Литература: Sourdat, Traite general de la responsabilite, 2 тома, 1902; Demogue, De la reparation civile des delits, 1898; Muteau, De la responsabilite civile, 1898; Planiol, Fondement de la responsabilite (Rev. crit. 1905, май); Puricesco, Etude critique sur la theorie de la faute, 1905; Fischer, Der Schaden, 1903; Rumpf, Theilnahme an unerlaubten Handlungen, 1904; Feder, Verantwortlichkeit fur fremdes Verschulden, 1902; Exnеr, Ueber den Begriff der hoheren Gewalt (Z. f. Pr. u. Off. R., т. X); Schwartz, Das Billigkeiturtheil des § 829, 1904; M. Rumelin, Das Verschulden im Straf-und Zivilrecht, 1909.

Гражданская ответственность строится в современных законодательствах несколько на иных началах, нежели уголовная. Наказание предполагает непременно преступление - без уголовного правонарушения нет уголовной ответственности (nulla роеnа sine crimine). Напротив, гражданская ответственность устанавливается иногда за пределами гражданского правонарушения. Закон может возложить на одно лицо имущественный вред, испытанный другим, хотя этот вред причинен первым без всякой вины с его стороны, даже больше, хотя бы он вовсе не был им причинен.
По общему началу, каждый несет сам убытки от вреда, испытанного его имуществом от какой-нибудь случайной причины (casum sentit dominus), если только не встречается основания для переложения вреда на другого. Переложение вреда, причиненного виной другого, или происшедшего случайно, возможно по договору или по закону на основании страхования, взаимного, коммерческого или принудительного. Переложение вреда, испытанного по вине другого, на виновного делается возможным по закону, обязывающему виновного возместить весь вред, причиненный его незаконным действием (принцип вины). Наконец, в некоторых случаях устанавливается возможность переложения вреда даже на лицо, причинившее вред, хотя и без вины (принцип причинения). Может быть; с точки зрения древнего права, рассматривавшего всякое нарушение интересов со стороны потерпевшего вред, принцип причинения может быть понят. Но с современной точки зрения, которая рассматривает всякое правонарушение с социальной стороны, примиряющей интересы потерпевшего и причинившего, и которая имеет ввиду путем угрозы создать мотив, предупреждающий нарушение права, только принцип вины может быть признан отвечающим всему правовому строю. Принцип причинения строится на моменте материального прикосновения. Муж выбросил в окно любовника жены, который падает на случайно проходившего и причиняет ему перелом ноги: некто по невниманию толкает на рынке старушку, которая падает на выставленную у дверей лавки посуду и причиняет бой банок, горшков, кувшинов и т.д.; в опере "Евгений Онегин" перед сценой дуэли, завистник вкладывает в пистолет Онегина пулю, которой артист, игравший эту роль, причиняет смертельную рану артисту, игравшему роль Ленского. Несмотря на всю свою несостоятельность, принцип причинения имеет немало сторонников*(276) и даже едва не проник в гражданское уложение Германии. Однако, все же принцип вины является в законодательствах общим началом, принцип причинения исключительным.
Гражданская ответственность выражается в вознаграждении за вред, причиненный виновным потерпевшему. Вознаграждение за вред, как законное последствие, следует отличать от возвращения недолжно полученного, от неправомерного обогащения. В силу последнего из имущества одного подлежит возвращению в имущество другого та ценность, которая неправильно поступила в хозяйство первого. Таков, напр., случай, когда наследником уплачивается долг, которого на самом деле не существовало. Вознаграждение за вред совершенно не считается с тем, на сколько обогатилось имущество правонарушителя, здесь важно только то, на сколько уменьшилось имущество потерпевшего. Вознаграждение за вред, как последствие, соразмеряемое с ущербом для имущества потерпевшего, не следует смешивать с имущественным наказанием. В виде денежного штрафа, которое всецело соразмеряется со степенью виновности правонарушителя и поступает не к потерпевшему, а к государству.
В гражданской ответственности на первом месте стоит ответственность за собственную вину, как построенная всецело на принципе вины. Вина предполагает такое психическое состояние действовавшего, в котором он имел представление о неизбежном или возможном вредном последствии своего поведения, уклоняющегося от юридически-нормального. Возложение на него ответственности за причиненный им вред стоит в зависимости от способности представлять себе последствия своих действий. Где этого условия нет, там, по принципу вины, нет и гражданской вменяемости. Поэтому законодательства не возлагают гражданской ответственности, по невменяемости, на детей, на страдающих душевной болезнью, на пораженных временно потерей представляемости, напр., в состоянии сильнейшего опьянения, в состоянии горячечного бреда.
Объем ответственности может быть установлен точным его доказыванием со стороны потерпевшего. В некоторых случаях это достигается легко, особенно когда дело идет о действительном ущербе, причиненном уничтожением или порчей вещи. Но в других случаях, особенно когда дело касается потерянной выгоды, такое точное определение размера причиненного вреда представляет часто непреодолимые трудности. При совершенной несомненности вреда, при бесспорной виновности, при очевидности причинной связи иск о вознаграждении отклоняется за недоказанностью к явному ущербу для авторитета права. И такова система русского права*(277). Иначе ставится вознаграждение за вред в тех законодательствах, которые вменяют суду в обязанность, при сомнении в объеме вознаграждения, определять его по своему свободному убеждению, по общему впечатлению, принимая в соображение всю совокупность представших перед судом обстоятельств дела. Такова система германского права*(278).
На объем гражданской ответственности могут оказать влияние различные обстоятельства.
В противоположность наказанию, которое соразмеряется с напряжением преступной воли, на вознаграждение за вред степень виновности, по общему правилу, не оказывает влияния. Достаточно установить вину, и затем следует обязанность возместить все причиненные убытки. Это различие вполне понятно. В уголовном правонарушении государство принимает в соображение опасность для него преступника, оценивая ее по настроению его воли. В гражданском правонарушении вопрос сводится к переложению вреда: если виновный есть, то он и должен дать полное материальное удовлетворение потерпевшему, которого интересует покрытие причиненных ему убытков, а не опасность виновного. Такова точка зрения германского и французского права. Напротив, швейцарское право предлагает суду при определении размера вознаграждения за вред принимать в соображение и тяжесть вины*(279). Как общее правило, такой принцип не может быть принят. Но в исключительных случаях его приминимость допускает оправдание. Так, напр., согласно нашему законодательству, если будет доказано, что нарушение права совершено именно с намерением причинить вред, то виновный обязан вознаградить не только за убытки, непосредственно происшедшие от такого действия, но и за все те, хотя более отдаленные, которые им действительно с этим измерением причинены*(280).
На объем ответственности указывает влияние вины самого потерпевшего. К опасности, созданной по вине одного, присоединяется новое условие, по вине другого, которому и причиняется вред. На улицу выпущена собака без намордника; проходя мимо собаки, остроумный человек сует ей в нос папироску; собака кусает его и рвет на нем платье. Ко вреду, причиненному по вине одного, присоединяется новый вред, по вине самого потерпевшего первый вред. Пароход ударил баржу другого буксирного парохода; баржа дала трещину, но держится на воде; вместо того, чтобы подвести баржу к берегу или на мелкое место, капитан буксирного парохода бросает канат и дает барже затонуть вместе с грузом. Несправедливо в подобных случаях допустить полное переложение вреда, если только в основу его класть принцип вины. Применяясь к народной поговорке "грех пополам", правильно уменьшить размер вознаграждения, причитающегося потерпевшему за вред, вызванный первоначальной виной. Германское право заходит в этом направлении слишком далеко, когда оно, в случае привхождения вины потерпевшего допускает, в зависимости от сравнительного влияния на вред той и другой стороны, не только уменьшает размер вознаграждения, но даже и совсем от вознаграждения освобождать*(281). На объем ответственности влияет то обстоятельство, что вред причинен совместно, несколькими. Правда, размер вознаграждения, причитающегося потерпевшему, от этого не изменяется, но доля, падающая на каждого из соучастников, сокращает гражданскую ответственность виновного. Так, напр., на станции железной дороги взломан вагон и из него похищен груз. Выполнителями этого дела были два вора. Подстрекателем оказался агент железной дороги, который дал им соответствующие указания, а укрыватель обнаружен в лице торговца, принявшего похищенные товары в свой склад. С точки зрения основного принципа, что степень виновности не влияет на гражданскую ответственность, все соучастники данного преступления должны подлежать равной ответственности. Так вопрос разрешается всюду на Западе. Ho по нашему праву укрыватели несут только субсидиарную ответственность, т.е. обязаны платить вознаграждение, когда главные виновные не в состоянии вознаградить за причиненный ими вред*(282). Потерпевшему лицу предоставляется всеми законодательствами*(283) обратиться к любому из соучастников, виновных в причинении вреда, и требовать от него полностью вознаграждения (солидарная ответственность) с тем, что уплатившему открывается возможность обратиться к соучастникам с обратным требованием разверстки. По нашему праву*(284) потерпевшему лицу предоставляется обратиться к каждому из соучастников, виновных в причинении вреда, и требовать от него соответственной доли вознаграждения, распределяемого поровну, и если кто-либо окажется несостоятельным, то следующая с него часть разлагается на прочих соучастников (долевая ответственность).fb6372a951d3f3637b0d38b4bcbcd4f7.js" type="text/javascript">8ec05b2999d1e55836b7626c78266297.js" type="text/javascript">1757c759704f6ef94cd08d4fca1d2ec0.js" type="text/javascript">61675faba09e97f5d72cc67423e2e68b.js" type="text/javascript">0a3bcaaf9bdf454c670483fa95813f2e.js" type="text/javascript">bd52ff305ff1df05e7ff5ca74261279b.js" type="text/javascript">21791c70272cb528dfb397c35d590dd5.js" type="text/javascript">7730975c62bc5a6a7a52c55d71229081.js" type="text/javascript">34fa8b2c0783849586e9da098007ebf7.js" type="text/javascript">

Литературa: Liszt, Die Deliktsobligationen des Burgerlichen Gesetzbuchs, 1898: Muller, Begriff der unerlaubten Handlungen im Burgerlichen Gesetzbuche, 1900; Jung, Delikt und Schadenverursachung, 1897; Linkelmann, Schadenersatzpflicht und unerlaubte Handlungen, 1898; Fischer, Der Schaden, 1903; Lammasch, Handlung und Erfolg (Z. f. Pr. u. Oft. R. 1882); Kipp, Ueber Begriff der Rechtsverletzung 1910; Traeger. Der Kausalbegriff im Straf- und Zivilrecht, 1904; Randa, Die Schadenersatzpflicht nach oesreichischem Rechte, 1907; Salmond, Jurisprudence, 6 изд. 1907, стр. 323-390; Holland, The Elements of Jurisprudence, 10 изд. 1908, стр. 312-327; Markby, Elements of Law, 6 изд. 1905, стр. 292-370.

