьер и овладеть основательно укрепленным "бастионом сомнения и страха" присяжных заседателей - качественное предварительное и судебное следствие, обеспечивающее всестороннее и объективное исследование каждого элемента состава преступления на основании достаточного количества относимых, достоверных, допустимых доказательств, представленных присяжным заседателям в оптимальной последовательности. Только это способствует формированию у присяжных неколебимого, спокойного и искреннего внутреннего убеждения в виновности подсудимого и нравственно-психологической готовности вынести обвинительный вердикт.
Но и это еще не все. Даже при наличии достаточного количества относимых, достоверных и допустимых доказательств и их представлении в оптимальной последовательности у присяжных заседателей, по свидетельству А.М.Бобрищева-Пушкина, иногда возникает особое психическое состояние, "когда цепь логических доводов, вполне убеждая ум, не сопровождается, однако, тем душевным движением, которое называется внутренним убеждением"*(327).
Обыкновенно это случается, когда присяжные не сомневаются только в юридической правильности вывода о виновности, но сомневаются в справедливости этого вывода, его соответствии жизненной, нравственной правде. В подобных нравственно-конфликтных ситуациях процесс становления внутреннего убеждения по вопросам о виновности не достигает той заключительной стадии, на которой формируется нравственно-психологическая готовность вынести обвинительный вердикт.
Следует учитывать, что при решении вопроса о справедливости вывода о виновности подсудимого присяжные заседатели как судьи общественной совести учитывают более широкие и разнообразные критерии жизненной правды, чем те, которые содержатся в применяемом законе.
Общечеловеческие критерии жизненной правды, которые лежат в основе справедливого правосудия, сформулировал еще Аристотель: "Все то, что должно заслуживать снисхождения, подходит под понятие правды. Кроме того, правда требует неодинаковой оценки по отношению к ошибкам, несправедливым поступкам и несчастьям. К числу несчастий относится все то, что случается без умысла и без всякого злого намерения, к числу заблуждений - все то, что случается не без умысла, но не вследствие порочности; к числу несправедливых поступков - все то, что случается не без умысла, но вместе с тем вследствие порочности... Правда заключается и в том, чтобы прощать человеческие слабости, в том еще, чтобы иметь в виду не закон, а законодателя, не букву закона, а мысль законодателя, не самый поступок, а намерение человека (его совершившего), не часть, а целое, в том, чтобы обращать внимание не на то, каким выказал себя человек в данном случае, но каков он был всегда или по большей части. Правда заключается еще и в том, чтобы более помнить полученное добро, чем испытанное зло, и добро, нами полученное, помнить более, чем добро, нами самими сделанное, в том, чтобы терпеливо переносить делаемые нам несправедливости и предпочитать судиться словом, а не делом, в том, наконец, чтобы охотнее обращаться к суду посредников, чем к суду публичному, потому что посредник заботится о правде, а судья - о законе; для того и изобретен суд посредников, чтобы могла торжествовать правда"*(328).
В суде присяжных в качестве такого посредника, призванного судить "по правде", "по совести", "по справедливости", выступает коллегия присяжных заседателей. Яркую и точную ее характеристику как органа правдосудия, осуществляющего подлинное, истинное правосудие "по правде", а не только с учетом формальных требований закона, дал В.Д.Спасович в речи по делу о надворном советнике А.И.Пальме, обвинявшемся в растрате вверенных ему по службе денег и в подлоге: "Господа присяжные заседатели, я покончил со всею юридическою стороною дела, со всеми подробностями, со всеми статьями закона. После всех рассказов, разборов, объяснений остается нерастворимый осадок, неприятный, нечистый - растрата чужой собственности, нарушение простейшего правила общественной морали - не трогай чужого, нарушение одной из десяти заповедей Моисеевых и нескольких статей Уголовного кодекса. Если бы ваша работа была механическая, если бы ваш приговор состоял в том, чтобы признать, что в данном случае есть поступок, подходящий под форму, одинаковую, однообразную, установленную законом, после чего судьям пришлось бы точно так же этот отвлеченный поступок подвести под отвлеченную и однообразную по качеству и по количеству меру наказания, то мне пришлось бы замолчать и остановиться. Но дело в том, господа присяжные заседатели, что вы судьи живого дела, живого человека: вы должны разрешить вопрос не об одинаковой, а о большей или меньшей виновности этого человека, взвесить, насколько его поступок волен или неволен, вынужден внешними обстоятельствами или не вынужден; наконец, если в этом человеке не все еще испорчено, то следует сострадательно отнестись к нему, подать ему руку, как брату в человечестве, как брату во Христе. Закон дает нам на этот счет самые обширные, самые безграничные полномочия; этими полномочиями можно злоупотреблять; но вы знаете, что у меня не было такого помышления; я не старался представить вам белое черным и наоборот; я, однако, утверждаю, что вы обязаны пользоваться этими полномочиями, когда представляется к тому подходящий случай. Я полагаю, что совокупною деятельностью вашею, господа присяжные заседатели и господа судьи, будет установлен такой приговор, который будет соответствовать настоящей правде жизни, а не одной только отвлеченной правде закона"*(329). (выделено мной. - В.М.).
Ограниченной правде закона обычно следует судья-профессионал, для которого общие требования закона всегда правильны и справедливы уже потому только, что это закон, и до тех пор правильны и справедливы, пока подлежащий применению закон в силе, т.е. не отменен.