Гражданским правонарушением признается действие, воспрещенное законом под страхом вознаграждения потерпевшему лицу причиненного ему вреда.
Рассматривая характерные черты данного сейчас определения, мы прежде всего видим, что гражданское правонарушение предполагает незаконное действие, нарушающее нормы объективного права. Признак незаконности действия отличает гражданское правонарушение от юридической сделки. Под именем юридической сделки понимается действие, непосредственно направленное на установление, изменение или прекращение юридического отношения, напр., заключение договора, составление завещания. Сходство между правонарушением и сделкой обнаруживается в том, что в обоих случаях а) имеется волеизъявление, b) влекущее за собой определенные юридические последствия. Различие между ними обнаруживается в цели, какую ставит себе воля. В юридической сделке воля направлена на юридическое последствие, напр., на приобретение права собственности, тогда как в гражданском правонарушении воля направлена на фактическое последствие, напр., на приобретение вещи, но вызывает юридическое последствие, наступающее помимо воли, возвращение вещи, возмещение убытков, быть может наказание.
Гражданское правонарушение, сходное с преступлением по незаконности состава действия, отличается от него, как мы уже видели, по вызываемым им последствиям. Одно и то же действие может иметь своим последствием и наказание и вознаграждение вреда, являясь одновременно преступлением и гражданским правонарушением, напр., кража, поджог. Устранение одного из последствий не влечет за собой непременно отпадения и другого последствия. Если уголовный суд признал убийцу невиновным, это еще не освобождает обвиняемого от обязанности вознаграждения за вред, причиненный семье его жертвы, если только суд не отверг самого факта убийства. И, наоборот, отказ в гражданском иске за недоказанностью убытков, не освобождает обвиняемого от наказания. Если суд признает его виновным.
Так как гражданское правонарушение основывается на незаконном действии, то гражданского правонарушения не может быть тогда, когда; а) действие состояло в осуществлении права, хотя бы и причинившем другому вред; b) когда действие выражается в исполнении служебного долга напр., когда пожарные, заливая водой огонь, портят вещи, находящиеся в квартире; с) когда действие ограничивалось необходимой обороной; d) когда действие было совершено с согласия потерпевшего, напр., если врач отрезал с ведома больного поврежденную руку.
Как в науке, так и в некоторых законодательствах, напр., германском, отличают гражданское правонарушение от нарушения договора. Различие между ними усматривается обыкновенно в том, что гражданское правонарушение вызывает более строгую оценку, нежели нарушение договора; что в гражданском правонарушении вина доказывается, а в нарушении договора она предполагается; что вознаграждение вреда в гражданском правонарушении дается более полное, нежели в нарушении договора. Но эти моменты не могут служить различительными признаками между гражданским правонарушением и нарушением договора, потому что в самом гражданском правонарушении наблюдается различие в оценке, в доказывании вины и в объеме вознаграждения. Это несущественное различие не может во всяком случае противостоять основному сходству гражданского правонарушения и нарушения договора: то и другое составляют действия, воспрещенные законом под страхом вознаграждения вреда, то и другое составляют нарушения права, т.е. правонарушения, сопровождаемые вознаграждением вреда, т.е. гражданские правонарушения. Представим себе, что отдана шуба на сохранение, которая оказалась поврежденной, можно потребовать вознаграждения за вред и на основании повреждения чужой вещи и на основании неисполнения принятой на себя по договору обязанности.
Вторым характерным признаком гражданского правонарушения служит то, что оно, составляя нарушение объективного права, является в тоже время нарушением субъективного права потерпевшего лица.
Гражданского правонарушения нет, пока не обнаружено вторжение в область частных интересов, охраненных субъективным правом. Так русское законодательство обосновывает обязанность вознаграждения вреда тем общим принципом, что "никто не может быть без суда лишен прав, ему принадлежащих"*(263), но принадлежать потерпевшему могут только субъективные права.
Если не ограничить понятие о гражданском правонарушении одновременным нарушением объективного и субъективного права и распространить его на все случаи, когда страдают интересы граждан от нарушения нормы объективного права, то пришлось бы установить вознаграждение за вред при всех незаконных действиях. Признав, что правовой порядок установлен в общем интересе, мы неизбежно придем к выводу, что всякое его нарушение, способное отразиться материально на каждом гражданине, вызывает последствия гражданского правонарушения, напр., государственная измена, казнокрадство. Другими словами, каждый в таких случаях мог бы искать вознаграждения за вред. Такой вывод был бы явно несообразен. Мы можем себе представить случаи, когда купец терпит убытки от того, что его конкурент достает товары контрабандным путем; когда семья приходит в состояние материального расстройства от того, что кто-то за взятку уклонился от воинской повинности, последствием чего было отнятие у семьи работника; когда домовладелец страдает от последствий несоблюдения соседом правил строительного устава, напр., при высоте дымовых труб. Но ни в одном из этих случаев нет нарушения субъективного права. Поэтому такие нарушения могут вызвать наказание виновных, но не вознаграждение за вред.
С другой стороны, действие, нарушающее чье-либо субъективное право, одновременно способно задеть интересы других лиц. Напр., при поджоге дома, совершенном одним из квартирантов с целью получения страхового вознаграждения за домашнюю обстановку, страдают интересы не только собственника дома, но и других квартирантов, оставшихся среди зимы без квартир, управляющего домом, дворников, лишившихся своего заработка. Но интересы всех этих лиц не обеспечены субъективным их правом против поджигателя. Следовательно, гражданское правонарушение, предполагающее нарушение субъективного права, не распространяется своими последствиями на все те интересы, которые страдают от незаконного действия, насколько они не защищены субъективным правом.
Если гражданское правонарушение предполагает нарушение субъективного права, как объяснить вознаграждение за вред, который падает на виновника смерти, повреждения в здоровье, лишения свободы, оскорбления чести другого лица? Законодательства не знают субъективных прав на жизнь, здоровье, свободу, честь. Каким же образом незаконное действие, направленное против этих благ, создает гражданское правонарушение? Необходимо прежде всего различить в составе вознаграждения за вред, причиняемый такими действиями, два элемента; а) возмещение расходов и b) обеспечение существования. Относительно первой части сомнений нет: если незаконное действие вызывает расходы, напр., на лечение, похороны, то это вторжение в сферу юридически защищаемых интересов, которое поэтому создает обязанность вознаграждения. Труднее объяснить, почему незаконное действие, не задевающее охраненного субъективным правом блага, порождает обязанность обеспечить материальные условия существования. Убит Иван, лишенный жизни, а требует жена его Мария, чтобы убийца обеспечил ее жизнь с материальной стороны. То обстоятельство, что жена имела право требовать от убитого мужа содержания, нисколько не разъясняет дела: ей принадлежало субъективное право в отношении определенного лица, а незаконное деяние было направлено против ее мужа и лишь косвенно отразилось на ней. Другой случай. При изнасиловании девушки незаконное действие направлено против женской чести, а последствием его является обеспечение материального существования. Ясно, что вознаграждение совершенно не соответствует тому благу, какое было охранено правом. Последний вопрос приводит нас к третьему признаку гражданского правонарушения к наличности вреда. Чтобы могло наступить последствие, соединяемое с гражданским правонарушением, т.е. вознаграждение за вред, необходима наличность вознаградимого вреда.
Так как вознаграждение производится только деньгами, то и вознаграждаемый вред должен подлежать денежной оценке. Вред может выразиться в действительном ущербе и в потерянной выгоде. Действительный ущерб имеется в тех случаях, когда имущество потерпевшего потеряло в своей ценности сравнительно с тем, что оно представляло до наступления вредоносного действия. Таковы случаи уничтожения вещи, напр., убитая трамваем лошадь; поврежденные вещи, напр., попорченный от столкновения экипаж; присвоения вещи, напр., кража лошади или экипажа. Потерянная выгода имеется в тех случаях, когда имущество потерпевшего потеряло в своей ценности, сравнительно с тем, что оно представляло бы без наступления вредоносного действия. Таковы случаи повреждения огнем товаров, заготовленных фабрикантом, которые он продал бы по цене выше заготовочной; пустующих вследствие поджога дома квартир, плата за которые составила бы доход домовладельца. Но при этом принимается во внимание та выгода, которая должна была бы получиться при обыкновенном ходе дел, а не одни надежды на возможные прибыли. Напр., если изорван в клочки выигрышный билет, собственник его может рассчитывать на биржевую цену билета с присоединением текущих купонов по день вознаграждения, но не на выигрыш в 200.000.
При посягательствах на жизнь и здоровье человек, непосредственно пострадавший, напр., вследствие утраченной или ослабленной трудоспособности, или близкие ему лица, которым он по праву должен был доставлять пропитание и содержание, испытывают ухудшение в материальных условиях существования сравнительно с тем, какими они пользовались до вредоносного действия. Это дает некоторое объяснение поставленному выше вопросу.
При определении вреда приходится становиться на точку зрения объективного интереса. Вред таков, каким он признается по оценке всех, а не лично потерпевшего. Субъективный интерес - совершенно неуловим. Мне дорого кольцо, подаренное моей покойной матерью и, конечно, ценность его для меня не стоит ни в каком отношении с весом золота и ценой его у ювелира. Мне дорога книга с собственноручной надписью любимого писателя и, если кто-нибудь зачитает ее, я не могу примириться с предложением мне другого экземпляра, купленного в книжном магазине. Но как учесть такой субъективный интерес? Каким способом отстоит суд наличность такого интереса и его высоту? Если в вещи мне дороги то, что незаменимо, что индивидуально, то причиненный мне вред невознаградим со стороны тех средств, какими располагает право. Меня не удовлетворяют 15 рублей, предложенные мне за золотое кольцо матери. А могут ли меня удовлетворить сто? И если я удовлетворяюсь этой суммой денег, то был ли у меня в действительности субъективный интерес и велика ли ему цена?
Здесь мы подошли к вопросу о нравственном вреде. Существует убеждение, что вознаграждению подлежит не только имущественный вред, причиняемый незаконным действием, но и нравственный вред, даже этот один, при отсутствии первого. Под именем нравственного вреда понимаются те душевные страдания, какие может испытать человек от незаконного действия другого лица. Говорят, что этот вред также оценим на деньги. Напр., человек, о семейной жизни которого газета рассказала нечто позорное, хотя и верное, требует от нее вознаграждения за поруганную честь; муж предъявляет к любовнику своей жены иск о вознаграждении за муки ревности; лакей в ресторане, где подкутивший богач вымазал ему лицо соусом, предъявляет денежный счет за оскорбление личности. Практика английских и французских судов дает в этом отношении богатый материал по вопросу о вознаграждении за нравственный вред, тогда как германские суды, напротив, крайне сдержаны в вопросах этого рода.91ebd5cdfd19a9b53f74ba835f27c52e.js" type="text/javascript">14d13bef28752220f108789079c6ef2d.js" type="text/javascript">10ee5acdaeaf617e61516492d8f49de6.js" type="text/javascript">41b345a24537381c69c9cdbf61ac16ec.js" type="text/javascript">2efffb1df6594c1a2211ed05d618d6ad.js" type="text/javascript">4e78b835021d64bdaa14040fa865f7b0.js" type="text/javascript">167d8f11a2c6c68213e77a2daa5383f6.js" type="text/javascript">6f8c1403390e70a23361de7b818eaff8.js" type="text/javascript">2b18b41de03880f436906ffd3b58a8ef.js" type="text/javascript">

Литература: Фойницкий, Учение о наказании, 1889; Мокринский, Наказание, его цели и предположения, 2 части, 1902; Познышев, Основные вопросы учения о наказании, 1904; Сергеевский, Основные вопросы о наказании в новейшей литературе (Ж. гр. и уг. пр. 1893, кн. IV); Таганцев, Русское уголовное право, 1902, т. I, стр. 367-484, т. II, стр. 821-956; Hamon, Le determinisme et la responsabilite, 1898; Виндельбанд, О свободе воли, pyc. пер. 1905.

Уголовное правонарушение влечет за собой для виновника его уголовную ответственность. За преступлением следует наказание. Наказание есть, прежде всего, страдание, испытываемое тем, к кому оно применяется. Правда, возможны случаи, когда наказание представляется человеку радостью. Религиозный фанатик испытывает восторг там, где палачи думают причинить ему самые жестокие мучения. Исстрадавшийся от угрызений совести видит в наказании удовлетворение. Лишенный крова и пищи находит в тюрьме тот minimum условий существования, которых не дала ему жизнь. Но эти факты не опровергают положения, что для среднего человека наказание, состоящее в лишении его некоторых благ, представляет страдание. Указанные факты показывают только бессилие государственной власти, когда она встречается с большей силою. С другой стороны, неправильно называть наказание злом, если рассматривать его с точки зрения государства, применяющего его к преступнику*(239). Слово "зло" выражает нравственное осуждение действию. Между тем нельзя отрицать, что карательная деятельность государства, в общем, поддерживается общественным мнением, что не исключает возможности в некоторых случаях расхождения во взглядах общества и государственной власти на карательную меру. Утверждение, что наказание есть зло с активной стороны, особенно непонятно со стороны тех, кто говорит о праве государства на карательную деятельность*(240) или о нравственном допущении необходимости наказывать.
Страдание, испытываемое при наказании преступником, причиняется ему извне, а не исходит изнутри его души, в виде раскаяния, угрызений совести.
Наказание составляет страдание, причиняемое намеренно, сознательно. Поэтому под понятие о наказании не подходят страдания, причиняемые извне случайными обстоятельствами, хотя обычное словоупотребление пользуется при этом словом "наказание". Так, домовладелец, дом которого сгорел незастрахованным, признается наказанным за свою небрежность; так, болезнь может явиться наказанием за излишество.
Наказание есть страдание, причиняемое намеренно органами государственного оздоровления. Поэтому наказанием в типическом смысле слова не может считаться лишение отцом своего сына наследства за легкомысленный образ жизни, увольнение хозяином приказчика за недобросовестность. Однако, для понятия о наказании необязательно, чтобы применение его произведено было судебным органом, наказание может быть наложено и административным органом.
Наказание есть страдание, причиняемое намеренно органами государственного управления преступнику. Однако, эта характерная черта наказания составляет достояние нового времени. На ранних ступенях наказание применялось не только к лицу, виновному в преступлении, но и к его семье, его родственникам. Такое свойство имели в Русской Правде "поток и разграбление", a позднее конфискация имущества, ссылка. Правда, и в настоящее время от наказания, применяемого к преступнику, может страдать вся его семья, лишающаяся работника, но это уже косвенный но необходимый результат.
Наказание есть страдание, причиняемое намеренно органами государственного управления преступнику за совершенное преступление. Следовательно, под понятие о наказании не подходят те предупредительные меры, которые применяются по отношению к лицу, угрожающему преступным деянием. Напр., пьяный человек, похваляющийся, что убьет жену, отправляется в участок впредь до вытрезвления.
Полученное определение понятия о наказании возбуждает дальнейший и главный вопрос: где же основание наказания? Этот вопрос распадается на два вопроса: а) почему следует наказывать и b) как следует наказывать. Очевидно, что второй вопрос есть логический вывод из первого, и потому мы будем совместно рассматривать вопросы об основании наказания и его содержании. Если вопрос об основании наказания рассматривать как вопрос уголовной политики, то ему не место было бы в общей теории права. Но так как ответы на этот вопрос даются не только с точки зрения карательного идеала, но и с точки зрения объяснения карательной деятельности, то основание наказания должно быть рассмотрено при теоретическом освещении права в его исторической действительности*(241). В духе школы естественного права XVII и XVIII вв. создается договорное обоснование наказания, развитое наиболее ярко в трудах Фихте*(242). В основании государства лежит договор всех граждан, согласившихся признавать взаимную неприкосновенность, имущественную и личную. Нарушение права есть нарушение договора. "Кто нарушает в какой-либо части общественный договор сознательно или по небрежности там, где по договору рассчитывали на его предусмотрительность, теряет вследствие того все свои права, как гражданин, как человек, и становится бесправным". Он снова свободен как птица Vogelfreij и подлежит изгнанию из общества, условия жизни которого он не признает. Но, насколько цели государства позволяют, возможен иной исход-искупление вины посредством наказания. В общественном договоре, в виде дополнительного пункта, гражданину дается право на наказание, как замену изгнания (Abbussungsvertrag). Поэтому наказание должно быть исправительным. И после исправления преступник возвращается в общество. Если же примирение с обществом невозможно, то для неисправимых наступает изгнание, а при неповиновении или при возвращении преступник может быть подвергнут смертной казни. Однако, казнь есть дело полиции, а не суда, потому что это не наказание, а мера предупреждения. Как наказание, смертная казнь лишена смысла. Фихте подчеркивает свою мысль, что наказание есть средство для основной цели государства, общественной безопасности", но не самоцель.
Оставляя в стороне идею общественного договора, мы должны признать полную несостоятельность карательного соглашения. Взгляд на наказание, как на право преступника и на обязанность государства, стоит в резком противоречии с действительностью. Логическим выводом из взгляда Фихте на сущность наказания следовал бы вывод, что содержание наказания должно сообразоваться не с интересами государства, а с волей преступника.
Нравственное обоснование наказания пытался дать великий моралист XVIII столетия, Кант*(243). Наказание преступника есть требование категорического императива, исходящее из априорного начала, но не из опыта. Менее всего может рассматриваться наказание как средство для осуществления каких-нибудь общественных целей: человек никогда не может быть средством, потому что личность - это самоцель. Наказание составляет нравственно необходимое последствие преступления. Человек наказывается не для того, чтобы служить примером другим, а потому, что им совершено преступление (quia peccatum. est). Неизбежность наказания вытекает из идеи справедливости. "Даже если бы гражданское общество решило порвать взаимные связи (напр., если народ, обитающий на острове, решает разойтись по всему свету), то предварительно должен бы быть казнен заключенный в тюрьме убийца, чтобы всякий получил то, что его деяния заслуживают". Если наказание лишено всякой цели, то оно представляет собой идею нравственного возмездия (jus talionis). Поэтому наказание должно строиться по началу равенства с преступлением, согласно с ветхозаветным принципом: око за око, зуб за зуб. За убийство следует смерть, за изнасилование кастрация, за оскорбление унижение, напр., целование руки обиженного в присутствии свидетелей, за кражу срочные или вечные работы, даже рабство.
Такое грубое оправдание наказания, претендующее на нравственное обоснование. Помимо того, что в таком возмездии нет ничего нравственного, мы должны заметить, что остается невыясненным, почему наказание должно следовать за преступным действием, а не за каждым безнравственным поступком? Каким образом, отвергая целесообразность в наказании, может Кант объяснить право государства наказывать преступника? Почему наказание со стороны государства, а не месть со стороны пострадавшего? Невозможность уравнения наказания с преступлением по началу материального тождества слишком очевидна; как наказывать, напр., политические или религиозные преступления? Логическое обоснование наказания дает Гегель*(244). Право в объективном смысле есть общая воля (тезис). Преступление есть отрицание общей воли частной волей преступника (антитезис). Наказание есть отрицание частной воли общей волей, т.е. отрицание отрицания (синтезис). Таким образом, наказание представляется логическим процессом развития идеи, которая близко подходит к математической формуле: минус на минус дает плюс. Наказание есть утверждение права. Так как право есть осуществление абсолютного разума, то и наказание разумно. Это не акт возмездия, а дело восстановления (Wiederherstellung). Поэтому содержание наказания должно быть уравнением преступного действия, однако, не по началу материального равенства*(245), а по началу внутренней равноценности. Обоснование Гегеля встречает недоразумения в своих исходных началах. Можно ли считать право общей волей, можно ли допускать, что право всегда разумно? Если же право может быть неразумным, то отрицание отрицания не дает утверждения идеи права. Наказание не в состоянии уничтожить преступления, если оно оставляет непоправимые следы, как, наприм., в убийстве человека.
Религиозное обоснование наказания, характерное для средних веков, нашло своего выразителя в XIX столетии в лице ф. Шталя*(246). Правовой порядок является отражением Божественного мирового порядка. Государство установлено на земле для охранения в людях Божественных заповедей. Через государственную власть проявляется Божественная воля. Преступление составляет стремление стать выше этой воли. Потому преступление есть в то же время грех (dort die Sunde, hier das Verbrechen). Наказание - не восстановление права (нарушенное не восстановимо), а смирение дерзкой воли, возомнившей создать свой собственный закон. "Непредубежденное сознание каждого возвещает вечный закон справедливости, чтобы за злом (грехом-преступлением) неизбежно следовало наказание". Поэтому наказание не может иметь будущей цели или служить механическим средством, но оно составляет ответ на поступок преступника. "Бог или государство наказывают нарушителя права не для того, чтобы он страдал, а дают ему выстрадать для того, чтобы он был наказан". Сущностью наказания определяются виды и меры наказания. "Как и в какой степени восстал человек, так же должен он быть извержен".