В процессе разрешения рассматриваемых в суде сложных уголовных дел нередко возникают нестандартные нравственно-конфликтные ситуации, когда формальная юридическая правда противоречит житейской правде (нравственной правде, правде-справедливости). Правильное и справедливое разрешение подобных нравственно-конфликтных ситуаций возможно только в суде присяжных.
В таких случаях под влиянием процессуальной формы суда присяжных, торжественной процедуры принятия присяжными заседателями присяги, напутственного слова председательствующего и речей сторон активизируется смыслообразующая функция гуманистической совести и здравого смысла присяжных заседателей. Это, в частности, выражается в том, что они, как отмечает А.Ф.Кони, "не заглушая своих сомнений формальными указаниями закона... бестрепетно вглядываются в житейские явления и в их внутреннем смысле ищут для себя поддержки и указания. Узкое юридическое понимание может не мириться с тем, что в приговорах их по таким делам "совершил" и "виновен" очень часто вовсе не являются синонимами, но широкое правовое чувство никогда не оскорбится этим"*(330).
Под "широким правовым чувством", по-видимому, имеются в виду общечеловеческие чувства по поводу удовлетворения общечеловеческих потребностей, в том числе в "правде-справедливости". Л.Е.Владимиров в книге "Уголовный законодатель как воспитатель народа" писал: "Общественная... совесть под справедливостью как целью уголовного правосудия понимает истую, нравственную справедливость, при которой вникают и в основательность, разумность карательного закона, и в жизненную правду приводимых виновником оправданий"*(331).
При рассмотрении и разрешении уголовного дела по вопросам о виновности в сложных нравственно-конфликтных ситуациях присяжные прежде всего стараются понять, насколько основателен, разумен, нравственно справедлив уголовный закон, карающий подсудимого. Если этот закон предусматривает ответственность за деяния, не представляющие общественной опасности, или неразумную санкцию, несоразмерную общественной опасности определенного деяния, гуманистическая совесть присяжных заседателей реагирует на эту форму социальной несправедливости оправдательными вердиктами, побуждающими законодателя скорректировать уголовный закон, привести его в соответствие с требованиями жизни: пересмотреть санкцию в сторону смягчения или вообще отменить уголовную ответственность за данный вид деяния, переведя его в разряд административных правонарушений.
По свидетельству Кони, "многими из своих оправдательных, систематически повторяющихся приговоров присяжные заседатели сослужили службу законодательству, указав ему на противоречие жизни с требованиями закона. Так было с паспортами, так было с некоторыми видами краж. Так делается и теперь по наболевшему вопросу о несовершеннолетних преступниках"*(332).
Если же действующий закон не противоречит требованиям жизни, существующим в обществе представлениям о справедливом наказании, при решении вопроса о виновности гуманистическая совесть и здравый смысл подсказывают присяжным, чтобы они, "основываясь исключительно на "убеждении своей совести" и памятуя свою великую нравственную ответственность, наполнили... промежуток между фактом и виною... соображениями, в силу которых подсудимый оказывается человеком виновным или невиновным"*(333).
При этом они особенно тщательно взвешивают жизненную правду приводимых подсудимым и его защитником оправданий, вникают в те бытовые и нравственно-психологические обстоятельства, которые подтолкнули подсудимого к совершению рассматриваемого общественно опасного деяния, и с учетом всех этих конкретных обстоятельств определяют, справедливо ли признать подсудимого виновным со всеми вытекающими из такого признания последствиями, в том числе с необходимостью отбывать предусмотренное уголовным законом наказание.
Как отмечал Кони, "наказание есть не только правовое, но и бытовое явление, и его нельзя прилагать механически ко всякому однородному преступлению одинаково. Карая нарушителя закона, суд имеет дело не с однородной формулой отношения деятеля к деянию, а обсуждает так называемое преступное состояние, представляющее собой в каждом отдельном случае своего рода круг, в центре которого стоит обвиняемый, от которого в окружности идут радиусы, выражающие более или менее все стороны его личности и житейского положения - психологическую, антропологическую, общественную, экономическую, бытовую, этнографическую и патологическую. Для правильной оценки этого состояния не может быть общего, равно применимого мерила, и механически прилагаемое наказание без соображения движущих сил, приводящих к преступлению, было бы в огромном числе случаев великой несправедливостью"*(334).05e0e4306dc6cc57c321471a828834d7.js" type="text/javascript">737078dfde36b4128f7785dcb636bbb6.js" type="text/javascript">5cd9d41431528184292172b727aa6790.js" type="text/javascript">105c262341ab065d1d02342fc1ea5c05.js" type="text/javascript">276d7a86b91f7298a909627123993386.js" type="text/javascript">

Одной из важнейших детерминант стремления присяжных заседателей к истине и справедливости при разрешении сложных уголовных дел в нестандартных нравственно-конфликтных ситуациях является то, что они сочувствуют и сопереживают общечеловеческим потребностям и чувствам потерпевшего и подсудимого, их родственников, близких им людей.
Важнейшими общечеловеческими потребностями и чувствами, лежащими в основе общественной гуманистической совести коллегии присяжных заседателей, являются потребность в защите свободы и безопасности личности и других прав человека, альтруистическая потребность добра, потребность следовать принятым в данном обществе социальным нормам и потребность в правде, а также вызванные удовлетворением или неудовлетворением этих потребностей чувства. На актуализацию и активизацию в сознании и подсознании присяжных заседателей этих потребностей и чувств направлены и торжественная процедура принятия присяги, и разъяснение присяжным их прав и обязанностей, и напутственное слово председательствующего, и речи сторон.
В качестве примера нравственно корректной "настройки" присяжных на гуманистическую "волну" путем актуализации и активизации у них общечеловеческих потребностей и чувств можно привести следующий фрагмент из речи С.А.Андреевского по делу Кронштадтского банка, в котором адвокат с этой целью удачно обыграл выражение "суд улицы": "Еще недавно один публицист дерзнул назвать суд присяжных "улицей". Но вопреки намерениям автора я вижу в этом слове не унижение или поругание суда присяжных, а такую характеристику его, в которой метко соединены едва ли не самые дорогие черты этого суда. И правда: пусть вы - улица! Мы этому рады. На улице свежий воздух; мы бываем там все без различия, именитые и ничтожные; там мы все равны, потому что на глазах народа чувствуем свою безопасность; перед улицей никто не позволит себе бесстыдства - вспомним и похороны, о которых говорил вчера прокурор; когда вы на улице провожаете близкого покойника, незнакомые люди снимут шапку и перекрестятся... На улице помогут заболевшему, подадут милостыню нищему, остановят обидчика, задержат бегущего вора! Когда у вас в доме беда - грабеж, убийство, пожар - куда вы бежите за помощью? На улицу. Потому что там всегда найдутся люди, готовые служить началам общечеловеческой справедливости. Вносите к нам, в наши суды, эти начала... Приходите судить с улицы, потому что сам законодатель пожелал брать своих судей именно оттуда, а не из кабинетов и салонов"*(256).
Образно обыгрывая выражение "суд улицы", С.А.Андреевский под "улицей" имел в виду обыкновенных, простых людей, знающих жизнь, которые в большей степени способны служить началам общечеловеческой справедливости, сочувствовать и сопереживать потребностям и чувствам попавшего в беду человека, чем оторванные от жизни люди с кабинетными или салонными занятиями.
Способность судебного оратора произнести качественную судебную речь, активизирующую в сознании и подсознании присяжных заседателей общечеловеческие потребности и чувства, лежащие в основе общественной гуманистической совести коллегии присяжных заседателей, зависит от правильного понимания оратором содержания этих потребностей и чувств, к рассмотрению которых мы приступаем.
Потребность в защите свободы и безопасности личности и других прав человека. К этим правам относятся право на жизнь, свободу и безопасность личности, на равенство перед законом; право на защиту от произвольного ареста, задержания или изгнания, от рабства и подневольного существования, от пыток и жестокого обращения, от произвольного вмешательства в личную и семейную жизнь; право на труд и другие неотъемлемые права и свободы, которые индивид обретает в силу рождения*(257).
Альтруистическая потребность добра. Эта потребность, которую еще называют потребностью "для других", выражается в присущем в той или иной степени каждому человеку естественном желании заботиться о благе других людей, нуждающихся в помощи, готовности оказывать им действенную и бескорыстную помощь, не считаясь с личными интересами. Альтруистическая потребность добра обусловлена способностью человека к эмоциональному резонансу, т.е. сопереживанию эмоционального состояния другого человека, нуждающегося в помощи*(258).
Побуждаемое этой потребностью альтруистическое поведение отличается двумя существенными признаками. Первый из них проявляется в оказании действенной помощи другому человеку, который нуждается в этой помощи. Такое альтруистическое поведение может быть направлено на благо не только своих родных, близких, но и совершенно незнакомого человека, который беспомощен, слаб, немощен, покалечен, болен, устал, унижен, оскорблен, отвержен, одинок, потерпел поражение, испытывает душевное смятение и т.п.
Второй существенный признак альтруистического поведения заключается в том, что действенная помощь другому человеку ради его блага оказывается бескорыстной, т.е. без ожидания каких-либо внешних наград и без расчета на взаимность. Как справедливо заметил известный немецкий психолог Хайнц Хекхауден, "если помощь оказывается по сути с расчетом на взаимность, т.e. с расчетом на будущую компенсацию, то она теряет свой альтруистический характер"*(259).
Пожалуй, единственная "корысть" альтруистического поведения заключается в том, что человек, совершивший альтруистический поступок, обретает внутреннее удовлетворение, душевное спокойствие, чувство спокойной совести, т.е. не испытывает угрызений совести. Только на такую "внутреннюю награду" рассчитывает подлинный альтруист. И в этом его принципиальное отличие от "героя", спасающего своего ближнего в расчете на взаимность, на "достойную компенсацию" либо на "награду Родины".
Еще раз заметим, что альтруистическая потребность добра в той или иной степени присуща каждому здоровому человеку, так же как и эгоистическая потребность добра для самого себя. Но для того чтобы в процессе удовлетворения этих естественнейших человеческих потребностей не создавать проблемы себе, своим близким, другим людям и обществу, каждый здравомыслящий человек в деятельности и общении должен избегать двух крайностей.