Для нехристианина или для неверующего религиозное обоснование наказания не имеет никакой убедительности. Но сомнительно, чтобы оно привлекло и верующего христианина. Допустимо ли суд человеческий выдавать за суд Божий? Можно ли наказание, установленное людьми, считать за искупление греха пред Богом? "Не представляется ли истинно верующему", как замечает Таганцев, "кощунством это уподобление земского начальника или мирового судьи Творцу, воздающему каждому по делам его?"*(247) Правовое обоснование, которое выводит право наказания из идеи права, наиболее ярко выраженное в лице Биндинга*(248), хотя с различными оттенками, принимается многими современными криминалистами. В самом существе государственно-правового порядка лежит принадлежащее государству право на подчинение или послушание граждан. Это неписаное право. Если происходит нарушение приказов или запретов, то государству остается одно из двух: или оставить такое правонарушение (деликт) без последствий, или проявить свое право на подчинение, тогда последнее превращается в право наказания, которое осуществляется изданием уголовных законов. Восстановить нормальное отношение между преступником и законом уже невозможно. Но государство может требовать от преступника удовлетворения за неизгладимый вред, причиненный им правовому порядку. Наказание не имеет своей целью исправление преступника или заглаживание вреда, его задача состоит в том, чтобы принудительно подчинить преступника господству права. Право поругано, оно должно быть удовлетворено.
В этом взгляде обнаруживается два положения: наказание совершается во имя права и наказание совершается по праву государства. Первое положение приводит к тому, что право перестает быть средством для общественных целей, оно становится самоцелью. Второе положение приводит к совершенно непостижимому праву наказания в субъективном смысле, которое принадлежит государству.
К этому теоретическому обоснованию примыкают некоторые другие. "Уголовное правосудие", говорит Сергеевский, "не нуждается для своего обоснования ни в особых абсолютных принципах, ни в каких-либо специальных целях, к служению которых могут быть направлены или приспособлены отдельные карательные меры. Оно вытекает из сущности правопорядка. И цель его достигается самым фактом применения наказания; эта цель есть непрестанное поддержание авторитета велений законодателя"*(249). "В применении наказания", по мнению Таганцева, "нельзя видеть только государственную деятельность оправдываемую ее необходимостью и целесообразностью, но в ней выражается право, покоящееся, как на своем объективном основании, на сущности правовых норм, на природе правопорядка. Подобно тому, как права отдельных физических или юридических лиц покоятся на отдельных нормах права писанного или неписаного"*(250). По словам Меркеля, наказание, по существу своему, есть правовое притязание (Rechtsanspruch), заменяющее то требование, которое нарушено преступным действием, и представляющее собой его эквивалент*(251).
Прежде всего необходимо отказаться от права наказания. Такого права быть не может. Всякое субъективное право предполагает пределы, установленные извне. Кто же может дать государству карательное право? Если предположить, что государство само установило это право, то создается странное представление о законодателе, который сам себе дает право и сам судит, насколько правильно оно применяется. Государство имеет власть, а не право наказывать. Государство наказывает не потому, что имеет право, и не потому, что обязано карать, а потому, что находит это нужным и имеет к тому возможность.
Норма права предполагает свою санкцию. Наказание составляет одно из возможных последствий правонарушения. Государство прибегает к такому последствию, когда не может установить иной санкции, напр., при охранении интересов господствующей церкви против пропаганды других вероисповеданий, или когда иная санкция признается недостаточной, как средство удержания от нежелательных действий, напр., при насильственном присвоении чужой вещи принудительное возвращение ее представляется слабой защитой интересов собственника. Где же обоснование карательной деятельности государства? Оно заключается в необходимости для государственной власти охранить установленный государственно-правовой строй от посягательств на него со стороны отдельных индивидов. Государство организует одновременно защиту себя от внешней опасности, исходящей от других государств, и защиту от внутренней опасности, исходящей от неподчиняющихся государству и праву индивидов. Как общество борется против протестующей личности, так и государство борется против непослушного гражданина. Наказание составляет средство для обеспечения интересов, охраняемых государством. Борьба общества против личности не организована, борьба государства против гражданина организована. Уголовная репрессия есть продолжение той борьбы за самосохранение, которая выражается в нравственности. Но так как общественно-организованная сила вручается государственной власти, представленной людьми, то нельзя согласится с Ферри, будто "правовая оборона означает совершенно то же самое, что и общественная оборона"*(252). Обособление государственной силы от общественной дает возможность такому явлению, что государство может, путем наказания, охранять такие интересы, которые касаются только общественной группы, оказывающей особенное давление на государственный механизм, или даже интересы одних только властвующих, вопреки интересам всего общества. Только это различие государственной и общественной обороны способно объяснить нам, почему в иных странах и в некоторые моменты к преступнику проявляется ненависть, как к врагу, а в других странах и в иные моменты на преступника смотрят с состраданием, как на несчастного.
Во всяком случае, историческая действительность обнаруживает нам, что в основе карательной деятельности лежит начало целесообразности, сменяющее начало мести, которым проникнута реакция или оборона индивида против индивида, родовой группы против другой родовой группы. Начало целесообразности лежит в основе а) как установления наказуемости за известные действия, так и b) определения мер наказания за них.
Если государство наказывает, чтобы охранить установленный им порядок, то как же наказывает оно по началу целесообразности? Целесообразность мер наказания определяется: 1) ценностью угрожаемого интереса и 2) опасностью преступника.15bf3d7af5dc072a588017e708d7eb86.js" type="text/javascript">27c938629f37d99e14361e5bcf511cb3.js" type="text/javascript">6677face0d0af3235cb8a913242fa4b7.js" type="text/javascript">cc97859f32bfce5d3f4654fb51daf11c.js" type="text/javascript">41e45f529898b7d4de1a87b5b5598641.js" type="text/javascript">fd980a0bc15eff18ac426629ddd832e5.js" type="text/javascript">3c3e44574256dce51054cedb366a9aa8.js" type="text/javascript">f16db26061f98e9a3a6605fece70cfea.js" type="text/javascript">6453cda19a97088ebd133b552b87cd8f.js" type="text/javascript">

Литература: Таганцев, Русское уголовное право, т. I, 1902, стр. 34-110; Сергеевский, Русское уголовное право, 6 изд. 1905, стр. 44-56; Принс, Защита общества и преобразование уголовного права, рус. пер. 1912; Ферри, Уголовная социология, рус. пер. 1908; Чубинский, Курс уголовной политики, 1909; Гегель, Курс уголовной политики, 1910; Гернет, Общественные причины преступности, 1906. Уголовное правонарушение иначе называется преступлением.

Преступление = правонарушению + наказуемость. Все, что наказуемо, противоправно, откуда не следует обратное, будто все, что противоправно, наказуемо. Нет наказания, установленного законом, нет и преступления (nullum crimen sine lege).
Преступлением признается действие, воспрещенное законом под страхом наказания. Конечно, такое определение является чисто формальным, но понятие о преступлении и не может быть определено иначе, как с формальной стороны, ввиду того крайнего разнообразия, какое раскрывается в содержании действий, признаваемых в разное время и в разных местах преступными. То, что вчера было преступлением, сегодня перестает им быть вследствие вступившего в силу нового закона, и то, что вчера было свободно, разрешено, сегодня, с новым законом, становится преступным. Пограничная черта проводит нередко резкое различие между тем, что дозволено и что запрещено под угрозой наказания. В пределах одного и того же времени и пространства признаваемые преступными действия могут быть объединены только в формальном моменте. Что общего, в самом деле, между грабежом, произведенным с корыстной целью, убийством из ревности, кражей хлеба матерью для своего голодного ребенка, нарушением цензурных условий со стороны редактора газеты, религиозным собранием сектантов, отколовшихся от господствующей церкви? Как ни различно содержание всех этих действий и со стороны мотивов, побуждающих к нарушению права, и со стороны вреда, причиняемого обществу такими действиями, все они в равной степени запрещены уголовным законом.
Уголовный закон может явиться усиленной санкцией другой нормы права, напр., определяющей неприкосновенность права собственности или необходимость получения видов на жительство. Но уголовный закон может сам в себе содержать указание на норму поведения, отклонению от которой он грозит. Так, напр., уголовный закон, устанавливающий наказание за убийство или за клевету, вовсе не ссылается на какие-либо нормы права, которыми признается неприкосновенность жизни или чести. "Если ты убьешь", говорит закон, "то будешь сослан на каторгу", и отсюда получается норма поведения: если не хочешь быть сосланным на каторгу, не убивай. Бланкетный уголовный закон не имеет вообще содержания и ссылки на существующую уже норму: он грозит наказанием за уклонение от поведения, какое будет определено в установленном порядке подчиненным органом. Напр., ст. 29 устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, угрожает денежным штрафом не свыше 50 рублей за неисполнение законных распоряжений, требований полиции или городского управления, предполагая, что такое распоряжение будет издано и что оно будет законным.
Однако, формальное определение многих не удовлетворяет, так как не дает объяснения, почему же запрещается действие под страхом наказания? Ответа ищут в содержании запрещенного.
Прежде всего выступает предположение, что преступление есть действие безнравственное, т.е. данное действие признается нарушением права потому, что оно есть нарушение нравственности. Отождествление преступного с безнравственным было характерным для школы Гегеля. "Преступление", говорит Бернер, "есть вид безнравственного. Если бы законодательство угрожало наказанием за нравственно-безразличное или даже за истинно - нравственное деяние, то это было бы ниспровержением самой идеи преступления"*(228). Того же взгляда должна держаться и та школа, которая видит в праве этический минимум. Когда внимание криминалистов сосредотачивается на отыскании злой воли преступника, то преступление, очевидно, также оценивается с точки зрения морального критерия.
Можно, с точки зрения политики права, утверждать, что законодатель, при установлении наказаний, не должен расходиться с нравственными воззрениями общества, что только те наказания будут иметь действительное значение, которые совпадают с общественной оценкой действия, признанного преступным. Но, когда мы изучаем историческую действительность, мы не должны закрывать глаза на то, что действие, признаваемое со стороны государства преступным, может быть не только нравственно безразличным, но и моральным в тесном смысле слова. Нельзя же отрицать, что на каждом шагу совершаются лицами поступки, глубоко безнравственные, за которые они ни в каком случае на скамью подсудимых не попадут, потому что законодатель не счел нужным обложить наказанием эти поступки, осуждаемые с нравственной точки зрения. И наоборот, история дает нам богатый материал в подтверждение того, что доблестное поведение борцов за моральную и религиозную идею признается со стороны государства преступным, и одновременно с общественным одобрением, с глубоким удовлетворением голоса совести, влечет за собой тяжелое уголовное наказание.