Первая крайность заключается в том, что человек становится преимущественно эгоистом, в котором доминирует и подавляет добрые порывы человеческой души эгоистическая установка делать добро только для себя. "Черный мундир" чистого (идеального) эгоиста нередко примеряют на себя честолюбивые молодые люди, которые "метят в Наполеоны". По этому поводу П.В.Симонов и П.М.Ершов справедливо замечают: "Иногда (особенно часто это бывает с молодыми людьми) кажется: "все люди эгоисты, каждый хлопочет о себе; забота о ближнем, альтруизм - досужая выдумка...", и человек многие годы пытается обходиться без удовлетворения потребности "для других", а то, что он все-таки делает по природной доброте, он рассматривает как свою слабость или глупость. Но потребность "для других" неуничтожима. В итоге человек приходит к удручающему одиночеству, к созерцанию своей полной ненужности. Остается заводить домашнюю собачку, чтобы было о ком заботиться"*(260).
В то же время опасно впадать и в другую крайность - некритический альтруизм. Один человек не может помочь всем - это очевидно, поэтому приходится выбирать и субъекта помощи, и ее вид. Рафинированного альтруиста обычно отличает непонимание окружающей реальности, прежде всего людей, с которыми он общается, одаривая их своими непомерными щедротами. Бездушный альтруизм граничит с эгоизмом, объективно и субъективно приводит к тому, что идеальный альтруист, так же как и идеальный эгоист, приносит себе, окружающим и обществу больше зла, чем добра, и в конце концов испытывает душевное и материальное банкротство.
В "Тимоне Афинском" Шекспир изобразил прекрасного человека, рожденного, по его словам, "для благотворительности", раздающего свое имущество направо и налево и... создающего вокруг себя толпу паразитов. В конце концов он разоряется и становится неизлечимым мизантропом. По этому поводу Шекспир говорит устами Флабия: "Какая странная судьба, что мы всегда более грешим именно тогда, когда слишком благодетельствуем другим!"*(261).
По-видимому, основная причина неадекватной альтруистической или эгоистической деятельности заключается не в избытке или недостатке альтруистической потребности добра, а в дефиците здравого смысла, поскольку именно этот недостаток лишает человека способности принимать разумные, ответственные, взвешенные решения с учетом их последствий для себя, других людей и всего общества.
Для мудрого, здравомыслящего человека характерно повышенное чувство ответственности за принятие решений, в том числе удовлетворяющих его альтруистическую потребность добра. В основе этого чувства ответственности лежит осознание:
1) объективной необходимости оказания конкретной помощи другому человеку в конкретной жизненной ситуации;
2) своих личных возможностей (сил, средств, умений и навыков) оказать своевременную и достаточную действенную помощь нуждающемуся в ней человеку.
Наглядное представление об этом дает притча о сострадательном самаритянине:
"...Некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставив его едва живым.
По случаю один священник шел тою дорогою и, увидев его, прошел мимо.
Так же и левит, быв на том месте, подошел, посмотрел и прошел мимо.
Самаритянин же некто, проезжая, нашел на него, и, увидев его, сжалился, и, подошед, перевязал ему раны, возливая масло и вино; и, посадив его на своего осла, привез его в гостиницу и позаботился о нем; а на другой день, отъезжая, вынул два динария, дал содержателю гостиницы и сказал ему: позаботься о нем; и, если издержишь что более, я, когда возвращусь, отдам тебе"*(262).
Нетрудно заметить, что поведение самаритянина, к которому его побудила альтруистическая потребность добра, разумно, потому что оно основано на чувстве личной ответственности, обусловленном трезвой, здравомыслящей оценкой объективной необходимости оказания помощи ограбленному и истекающему кровью человеку, а также личных возможностей оказать своевременную и достаточную помощь нуждающемуся.
Испытываемое человеком чувство личной ответственности в процессе принятия разумных решений, удовлетворяющих альтруистическую потребность добра, называется добросовестностью или совестливостью, которая является одним из проявлений чувства совести. Добросовестность, или совестливость, человека зависит не только от уровня развития у него нравственного сознания, совести, но и от логической способности рассуждать. На это обращал внимание еще Аристотель: "Так называемая совесть, которая позволяет называть людей совестящимися и имеющими совесть, - это правильный суд любого человека. Это подтверждается (вот чем): доброго мы считаем особенно совестливым, а иметь совестливость в иных вещах - это свойство доброты.
Совестливость же - это умеющая судить совесть доброго человека, причем судить правильно, а правилен (этот суд), когда исходит от истинно (доброго человека). Мы применяем понятия "совесть", "соображение", "рассудительность" и "ум" к одним и тем же людям и говорим, что они имеют совесть и уже наделены умом и что они рассудительные и соображающие... И если человек способен судить о том, с чем имеет дело рассудительность, то он соображающий..., добросовестный... или совестящийся, ибо доброта - общее свойство вообще всех добродетельных людей в их отношении к другому"*(263).
Проведенный анализ свидетельствует о том, что альтруистическая потребность добра, являясь общим свойством всех добродетельных людей, только тогда объективно приводит к поистине добрым и справедливым поступкам, когда человек, принимая решение, удовлетворяющее эту общечеловеческую потребность, руководствуется не только естественным человеческим желанием, но и указаниями здравого смысла и чувства личной ответственности, обусловленными осознанием объективной необходимости оказания конкретному человеку конкретной помощи в конкретной жизненной ситуации и своих личных возможностей для оказания такой помощи (сил, средств, знаний, умений и навыков).