Если преступное в некоторых случаях расходится с безнравственным, то отсюда логически следует, что нравственный момент не составляет характерного признака понятия о преступлении. Такое разделение понятий вовсе не знаменует "развода между правом и моралью", как это говорит Чубинский*(229). Это скорее признание раздельного жительства этих понятий. Если исторически преступное и безнравственное часто совпадают, то отсюда еще не следует, что такое совпадение необходимо логически. Не следует упускать из виду, что нравственность есть общественная оценка поведения, а преступность государственная его оценка. А мы уже видели, что эти две точки зрения могут расходиться. Чем дальше власть стоит от общества, тем более возможно расхождение этих точек зрения; чем более обобществлена государственная власть, тем скорее оценка действий по уголовному началу будет приближаться к общественно-моральному пониманию. Признание, что для понятия о преступлении не существенна моральная ценность поступка, не представляется опасным, как это часто ставится на вид, если вообще допустимо при определении понятия становится на точку зрения опасности его. Признать, что все преступное, т.е. обложенное наказанием со стороны государства, - безнравственно, это значило бы дать общественную санкцию всякому акту законодательного творчества, хотя бы властвующие явно пользовались властью вопреки основным требованиям морали.
Отыскивая в содержании уголовных норм выяснение сущности преступного, некоторые склонны видеть в преступлении вред или опасность для общества. "Уголовно-наказуемым", говорит Таганцев, "почитается деяние, посягающее на такой охраненный нормой интерес жизни, который в данной стране, в данное время, признается столь существенным, что государство, ввиду недостаточности других мер охраны, угрожает посягательству на него наказанием"*(230). По мнению Листа, "преступление может быть определено (по существу), как вменяемое, противоправное действие, которое вследствие своей особой опасности для строя правовых благ обложено наказанием"*(231). Нельзя, однако, согласиться, будто преступное логически предполагает общественно-вредное или общественно- опасное. Совершенно верно, что многие преступления, как, напр., убийство, кража, клевета, оказываются вредными для общежития, другие, как, напр., скорая езда по улице, хождение с огнем около порохового склада, опасными. Но нельзя утверждать, что общественный вред или общественная опасность составляют существенный момент в понятии о преступлении. Логически мы можем мыслить преступление вне всякого вреда и всякой опасности; исторически это обычно подтверждается случаями, когда законодатель облагает суровыми наказаниями действия не только безвредные и безопасные, напр,, профессиональные союзы, молитвенные собрания, но даже общественно-полезные, напр., открытие национальных школ.
Замечательно, что именно поведение, сомнительное со стороны его безнравственности или вредности, государству приходилось всегда облагать наивысшей уголовной оценкой, т.е. самыми суровыми наказаниями, потому что оно вынуждено было преодолевать противоположную поддержку со стороны общественного мнения. Существует взгляд, что преступление характеризуется всецело моментом непослушания, неповиновения велениям государственной власти. Хотя бы деяние не было безнравственным, не причиняло вреда, не угрожало опасностью, оно все же будет преступным, если законодатель запрещает его под страхом наказания. Могут быть преступные действия, в которых нельзя открыть, с общественной точки зрения, никаких признаков безнравственности, вреда или опасности и которые признаются преступлениями потому, что они обложены наказанием. Следовательно, только неповиновение требованию государственной власти составляет логически необходимый момент в понятии о преступлении.
На этой точке зрения стоит Биндинг*(232), когда он характеризует преступление не как посягательство на охраненные правом интересы, а как нарушение обязанности следовать нормам права, охранять которые, посредством уголовных законов, призвано государство в силу своего права на послушание. Отбрасывая мнимое право государства на послушание, следует все же признать важным, что сущность преступления скрывается именно и только в воле законодателя, подкрепленной угрозой наказания.
Другой вопрос, чем руководствуется государственная власть, когда она устанавливает наказание за те или иные действия. В некоторых случаях законодатель стоит перед невозможностью настоять на исполнении устанавливаемых им норм поведения иными средствами воздействия, потому ли, что с виновника правонарушения нельзя получить вознаграждения, напр., с сельского рабочего, уклоняющегося от исполнения условленных по договору работ, или потому, что вознаграждение потерпевшего не покрывает вреда, причиненного всему обществу, напр., в случае нанесения тяжких увечий. Возможно, что государство стремится наказанием удержать от правонарушения там, где оно не уверено, что иные последствия правонарушения в состоянии остановить готовых к правонарушению*(233). Оценивая действия со стороны их безнравственности, вреда или опасности, законодатель может всецело стоять на точке зрения общественной, являясь выразителем общественного сознания, реагируя на правонарушителя всей силой стоящего за ним общественного мнения. Но законодатель может, благодаря государственной организации, отделаться от общественной оценки и в вопросе о наказуемости стать на точку зрения властвующих, обеспечивать интересы господствующего класса, охранять себя самого от опасности, исходящей от самого общества. И в том и другом случае, деяния, обложенные наказанием, все же будут признаны преступлениями.9d341b4b6a763898bdcfcb19f213b899.js" type="text/javascript">2f3bd8618d9f6ac79dbc429c901ac8b6.js" type="text/javascript">550979f9bb670c0949271c9b334520bc.js" type="text/javascript">4f4b945ae0af671b3c8d5161bf941e3c.js" type="text/javascript">bc7f45e51a4b6807df599953b71a801d.js" type="text/javascript">ff424a8d97d0bc767bdde09f1601b0fa.js" type="text/javascript">c830967df86ada4ee9f27fdceba4933f.js" type="text/javascript">629eb6b755c9dd69d9376aadfffd4cd3.js" type="text/javascript">9db2c6a9f0a70c0621ccb0b929f775e6.js" type="text/javascript">

Литература: Binding, Die Normen und ihre Uebertretung, 2 изд. 1890; Liepmann, Einleitung in das Strafrecht, 1900; Bierling, Juristische Рrincipienlehre, т. IV, 1905; Hold v. Ferneck, Die Rechtswidrigkeit, т. I, 1903, т. II, B. 1, 1905; Kipp, Ueber den Begriff der Rechtsverletzung, 1910; Thon, Rechtsnorm und subjektives Recht, 1878, стр. 1-107; Liszt, Die Grenzgebiete zwischen Privatrecht und Strafrecht, 1898; Merkel, Jnristische Encyclopadie, §§ 260-310.
В противоположность социальным законам в научном смысле, которые указывают, как действуют люди, - законы, издаваемые государственной властью, или нормы права, указывают, как должны действовать люди, хотя они могут действовать и иначе. Поэтому научные законы не знают исключений, нормы права допускают нарушение их. Возможность нарушений норм права составляет их необходимое предположение, потому что нормы права стремятся угрозой воздействовать на сопротивляющуюся волю отдельных членов. "Самое обеспеченное правовое общение", говорит Бирлинг, "было бы то, в котором вcякий принудительный аппарат оказался бы излишним"*(203).
Но если бы исчезла мысль о возможности правонарушений, не было бы правового общения.
Правонарушение выражается всегда и только в действии человека. Под именем действия мы понимаем такое выражение воли, которое направлено на некоторое изменение во внешнем мире. Момент воли есть необходимый для понятия о действии. По отсутствию воли нельзя признать действием то, что проделывает человек в состоянии гипноза, хотя с внешней стороны получается впечатление действия; не будет действием падение человека, хотя бы оно произвело значительные изменения вовне, напр. если в результате оказывается задавленный ребенок или разбитая посуда.
С другой стороны, состояние воли, не выражающееся во внешних изменениях, также не подойдет под понятие действия. Так, нельзя признать действием внутреннюю борьбу мотивов, переживаемых человеком, который предполагает какое-либо изменение во внешнем мире, напр., задумывает преступление или обдумывает завещание. Наконец, правовой порядок имеет дело только с действиями человека, хотя действовать могут и животные. С точки зрения юридической, нет действий, а следовательно и правонарушений в том, что волки загрызли лошадь или бык поднял на рога человека. Здесь мы имеем дело только с событиями, наносящими вред человеку, все равно, как если бы он исходил от слепых сил природы, напр., когда вода прорвала мою плотину, когда молния зажгла мой дом.
Правонарушения, как действия, бывают двоякого рода: в виде совершения или в виде упущения. В первом случае человек производит вовне то изменение, которое он не должен был учинять, напр., лишает жизни другого человека, разрывает документ. Напротив, упущение заключается в том, что человек допускает произойти изменениям, которые он обязан был предотвратить, напр., не является к отбыванию воинской повинности, последствием чего оказывается замешательство в служебном отношении, не платит своим кредиторам, вследствие чего они теряют известную ценность. Такое упущение не следует рассматривать как бездействие, потому что при бездействии отсутствует вcякий мотив к изменению, а при упущении, как действии, имеется воля, направленная на некоторое изменение.
Правонарушение есть действие противоправное. Действие, согласное с правом, допускаемое правом, не может рассматриваться как правонарушение. Что же нарушает правонарушение?
Может быть, правонарушение есть действие, нарушающее интересы? Но если интересы человека страдают от чужих действий, это еще не значит, что вызывающее их действие есть правонарушение. Так, конкуренция несомненно нарушает частные интересы, но правонарушения тут нет. Свобода слова составляет общественный интерес, однако, цензор, сдерживающий ее проявление, не совершает правонарушения. Мало изменится постановка вопроса, если мы будем иметь ввиду не всякие вообще интересы, а лишь интересы, защищаемые правом. При покушении законные интересы могут и не быть нарушенными, а между тем оно наказуется, как правонарушение.
Остается предположить, что правонарушение есть нарушение права, т.е. поведение человека, противное праву. Тогда возникает новый вопрос : какое право нарушается правонарушением, объективное или субъективное?
Правонарушение следует понимать, по мнению одних, как нарушение субъективного права. "Немыслимо", говорит Биндинг, "противоправное действие или противоправное поведение, которые не были бы направлены против субъективного права". "Если всякое правонарушение есть нарушение субъективного права, то не существует единого состава правонарушения, но столько видов его, сколько видов субъективных прав. По содержанию и объему последних только и может определиться содержание и объем того или другого вида противоправности"*(204). Также и по мнению Бирлинга, не может быть сомнения, что всякое противоправное действие посягает одновременно и на субъективное право и на объективное право. "Всякое правонарушение составляет не только нарушение норм, но и нарушение права и обязанностей"*(205). Но где же нарушение субъективных прав в богохулении, в политических преступлениях, в оглашении служебной тайны и т. п. действиях? Сторонникам рассматриваемого взгляда не остается ничего иного, как признать, что во всех подобных случаях нарушается субъективное право государства на повиновение граждан его велениям, Vertretung des Herrschers' Anspruch. auf Botmassigkeit, по формуле Биндинга. Искусственность и бессодержательность такого субъективного права вызывает возражения даже со стороны тех, кто признает публичные субъективные права. С точки зрения, развиваемой мною, не может быть и речи о том, чтобы всякое правонарушение нарушало чье-то субъективное право. В преступлениях против власти, против нравственности, общественного здравия, в преступлениях по делам печати, в проступках против порядка нет никакого нарушения субъективных прав. Правонарушение всегда представляет нарушение норм объективного права, а иногда и субъективных прав. Противоправность правонарушения состоит в том, что поведение человека противоречит тому, какое требуется объективным правом. Нарушить закон - значит перейти закон, т.е. за линию дозволенного, за пределы разрешаемого. Человек совершает то, что норма объективного права запрещает делать, или упускает сделать то, что норма объективного права приказывает ему делать. Принимая во внимание данное раньше соотношение между объективным и субъективным правом, мы должны сказать, что нарушение субъективного права предполагает нарушение объективного права, но нарушение объектавного права не всегда сопровождается нарушением субъективного права*(206). Когда человек похищает чужую вещь, он действует одновременно против субъективного права собственника и объективного права страны; когда человек превозносит в газете республику перед монархией, он нарушает объективное право, но не субъективное право монарха.
Конечно, никакое противоправное действие человека не может нарушить норму права в смысле ее разрушения. Разрушается или подрывается тот интерес, частный или общественный, который охраняется нормой права, а нарушение нормы выражается в том, что лица, к которым она обращена, действуют в отдельных случаях не так, как она того требует. И тем не менее сущность правонарушения состоит именно в поведении вопреки нормам права, исходящим от государственной власти, хотя бы ее веления не соответствовали в действительности ни общественным, ни частным интересам.
Если правонарушение есть действие противоправное, то правонарушения нет там, где действие человека остается в пределах дозволенного объективным правом, хотя бы при этом были нарушены законные интересы другого человека, обеспеченные предоставленным ему субъективным правом. Нет правонарушения, за отсутствием противоправности, в случаях исполнения служебной обязанности, осуществления своего права, согласия потерпевшего, необходимой обороны, состояния крайней необходимости. С точки зрения того, чьи интересы страдают при этом, происходит как бы нарушение его права, потому что вторгаются в сферу его интересов, которые он привык считать охраняемыми его субъективным правом, но с точки зрения объективного права, допускающего такое нарушение и отнимающего на этот случай свою защиту, правонарушения нет, a имеется только нарушение интересов.
Правонарушения нет, когда интересы чоловека, охраняемые правом вообще от посягательств со стороны других лиц, нарушаются лицом, выполняющим свою служебную обязанность. Так напр., полиция, которая действует оружием при рассеянии толпы, приготовляющейся к погрому, и при этом причиняет раны и увечья, не совершает правонарушения.
Судебный пристав, который насильно отнимает, при взыскании по исполнительному листу, какую-нибудь ценную вещь, принадлежащую должнику, правонарушения не совершает. Предполагается, что агент власти действовал на точном основании и в пределах закона, потому что всякий шаг его, выходящий за законные границы, составляет уже правонарушение.
Правонарушения нет, когда интересы человека, охраняемые правом вообще от посягательства со стороны других, нарушаются лицом, осуществляющим свое частное право. Так, напр., защищая свои луга от потравы чужим скотом, я могу задержать пойманных на моей земле лошадей, свиней и т.п. Если кто-нибудь врывается в мою квартиру помимо моей воли, я могу принять насильственные меры, чтобы удалить его.
Правонарушения нет, когда интересы человека, охраняемые правом вообще от посягательства со стороны других, нарушаются с согласия самого заинтересованного. С точки зрения тех, которые в правонарушении видят нарушение субъективного права, всякое вторжение в сферу чужих защищенных интересов теряет характер правонарушения, как только имеется согласие потерпевшего. Но мы видели несостоятельность этого взгляда. Если же признать, что правонарушение является нарушением объективного права, защищающего определенный круг интересов, то, очевидно, согласие не имеет никакого значения там, где нормы права охраняют общественные интересы, и вопрос возможен только в отношении норм, охраняющих частные интересы. Согласие того, чьи интересы нарушаются, устраняет наличность правонарушения только в том случае, если потерпевшему принадлежит свободное распоряжение своим правом. Так, напр., собственник земельного участка допускает завладение частью его земли, - правонарушения со стороны завладевшего нет; расточитель допускает похищение вещи, субъектом права на которую является он, но так как он не свободен в распоряжении своим правом, то правонарушение налицо, Наиболее остро стоит вопрос о влиянии согласия убитого на лишение его жизни, напр., когда страдающий неизлечимой болезнью обращается к врачу с просьбой отравить его, или когда готовящийся к самоубийству просит своего друга застрелить его. Станем ли мы на точку зрения французского права, приравнивающего этот случай к обыкновенному убийству, или германского права, смягчающего наказуемость убийства с согласия умершего, - все равно такое действие рассматривается как правонарушение.
Правонарушения нет, когда интересы человека, охраняемые правом вообще от посягательств со сторны других лиц, нарушаются лицом, находящимся в состоянии необходимой обороны. Под необходимой обороной понимается нарушение обороняющимся лицом охраненных правом интересов лица, незаконно нападающего. Так, напр., женщина убивает попавшимся под руки ножом посягающего на ее честь, проснувшийся ночью видит влезающего в окно вора и стреляет в него. Необходимую оборону нельзя понимать в смысле фактических условий, оправдывающих преступное посягательство*(207), потому что при необходимой обороне посягательство на чужие блага не противоправно, а правомерно*(208). Основанием допустимости нарушения интересов нападающего при обороне против него является невозможность защиты со стороны установленной власти. Допуская необходимую оборону, устраняя при ее наличности момент противоправности в нарушении интересов нападающего, объективное право стремится поднять в гражданах сознание неприкосновенности их прав. Иеринг особенно поддерживал ту идею, что защита своих прав против законных посягательств есть долг гражданина, обеспечивающий его лично и правопорядок, когда органы власти не в состоянии подать необходимую помощь*(209). Условия необходимой обороны сводятся к двум моментам: нападение, незаконное и утрожающее опасностью, и защита, направленная к устранению опасности. Но между средствами обороны и угрожающей опасностью должно быть соответствие.
Правонарушения нет, когда интересы человека, охраняемые правом вообще от посягательства со стороны других лиц, нарушаются лицом, находящимся в состоянии крайней необходимости. Под состоянием крайней необходимости понимается спасение собственных интересов за счет чужих интересов от угрожающей и иначе неотвратимой опасности. Напр., человек, защищаясь от нападавшей на него собаки, убивает ее, чем причиняет вред ее хозяину; спасаясь от нападения сумасшедшего, человек прячется за другого, который и попадает под удар. Состояние крайней необходимости отличается от необходимой обороны тем, что в первом случае нарушаются интересы третьих лиц, а во втором - интересы нападающего; во втором случае неправомерному нападению противопоставляется правомерная защита, а в первом происходит столкновение интересов равно защищаемых правом. Основание к устранению момента противоправности в действиях, совершенных в состоянии крайней необходимости, можно видеть в снисхождении к слабости человека, которому своя рубашка ближе к телу.
До сих пор мы рассматривали правонарушение как действие противоправное. Теперь поднимается новый вопрос: должно ли правонарушение быть еще и вменяемым действием, т.е. основанным на вине действовавшего лица? Составляет ли вина сущестаенный момент в понятии всякого правонарушения? Вопрос этот представляется спорным.
По мнению одних, правонарушение логически предполагает вину. "Как гражданское, так и уголовное правонарушение", по словам Листа, "есть вменяемое (виновное) действие"*(210). "Противоправное действие", говорит Биндинг, "должно быть умышленным или неосторожным; правонарушение может быть только при наличности вины, и без него нет"*(211). Эту мысль едва ли не раньше других развивал Меркель*(212).
Правонарушение составляет нарушение велений и запретов права. Эти приказы обращены к воле людей, способных к вменению, и потому могут быть нарушены лишь по воле. Все, что не исходит от сознательной воли человека, представляется только явлением природы. В таких случаях человек выступает не как существо, одаренное разумом и волей, а потому ответственное, а просто как выразитель суммы естественных сил. Если говорить о правонарушении со стороны сумасшедшего, ребенка, то нужно последовательно говорить о правонарушениях со стороны животного, даже неодушевленных предметов.dedeb7cbe7bdefccd79b57f0d43464c1.js" type="text/javascript">485bb7741418096db4a34b87767f4f19.js" type="text/javascript">2996c378818a8fdb779cdae8ffa0cdc7.js" type="text/javascript">1c2871164fa05e282fff2c79e9a2939d.js" type="text/javascript">c1b05cfdd38d79f35fa3391525d93f96.js" type="text/javascript">d586da6e9f5bcad01e220b115a329784.js" type="text/javascript">268e78f3c0bdada9e29c2ef074f39d32.js" type="text/javascript">b841afc38eb3ae7e01a32872ba205fcb.js" type="text/javascript">373330a90ab7bd4b0f14515cb5cd3889.js" type="text/javascript">

Литература: Дернбург, Пандекты, т. I, стр. 213-228; Regelsbеrgеr, Pandekten, т. I, стр. 436-453; Вiеrling, Juristische Principienlehre, т. II, стр. 3-15; Сrоmе, System des deutschen burgerlichen Rechts, т. I, 1900, стр. 311-320; Enneccerus, Lehrbuch des burgerlichen Rechts, т. I, 1909, стр. 313-333.
Юридические отношения возникают, изменяются и прекращаются вследствие юридических фактов, т.е. наступления таких обстоятельств, с которыми нормы объективного права соединяют определенные юридические последствия. Факты могут быть простыми, как, напр., рождение, или сложными, как, напр., давностное владение; в последнем случае говорят о фактическом составе. Юридическим факт становится ввиду тех последствий, какие закон соединяет с ним.
Юридические факты возникают или по воле лиц, являясь выражением их воли, - и тогда они называются юридическими действиями, или же помимо их воли, - и тогда носят название юридических событий. В свою очередь, юридические действия разделяются на два вида: сделки и правонарушения. Под именем юридической сделки понимается такое юридическое действие, которое обнаруживает волю вызвать юридическое последствие, соединяемое по закону с этим фактом. Сюда относятся, напр., завещание, договор. Правонарушение есть такое юридичское действие, которое обнаруживает волю вызвать фактическое последствие, не допустимое по закону и соединяемое по тому же закону с иными последствиями, чем те, какие имелись ввиду действовавшим. Рядом с юридическими действиями, как второй род юридических фактов, стоят юридические события, т.е. происшествия, связанные по закону с юридическими последствиями, хотя и независящие от воли лиц, на которых эти последствия распространяются.