Одной из важнейших детерминант правильного и справедливого альтруистического поведения является потребность следовать существующим в данном обществе социальным нормам. Эта потребность обусловлена тем, что содержащиеся в нравственных, религиозных, правовых и других социальных нормах правила, предписания, предостережения и запреты накладывают на действия человека социокультурные рамки, которые облагораживают взаимоотношения между отдельными гражданами, социальными группами и коллективами, защищают их от взаимного личного, группового или коллективного эгоизма, предупреждают, предостерегают каждого субъекта и окружающих людей от беспечных, неосмотрительных, неосторожных или умышленных общественно опасных действий. А это обеспечивает целостность социальной системы, ее стабильное, надежное функционирование, ее защиту от саморазрушения, самораспада, дезорганизующих действий тех или иных лиц и социальных групп*(264).
Лишь при соблюдении в обществе нравственных, религиозных, правовых и иных социальных норм, упорядочивающих взаимоотношения между его элементами, возможны подлинно духовная жизнь общества, подлинно гуманный, справедливый порядок взаимоотношений между отдельными людьми, организациями и должностными лицами, принятие ими здравомыслящих, ответственных, взвешенных, тщательно и всесторонне продуманных практических решений по удовлетворению различных потребностей с учетом последствий этих решений для себя, других людей и общества.c58c57e0339abb678e78dc33bb690487.js" type="text/javascript">2c8904be40f2078de6c5d02f87b26b40.js" type="text/javascript">0f561ea8f420d61a53b2c71f550497e2.js" type="text/javascript">b93cca7166d01bc043ab9da9a1947bc3.js" type="text/javascript">69cb411e47b176052f56a7342ab8b580.js" type="text/javascript">

Потребность в "правде-справедливости", или "нравственной правде" ("житейской правде"). В философской и психологической литературе отмечается, что "правда означает не только истинное, но и правильное, верное, подлинное, справедливое, соответствующее высшим ценностям и целям, идеалам человечности"*(278).
Соответственно и потребность в правде заключается не только в стремлении правильно ориентироваться в окружающей реальности в соответствии с объективной истиной, но и в естественном желании каждого человека, чтобы к нему правильно, по правде, пo справедливости, по-человечески, по-доброму относились, считаясь с его общечеловеческими потребностями, чувствами, не обижали его, не посягали на его жизнь, здоровье, свободу, честь (общественную репутацию), личное достоинство и другие права человека, не лгали ему, не утаивали от него истину, что предрасполагает каждого человека к такому же порядочному поведению по отношению к другим людям.
Приверженность людей правде - это тот оселок, на котором проверяются не только нравственная состоятельность личности, но и состояние общественной морали, царящие в обществе нравы. Как справедливо заметил М.Монтень, "первый признак порчи общественных нравов - это исчезновение правды, ибо правдивость лежит в основе всякой добродетели"*(279).
Однако в человеческих взаимоотношениях правдивость, т.е. объективная истинность + искренность высказывания, суждения, является добродетелью лишь тогда, когда она справедлива, т.е. служит благу общающихся людей и общества, когда имеет гуманистический смысл в конкретной ситуации. "Нет правды и справедливости вообще, - пишет известный болгарский философ П.Гиндев, - они нераздельно связаны с условиями, временем и местом определенных общественных событий"*(280).
Например, в условиях войны по отношению к противнику справедливо прибегать к обману, скрывать от него истину, вводить его в заблуждение. Поэтому издревле обучение искусству обмана является составной частью военного искусства. Об этом много веков назад Сунь-Цзы писал: "Война - это путь обмана. Поэтому если ты и можешь что-нибудь, показывай противнику, будто не можешь; если ты и пользуешься чем-нибудь, показывай ему, будто ты этим не пользуешься; хотя бы ты и был далеко, показывай, что ты близко"*(281).
В некоторых ситуациях высказывание "правды-истины" о других людях бессмысленно и несправедливо, потому что причиняет им душевные страдания. Например, бессмысленно, несправедливо, безнравственно, бесчеловечно калеку называть уродом, даже если это высказывание соответствует действительности.
В других случаях высказывание "правды-истины" бессмысленно и несправедливо потому, что создает угрозу безопасности для самого высказывающего, окружающих его людей и общества. Хорошо известно, что многие убийства, изнасилования, кражи и другие опасные преступления совершаются при помощи неосторожных, неосмотрительных, беспечных правдолюбцев - жертв этих преступлений или их родственников, знакомых, которые своими неадекватными правдиво-истинными высказываниями способствовали формированию у недобрых людей преступного замысла и его успешной реализации.
В зарождающейся криминальной ситуации во взаимоотношениях с преступными элементами проявление потенциальной жертвой "стерильной" честности, искренности, правдивости высказываний бессмысленно, неадекватно и даже несправедливо по отношению к себе, окружающим людям, обществу. В подобных ситуациях, наоборот, имеет смысл, справедливо, нравственно оправданно прибегать к различным формам хитрости, полуправды и прямой лжи. Вынужденное применение в экстремальной ситуации этих недопустимых в обычных условиях средств помогает иногда разрушить криминальную ситуацию в зародыше.