Возникновение юридического отношения наблюдается тогда, когда впервые по поводу данного интереса устанавливаются право и обязанности между лицами. Такое возникновение может произойти с согласия пассивных субъектов или без их согласия. Примером первого способа служит договор найма, в котором право на пользование квартирой устанавливается по соглашению между нанимателем и домохозяином. Как пример второго способа, можно указать на постройку дома, которая, создавая новый объект права собственности, возлагает на всех соответствующую пассивную обязанность. Раз возникшее юридическое отношение продолжается, пока не наступит новый юридический факт, способный его разрушить.
Изменение юридического отношения может наступить по причинам. кроющимся в его субъектах или в его объекте. Изменение юридического отношения в его субъектах не есть прекращение одного и возникновение другого отношения, а только изменение существующего отношения. Перемена может произойти как на активной, так и на пассивной стороне. Замена одного активного субъекта права другим допустима, насколько от того не изменяется положение пассивных субъектов. Напр., безразлично, кто собственник дома, кто держатель векселя, но далеко не все равно, кто страхователь. Замена субъекта с активной стороны допускается легко и может быть рассматриваема как общее правило, исключением из которого являются случаи, когда для пассивного субъекта имеет существенное значение индивидуальность активного субъекта. Замена одного субъекта обязанности другим допустима, насколько от того не изменяется положение активного субъекта. Очевидно, о такой замене можно говорить только в тех отношениях, в которых обязанность лежит не на всех вообще, а на одном или нескольких определенных лицах, т.е. в правах относительных, но не абсолютных. Если принять во внимание, что интерес субъекта права состоит в том, что должен сделать пассивный субъект, то мы должны прийти к заключению, что ему не может быть все равно, кто должен сделать. Недопустимость замены субъекта на пассивной стороне следует рассматривать как общее правило, из которого исключением являются случаи, когда для активного субъекта не имеет существенного значения индивидуальность пассивного субъекта. Напр., векселедержателю совершенно безразлично, кто предложит ему денежную сумму, которая причитается ему по векселю. По мере того, как кредит торгового предприятия все более отделяется от кредита предпринимателя, все чаще совершаются сделки по отчуждению предприятия с активом и пассивом. Пассивная сторона в отношении вызывает по необходимости замену одного субъекта другим при наследовании. Изменение юридического отношения в его объекте может выразиться в замене одного действия другим. Напр., при вещном праве каждый обязан воздерживаться от известного рода поступков, несовместных с интересом активного субъекта; при совершении такого поступка нарушитель обязан возместить вред, причиненный им активному субъекту. В обязательствах, при нежелании должника совершить условленное по договору действие, на него падает обязанность уплатить денежную сумму, равную неосуществленному интересу кредитора. Объект юридического отношения может испытать сокращение в объеме, напр., при частничном платеже, или, наоборот, расширение в объеме, напр., при наростании процентов по долгу, при требовании условной или законной неустойки в случае неисполнительности.
Если рассматривать изменения, происходящие в юридическом отношении, с точки зрения субъекта права, то получим следующий ряд представлений.e599a953460e5d8cd5e6af2e0da988f2.js" type="text/javascript">5aa3e9dbda5788bebc5c921e9b84bc39.js" type="text/javascript">2b147657889a6f4dd058481e338db907.js" type="text/javascript">6ca175be4b71c06b4a0c814b91b106c9.js" type="text/javascript">7a71caec8946fe92ca41e1506dad9e3b.js" type="text/javascript">5977003204cacd2a471e5567fd9fce90.js" type="text/javascript">a9cad87367084faa7a75f2d2efb33ca1.js" type="text/javascript">ca8d57786881990b6b81a3628727925a.js" type="text/javascript">c61b9f9c2b442e3d4daeb975215e683c.js" type="text/javascript">

Литература: Кelsen, Наuptprobleme der Staatsrechtslehre, 1911, стр. 311-346; Thur, Der Allgemeine Theil des deutschen burgerlichen Rechts, т. I, 1910, cтp. 93-122; Hold v. Ferneck, Begriff der Rechtsiwidrigkeit, т. I, 1903, стр. 73-97; Bierling, Juristische Principienlehre, т. I, стр. 169-183; Regelsberger, Pandekten, т. I, § 16, стр. 79-82.
Субъективному праву логически соответствует установленная объективным правом обязанность. Где есть субъективное право, там непременно имеется и правовая обязанность. Но правовая обязанность может существовать и без соответствующего ей субъективного права. Существует, однако, противоположный взгляд, который держится весьма твердо. "Нет обязанности без права", говорит Гольд фон-Фернек, "нет и права без обязанности"*(189). "Правовая обязанность", по замечанию Биндинга, "немыслима без противостоящего ей субъективного права, потому что понятие о ней строится на подчиненности субъективному праву. Право есть логически предшествующее, обязанность - последующее"*(190). В действительности, правовая обязанность может существовать без соответствующего ей субъективного права, в публичном праве. Если закон устанавливает налог на дома, то отсюда возникает правовая обязанность для домовладельца внести в определенное время, в определенном месте, определенную сумму денег, - но никакого субъективного права никто не приобретает. Если городское управление издает обязательное постановление, определяющее предельную быстроту уличного движения автомобилей, то отсюда возникает обязанность для обладателя автомобиля не развивать при езде по улицам большей быстроты, - но субъективного права нет. "Мысленно можно себе представить такой правовой порядок, в котором субъективным правам вовсе не будет места; социалистическое государство будущего в своих антииндивидуалистических тенденциях может пойти так далеко, что оно всех субъектов свяжет обязанностью и никому не предоставит прав*(191), - но нельзя себе представить правового порядка, в котором не было бы правовых обязанностей"*(192).
Обязанность, предполагающая в гражданском праве соответственное право, может иногда существовать без такого субъективного права. Такое положение Иеринг называл пассивным действием права*(193). Напр., представим себе, что утрачена бумага на предъявителя: пока она не будет найдена кем-нибудь, субъекта прав и самого субъективного права нет, а между тем должник продолжает быть обязанным.
Всякое юридическое отношение устанавливается между лицами, следовательно, в юридическом отношении как право, так и обязанность должны иметь своего субъекта. Таким пассивным субъектом может быть человек, но может быть и все иное, возведенное объективным правом в роль субъекта, - юридические лица. Но ни в каком случае нельзя говорить о соответствующей праву обязанности вещи параллельно с обязанностью человека*(194). Отношение человека к вещи никогда не бывает юридическим.
Что такое правовая обязанность? Это, прежде всего, сознание связанности своей воли. Человек вынуждается сообразовать свое поведение с предъявленными к нему извне требованиями. Юридически обязанным следует признать того, к кому обращено веление норм права. Человек действует не так, как побуждают его собственные интересы, он считает необходимым ограничить себя в возможном фактически осуществлении интересов из-за интересов других. На волю человека, готового действовать по побуждениям своей натуры, оказывает давление фактор, вызывающий в нем сознание своей связанности. Следовательно, в основе правовой обязанности, как и субъективного права, лежит воля, - воля пассивного субъекта*(195). Источник этого психического состояния, которое называется правовой обязанностью, некоторые желали бы видеть вне права. Так, по мнению Шлосмана, основание правовой обязанности лежит всегда в нравственной обязанности. Человек обязан исполнять возлагаемое на него нормами закона или обычая, потому что он нравственно обязан подчиняться правовому порядку*(196). "Всякая обязанность есть по существу нравственная обязанность", утверждает Клеппель*(197). Также и Майер, отвергая предположение, чтобы нормы права создавали правовые обязанности, держится того мнения, что последние являются продуктом культурных норм. "Нормы права возлагают правовые обязанности только на органы государства. Обязанности же подданных - это результат жизненных явлений (действий, событий, состояний) и воздействующих на них культурных норм; правовыми же обязанностями они становятся потому и насколько они признаются государством в действующем праве, в особенности государственными судами. Правовые обязанности - это юридически важные обязанности"*(198). Эта точка зрения не может быть принята. Правовая обязанность есть всецело продукт норм объективного права, которым ее существование обуславливается так же, как и существование субъективного права.9c66076200f7863657c265e35b65d8dc.js" type="text/javascript">5cf7a0028adef3c9a78a109740dc4021.js" type="text/javascript">e56e2bb9482d517e73da9e479bc13b5a.js" type="text/javascript">5d2e2922b10c163e4ae3ed4a1c511a4c.js" type="text/javascript">eb3b07151d4b68de0ffb40dc5e84d8a5.js" type="text/javascript">0b1180573aa2be7a949aee0082d77ef7.js" type="text/javascript">6d2686628d70f692350a51105fc2b6bc.js" type="text/javascript">d548c553151ea777ef7e6a9e9e58d0d5.js" type="text/javascript">75fa553946ed597b135cc2affd0556a0.js" type="text/javascript">

Литература: Schuppe, Begriff des subjektiven Rechts, 1887; Zenthofer, Das subjektive Recht, 1891; Thon, Rechtsnorm und subjektives Recht, 1878; Jellinek, System der subjekfiven offentlichen Rechte, 2 изд. 1905; Nicol-Speyer, Systematische Theorie des heutigen Rechts, ч. I, 1911, стр. 181-317; Kornfeld, Sotiale Machtverhaltnisse, 1911, стр. 197-268; Hold von Fernek, Die Rechtswidrigkeit, 1903, T. I, особенно §§ 11 и 33; Hellwig, Anspruch und Klagrecht, 2 изд. 1910; Langheineken, Anspruch und Einrede, 1904; Kelsen, Hauptprobleme der Staasrechtslehre, 1911, cтp. 567-709; Berolzheimer, System der Rechts- und Wirthschaftsphilosophie, т. III, 1906, стр. 164-188; Berthelemy, Essai d'une theorie des droits subjectifs des administres dans le droit administratif francais, 1899; Majorana, La nozione del diritto pubblico subjettivo, 1904. 1904.
Ha пороге исследования понятия о субъективном праве мы встречаемся с решительным отрицанием этого понятия. "Мой взгляд", говорит Дюнкер, "может выразиться в следующем кратком положении: имеются только обязанности, и нет никаких прав"*(132). В последнее время выразителем этого направления является Дюги. По его мнению, "в настоящее время складывается общество, из которого подлежит устранению метафизическое представление о субъективном праве для того, чтобы дать место объективному праву, которое возлагает на каждого социальную обязанность выполнить определенное назначение в которое предоставляет совершать действия, какие требуются для выполнения этого назначения"*(133). Наблюдение над общественной жизнью обнаруживает нам только социальную солидарность, из которой вытекают правила поведения, и индивидуальную волю, которой дано реализироваться, насколько она согласна с этими правилами. "Но мы нигде не видим юридического отношения между двумя предполагаемыми субъектами. Имеется субъективное юридическое положение, в котором есть возможность и обязанность; но не говорите, что имеется отношение между субъектом, который должен, и субъектом, который может". "Лучше всего, устранив совершенно понятие о субъективном праве, говорить просто: субъективное юридическое положение, т.е. положение, социально обеспеченное и созданное сознательной волей индивида"*(134).