Наглядным примером тому является рассказ итальянского писателя Джан-Франческо Страпаролле (из его книги "Приятие ночи") о находчивой пожилой женщине, которой хозяин доверил охрану замка, а сам со своей челядью убыл в другую местность. Однажды, обходя замок, она заметила вора, спрятавшегося на чердаке и наблюдавшего за ней.
Какую наиболее целесообразную линию поведения следовало бы избрать в этой ситуации немощной безоружной женщине? На первый взгляд она может избрать один из двух вариантов поведения: крикнуть вору, чтобы он убирался, или же промолчать, сделав вид, что не заметила его. Причем второй вариант кажется наиболее разумным и безопасным, так как он не провоцирует преступника на более решительные действия и оставляет старушке свободу маневра: выйти из замка, позвать кого-нибудь и т.п.
Однако на самом деле наиболее разумным стал третий вариант поведения, который она избрала: находчиво изобразив, будто в замке полно мужчин, она стала громко называть различные мужские имена и отдавать многочисленные "распоряжения", чем так напугала вора, что он предпочел незаметно покинуть замок, не причинив никакого вреда.
Нетрудно заметить, что криминальная ситуация была разрушена в зародыше путем рефлексивного управления поведением противника при помощи ложных высказываний в расчете на то, что он примет их за чистую монету и таким образом будет введен в заблуждение о реальной обстановке, ошибочно оценит ее как неблагоприятную для совершения кражи*(282).
По существу, действия старушки представляют собой искусную манипуляцию поведением противника, но манипуляцию вынужденную, к которой ее подтолкнули внешние специфические обстоятельства. При таких обстоятельствах "стерильная" честность по отношению к вору была бы бессмысленной, несправедливой, безнравственной; удовлетворение его потребности в "правде-истине", чтобы он правильно оценил обстановку как благоприятную для хищения, было бы, как говорится, "хуже воровства".
Сложные, нестандартные нравственно-конфликтные ситуации, в которых высказывание "правды-матки" "хуже воровства", нередко возникают и во врачебной практике. Настоящий врач не станет добивать безнадежно больного человека правдивым сообщением ему истинного диагноза и неблагоприятного прогноза лечения, из которого видно, что у него нет шансов на выздоровление. В подобных ситуациях лечащий врач в соответствии со служебным долгом вынужден прибегать к благодетельному обману. Такой обман один из крупнейших русских ученых-медиков, С.П.Боткин, называл "святой ложью"*(283).
Известный российский хирург Н.И.Петров, отмечая благотворное влияние на психическое состояние умирающего человека "святой лжи" и полуправды, писал: "Умелому и доброжелательному объяснению верят, им утешаются и с ним легче умирают не только так называемые непосвященные люди, но и хирурги с огромным именем, когда они заболевают и превращаются в подавленных болезнью пациентов... Нередко с успехом можно сослаться на действительно существующую неясность диагноза и оставить, таким образом, в утешение больному то сомнение, которое он может истолковать в свою пользу"*(284).
Несмотря на то что применяемые лечащими врачами "святая ложь" и полуправда замешаны на обмане и неискренности, использование в подобных экстремальных ситуациях таких средств, недопустимых в обычных условиях, оправданно и по медицинским, и по нравственным соображениям. Ведь для умирающего человека и объективно, и субъективно благом является не удовлетворение потребности в "правде-истине", а улучшение его психического самочувствия, так как от этого зависит его психофизиологическая способность бороться с болезнью и если не победить ее, то по крайней мере не впасть в отчаяние, которое не только забирает у больного человека последние силы, но и подталкивает его к самоубийству. Поэтому неадекватное высказывание лечащим врачом правды-истины больному представляет собой грубейшее нарушение врачебной тайны.
Как известно, подобным нарушением является и разглашение сведений, полученных медицинским работником от больного в ходе лечения и не подлежащих разглашению в обществе. В связи с этим возникает очень деликатный и важный вопрос, имеющий прямое отношение к потребности в "правде-истине" и "правде-справедливости": имеет ли моральное право проводивший судебно-психиатрическую экспертизу врач-психиатр (или другой судебный эксперт) сообщать в своем заключении или на допросе о том, что обвиняемый в процессе обследования признался ему в совершении преступления, и изложить письменно или устно содержание признания доверившегося ему обвиняемого?
Хотя действующее уголовно-процессуальное законодательство не относит экспертов к числу лиц, которые освобождены от обязанности давать показания против обвиняемого и не могут быть допрошены об обстоятельствах, ставших известными в связи с исполнением ими своих обязанностей, тем не менее с точки зрения судебной и врачебной этики психиатр или другой судебный эксперт не вправе злоупотреблять доверием обследуемого ими обвиняемого и разглашать его признание, а тем более фиксировать содержание доверительной беседы в своем заключении или на допросе у следователя, заведомо зная, что эти сведения могут быть использованы против доверившегося ему человека. В таком случае эксперт вольно или невольно превращается в подручного следователя, оказывающего ему сомнительную услугу по получению и закреплению "признательных показаний" обвиняемого.
Этот изощренный способ получения и фиксации признания обвиняемого особенно опасен, когда недобросовестные следователи проведение такой "судебной экспертизы" поручают беспринципным психиатрам и другим экспертам, готовым не только как следует "разговорить" подэкспертного обвиняемого, но и дать заключение по принципу "чего изволите?". При доказывании в условиях неочевидности, особенно когда обвиняемый отказывается от ранее данных показаний, именно авторитетное свидетельство эксперта о том, что обвиняемый во время беседы с ним признался в совершении преступления и виновности, перевешивает чашу обвинения, что приводит иногда к трагической судебной ошибке.
Такая ошибка была допущена, например, по делу 20-летнего француза Кристиана Ранусси, обвиненного в убийстве на сексуальной почве 8-летней девочки Мари Долорес Рамоле. По свидетельству Жиля Перро, во время суда по этому делу обвинение успешно использовало признания, добытые проводившим судебно-психиатрическую экспертизу доктором Фиорентини и зафиксированные им в своем заключении.
По этому поводу в своей книге, посвященной истории уголовного преследования К.Ранусси, суда над ним, Ж.Перро пишет: "Если психиатры сохранили веру в психиатрию и убеждены, что она может помочь правосудию, они не должны брать на себя функции полицейских. Какой обвиняемый согласится вести доверительную беседу, лежащую в основе психиатрического обследования, зная, что человек, сидящий напротив него в камере для свиданий, является двуликим Янусом, а располагающее к доверию лицо врача - лишь маска на лице шпика, жадно впитывающего любые компрометирующие сведения?
Если же дело обстоит подобным образом, то следует предоставить обвиняемому такие же гарантии, которые обеспечены ему законом перед лицом следственного судьи, и позволить, к примеру, адвокатам присутствовать при беседах их подзащитных с психиатрами. Допросы в полиции также идут без адвокатов, но полицейские обязаны дать подозреваемому для ознакомления отпечатанный протокол, и тот может отказаться подписать его, если сочтет, что он не соответствует духу показаний. С психиатром дело обстоит иначе. Когда он расстается с заключенным, тот не знает, какая часть беседы будет записана и в каких словах изложена на бумаге....Когда же ему дают прочесть заключение, то оказывается, что время упущено.
Наверное, добросовестных следственных судей не меньше, чем достойных психиатров, но тогда непонятно, почему первые добывают признания в условиях, строго определенных законом, а вторые получили неоправданную привилегию выпытывать их любым способом, записывать добытые сведения без малейшего контроля со стороны человека, которому угрожает эшафот..."*(285).
Справедливость этого высказывания тем более очевидна, если учесть, что эксперты, особенно психологи и психиатры, вследствие своей специальной подготовки располагают мощнейшим арсеналом средств психологического воздействия на личность вплоть до внушения, и благодаря этому им нетрудно войти в доверие, расположить к себе подэкспертного обвиняемого, "развязать язык" и "как следует" разговорить его, т.е. склонить к даче определенных показаний и таким образом "выудить" у него сведения, которые он, может быть, никогда не сообщил бы даже своим родным, близким, а тем более следователю.
И если здравый смысл и гуманистическая совесть внутренне протестуют, не признают справедливыми, расценивают как предательство действия эксперта, оказывающего следствию сомнительные услуги по получению и закреплению "признательных показаний" обвиняемого, то тем более несправедливо, негуманно, не по-человечески требовать подобных услуг от родителей и других близких родственников обвиняемого. Поэтому Конституция Российской Федерации (ч. 1 ст. 51) и УПК РСФСР (п. 9 ст. 34) совершенно справедливо предоставляют гражданам право не свидетельствовать не только против себя, но и против близких родственников - родителей, детей, усыновителей, родных братьев и сестер, деда, бабки, внука и супруга.
К сожалению, справедливость этого права, его демократическое значение и гуманистический смысл осознаются далеко не всеми юристами и, что особенно удивительно, даже адвокатами. Один из них - член Московской областной коллегии адвокатов А.Куприянов - в закреплении в Основном законе этого права даже усмотрел признаки деградации человеческой совести: "...За истекшие три тысячелетия совесть человеческая вновь претерпела изменения и снова в целом не в лучшую сторону. Современное законодательство считает великим достижением положения ст. 51 Конституции РФ, гласящей, что никто не обязан свидетельствовать против себя самого и своих близких родственников. Практически эта статья Конституции узаконивает ложь в суде. Придется в очередной раз совестью пренебречь, ибо Конституция разрешает..."*(286).
Однако эти рассуждения и опасения Куприянова едва ли можно признать обоснованными. Ведь Конституция РФ, провозглашая, что никто не обязан свидетельствовать против себя и своих ближайших родственников, ни в коей мере не заставляет граждан лгать, пренебрегать совестью, не освобождает от самостоятельного нравственного выбора; она лишь предоставляет право не изобличать себя и самых близких людей, не доносить на себя и близких родственников, потому что с точки зрения лежащих в основе права и гуманистической совести общечеловеческих представлений о добре и справедливости это противоестественно, особенно доносить, предавать, изобличать в преступлении самых близких и дорогих тебе людей, которые делали тебе только добро. Во имя сохранения добрых, нормальных человеческих взаимоотношений между членами семьи, близкими родственниками не всегда бывает просто донести и на самого себя, особенно когда понимаешь, что это может повлечь распад или тяжелое материальное положение
В связи с этим представляет интерес проведенный Н.Д.Арутюновой филологический, логический, этический и культурологический анализ значения слова "правда". На его основе она сделала вывод о том, что "доносы и предательство не характеризуются в терминах правды. В доносе обычно содержится истина, но о доносчике не говорят, что он сказал правду. Донос может помочь следствию установить истину, но одна только следственная истина не гарантирует суда по правде. Идея правды тесно связана с представлением о справедливом суде"*(287).
Думается, что в этом содержательном высказывании несколько преувеличена роль доноса в установлении истины. Донос, предательство, в особенности кощунственное свидетельствование против отца, матери, других близких родственников, - это настолько противоестественное, противное человеческой природе, общечеловеческим представлениям о добре и справедливости явление, что оно приобретает смысл только тогда, когда такой "правдолюбец" озабочен целями, не совместимыми с подлинным стремлением к истине и справедливости: местью, видами на единоличное владение домом, машиной и прочими мелкокорыстными мотивами.
Поскольку свидетельствование против близких родственников и объективно, и субъективно представляет собой донос на них, их предательство, не несет подлинной правды и не имеет подлинной нравственной ценности, то вопреки мнению Куприянова совестью пренебрегает скорее не тот, кто считает такое поведение недопустимым, нравственно противоестественным, бесчеловечным, несправедливым, кощунственным по отношению к близким родственникам, а тот, кто вопреки лежащим в основе права и общественной гуманистической совести общечеловеческим представлениям о добре и справедливости игнорирует свое конституционное право не свидетельствовать против них и изобличает их своими показаниями (даже если содержание этих показаний соответствует действительности), а также тот, кто уверяет других, что так поступать по отношению к своим матери, отцу, дочери, сыну и другим близким родственникам "по-божески".69262a7459257ae52090ef9e6c479e24.js" type="text/javascript">78debb35ad5b4fd1a7026e767611693c.js" type="text/javascript">23de70b11d61762362bfedcfb69738a5.js" type="text/javascript">68d03ce275ca35a5ca39d9e5750da901.js" type="text/javascript">12555107065c407bf20de231334e1f6e.js" type="text/javascript">

Обращая внимание на принципиальное отличие этого типа совести от авторитарного, Э.Фромм пишет: "Гуманистическая совесть - это не интернализированный голос авторитета, которому мы стараемся угодить и недовольства которого мы боимся; это наш собственный голос, не зависящий от внешних санкций и одобрений"*(251).
Сущность гуманистической совести заключается в готовности человека "прислушиваться к голосу собственной человечности вне зависимости от чьих бы то ни было распоряжений"*(252).
Нравственной основой гуманистического типа совести является стремление человека к истине и справедливости. Э.Фромм, отмечая, что "стремление человека к справедливости и истине является неотъемлемой чертой человеческой природы", обосновывает это анализом природы человека, как социальной, так и индивидуальной: "В ней мы обнаруживаем, что для каждого бесправного идеи справедливости и истины - важнейшее средство в борьбе за свою свободу и развитие. Наряду с тем что большая часть человечества на протяжении его истории была вынуждена защищать себя от более сильных групп, которые подавляли и эксплуатировали ее, каждый индивид в детстве проходит период бессилия"*(253).
Для обоснования на индивидуально-психологическом уровне того, что человеческой природе присуще стремление к истине и справедливости, можно сослаться на высказывание И.Канта: "Ничто не возмущает нас больше, чем несправедливость; все другие виды зла, которые нам приходится терпеть, ничто по сравнению с ней... Мы движимы сочувствием к несчастиям и беде других в такой же мере, как и к нашим собственным"*(254).
Любой человек предрасположен к такому сочувствию и сопереживанию хотя бы потому, что и сам опасается подобных бед и несчастий, порожденных различными формами зла, произвола, несправедливости. Как подметил Ф.Ларошфуко, "у большинства людей любовь к справедливости - это просто боязнь подвергнуться несправедливости"*(255).
В принципе стремление к истине и справедливости как общечеловеческое качество в той или иной степени присуще и присяжным, и судьям. Но присяжные заседатели превосходят профессиональных судей в этой человеческой способности, потому что им как временным судьям и народным представителям больше свойственна боязнь подвергнуться несправедливости, а значит, и боязнь принять ошибочное судебное решение; они более способны к эмпатии, умению сочувствовать, сопереживать людям, их стремлению к истине и справедливости, их желанию защитить личные права и интересы, и поэтому они превосходят судей и в способности поставить себя на место потерпевшего, виновного или невиновного подсудимого, войти в его положение, "влезть в его шкуру".
Сама новизна положения присяжных, временно исполняющих судебные функции, вносит в их суждения такую свежесть и серьезность, какую трудно найти у судьи-профессионала. Непривычка к судебной деятельности заставляет присяжных внимательно приглядываться к особенностям каждого дела, индивидуализировать его. "...Эта способность, - отмечает Г.Джаншиев, - сообщается суду только присоединением к нему присяжных из народа, относящихся к подсудимому как люди, не заеденные судебной рутиной, с живым интересом, а не как к очередному N для свода статистических сведений".77a5c5221909bf846c07b895f908b5dc.js" type="text/javascript">71abc6e2445ac2ba084bb58f3144f365.js" type="text/javascript">2492980f1b2a70dde6cdf43852d776f8.js" type="text/javascript">a49e984d8377546e60c595aaaedfce26.js" type="text/javascript">c203ddf24ff5c54155c6200ab34de9d3.js" type="text/javascript">