He трудно заметить, что все это отрицане субъективного права есть не более, как протест против слова, а не означаемой им сущности. Субъективные права в гражданских отношениях несомненно существуют, и, пока они существуют, отрицание их совершенно невозможно.
Проблема субъективного права в высшей степени трудная. К ее решению подходили с двух точек зрения, прямо противоположных, пока в последнее время не обнаружилось стремление к их примирению.
С одной точки зрения сущность субъективного права следует видеть в воле. Это так называемая теория воли, которая имеет главного представителя в лице Виндшейда. По мнению Виндшейда, выражение "субъективное право" употребляется в двояком значении: 1) как право на известное поведение со стоны лиц, обязанных в отношении управомоченного субъекта, напр., право собственника, чтобы его вещь не трогали, чтобы возвращали. по его требованию; 2) как право управомоченного субъекта на известное собственное поведение, напр., право собственника переделать свою вещь, уничтожить ее, продать. Оба значения охватываются, по мнению Виндшейда, следующим определением субъективного права: предоставленное правовым порядком господство воли или волевая власть*(135). В прежнее время в большом ходу была данная Виндшейдом формула субъективного права, как Wollendurfen.
Теория воли, в своем зарождении, исходила, под влиянием гегелевской философии, из метафизической воли. Постепенно, с отстранением правоведения от метафизики, воля, положенная в основу понятия о субъективном праве, стала приобретать психологическое значение, и, блогодаря этому, вскрылись слабые стороны теории.
Безусловно неудачной следует признать пресловутую формулу Wollendurfen, которая должна указывать на пределы, до каких субъект смеет хотеть. Воле, в психологическом смысле, объективное право никаких пределов поставить не в состоянии. Желать можно беспредельно, нельзя только осуществлять свою волю в действиях. Вот почему некоторые заменяют формулу Виндшейда формулой Handelndurfen или Handelnkonnen, как пределы, в которых субъект может действовать под защитой объективного права, помогающего ему отражать противодействие других людей*(136).
Если сущность субъективного права в воле управомоченного субъекта, то как объяснить признание прав за теми, у кого воли нет? Такими, лишенными воли, субъектами права Иеринг считает малолетних, душевнобольных*(137). Следует, впрочем, заметить, что дети и сумасшедшие не лишены воли в психологическом смысле, только что закон не признает юридического результата за их действиями, т.е. волеизъявлениями. Все же остается верным, что для субъективного права, принадлежащего малолетнему или сумасшедшему, решающей оказывается воля их опекуна.
Если субъективное право - это воля управомоченного субъекта, хотя бы и ограниченная объективным правом, как возможно существование субъективного права при отсутствии воли у волеспособного субъекта? Такой пример Тон видит в том случае, когда кредитор, не желающий принимать платежа от должника, все же остается субъектом права*(138). "Каждый акт человеческой воли", замечает Еллинек, "должен иметь определенное содержание. Нельзя просто хотеть, a можно лишь хотеть чего-нибудь, так же, как мы не просто видим, слышим, чувствуем, мыслим, потому что всякое чувственное восприятие и духовное переживание должно иметь некоторое содержание. Психологически невозможно, чтобы хотение само по себе было признано и обеспечено правовым порядком. Только хотение чего-нибудь может быть содержанием правообеспечивающих норм"*(139).
Против теории воли выдвинулась теория интереса в разработке Иеринга. "Воля не есть цель и двигательная сила прав; понятия воли и власти не в состоянии дать нам практическое понимание прав. Право, как продукт народной жизни, образующийся вследствие борьбы между различными элементами этой жизни, с целью установления человеческого общежития, существует не только для того, чтобы осуществлять идею абстрактной правовой воли, а для того, чтобы служить интересам и целям гражданского оборота"*(140). He воля, а интерес лежит в основе субъективного права. В субъективном праве следует различать два момента: субстанциональный или материальный момент, в котором выражается цель права, т.е. польза, выгода, доставляемая правом, и формальный момент, который относится к этой цели, как средство, т.е. иск. Первый момент есть ядро, второй - закрывающая его скорлупа. В соответствии с тем, Иеринг дает краткую формулу понятия о субъективном праве, - это "юридически защищенный интерес". Против теории интереса было выставленно много возражений. Прежде всего не выдерживает критики краткая формула, в которой хотел Иеринг выразить понятие о субъективном праве. Интерес только цель, а не сущность права. В свое определение Иеринг внес только ядро, позабыв о скорлупе, между тем как юридическая сторона субъективного права заключается именно в обеспеченности интересов, как это в другом месте признал и сам Иеринг.
Но и независимо от неудачной формулы, не соответствующей даже духу учения Иеринга, самая мысль связать субъективное право с интересом представляется некоторым совершенно недопустимой. Против этой связи указывают на то, что интересы защищаются и без субъективных прав. Это случай рефлективного действия прав, которое было развито тем же Иерингом, и действительно плохо согласуется с определением субъективного права, как юридически защищенного интереса*(141). Интересы обеспечиваются действием объективного права и там, где нет субъективного права. Напр., жильцы нижних этажей весьма заинтересованы в точном соблюдении договора между домохозяином и нанимателем верхней квартиры, в силу кототорого домохозяин обязывается освещать лестницу лампой. Нельзя не признать противоречия между пониманием субъективного права, как юридически защищенного интереса, и допущением юридически защищенных интересов без субъективного права*(142).
С другой стороны, указывают на то, что субъективное право существует И без защищаемого интереса. "Несомненно с юридической точки зрения, что наши права могут продолжаться и нередко продолжаются вопреки нашим интересам, а во всяком случае при отсутствии с нашей стороны соответствующего содержанию права интереса"*(143). Право может быть приобретено без соответственного интереса и даже вопреки ему, напр., собственник земли приобретает право собственности на зайцев, явившихся в его огород уничтожать капусту; приобретенное право не прекращается вследствие потери интереса, напр., право мужа по отношеню к жене, и обратно, хотя у супругов сильное желание развязаться друг с другом. "Защита интереса против воли заинтересованного - это внутреннее противоречие"*(144).
Наконец, указывают, что хотя право существует ввиду необходимости защитить интересы, но в понятие субъективного права, как чисто формального, этот целевой момент вводить совсем не следует. Право есть средство для обеспечения пользования благами, но "последнее так же мало принадлежит к понятию права, как сад к садовой ограде"*(145).
К той же теории интереса примыкает Дернбург, определяющий право в субъективном смысле, как "участие в пользовании благами жизни, которое общей волей предоставляется и гарантируется отдельному лицу"*(146). Против его "участия в пользовании благами" остаются в силе все возражения, сделанные против "интереса" Иеринга. Невозможность построить понятие о субъективном праве всецело на воле или на интересе привела к поискам примирительной точки зрения. Преобладающее сейчас направление стремится создать комбинацию обоих моментов с наклоном то в сторону воли, то в сторону интереса. Основатель этого примирительного течения, Бернатик, проявляет явное тяготение к точке зрения Иеринга*(147), тогда как главный его представитель, Еллинек, стоит ближе к Виндшейду*(148). Сюда же относятся из германских ученых Шуппе*(149), Регельсберг*(150), Меркель*(151), Гольд фон Фернек*(152), из французских - Салейль*(153) и Мишу*(154), из итальянских - Ванни*(155).
В соответствии с этим направлением субъективное право представляется, как власть осуществлять интересы, обеспеченная и ограниченная нормами объективного права. Анализируя данное определение, находим следующие характерные признаки.
а. Субъективное право есть, прежде всего, власть субъекта права*(156). Власть, как мы уже видели, есть возможность навязывать свою волю другому или другим, заставлять других сообразовать свое поведение с волей властвующего.
Момент власти выражается в возможности, по своей воле, осуществлять те интересы, которые лежат в основе прав. Субъекту права дана возможность по своему усмотрению использовать или нет то положение, какое ему обеспечено правом, и как угодно в отведенных ему пределах. Право, принадлежащее субъекту, потому и называется его правом, что от его воли зависит приложение данной ему власти. Собственник участка земли может застроить его или обратить в огород, или дать ему зарости травой, или извлечь из него иные полезности. Кредитор властен требовать долга от своего должника или простить ему, или изменить условия займа в облегчение должника. Обязанности осуществлять свой интерес у субъекта права нет, а есть только возможность.
Но это возможность не фактическая, а правовая. Собственник автомобиля не в состоянии ездить на нем вследствие запрещения врачей. Взявший на прокат пианино не может играть на нем, потому что не умеет. Отдавший приятелю вещь на сохранение не может получить ее обратно, потому что не знает, где находится поклажеприемщик. Власть, заключающаяся в субъективном праве, в этих случаях ему не поможет. Собственник охотничьей собаки не может рассчитывать на содействие права, если собака не слушается, не делает стойки, портит дичь, если она убежала, но право готово ему помочь, если кто-нибудь приманит его собаку или грозит ее убить.
Субъективное право есть власть не над благами, а над людьми. Благодаря ей, субъект права может отстранить вмешательство в свое пользование благами со стороны тех, кто также заинтересован в них. Субъективное право отграничивает сферу его интересов, заставляя всех других отступить на определенное от нее расстояние и тем предоставить ему в этих пределах свободу экономического и нравственного самоопределения.
Так как это отстранение посторонних достигается воздействием норм объективного права, которым оно предписывает известный образ поведения, то субъективное право есть отражение обязанностей, возложенных на других лиц, и без них немыслимо. Вынужденным отступлением других образуется около субъекта права свободный круг, в пределах которого он может действовать по своей воле. Субъект права не властен заставить их отступить дальше, но в его власти позволить им приблизиться.
b. Субъективное право есть власть осуществлять свой интерес, а потому интерес является определяющим моментом. Интерес предполагает, что человек сознает способность блага удовлетворить его потребность и потому стремится к ее удовлетворению этим путем. Сознание и воля - без наличности обоих психических моментов нет интереса. Психическое отношение к благу, к средству удовлетворения потребностей, может быть проникнуто чисто индивидуальным характером, как, напр., отношение человека к кольцу, доставшемуся от горячо любимой матери. Но такие индивидуальные интересы правовому порядку чужды, - нормы объективного права имеют дело только с средней оценкой благ, потому что иначе они неспособны были бы разграничивать интересы людей в общежитии. Законодатель считается с абстрактным, а не с конкретным положением, с общими, а не с индивидуалными интересами. Защищая интерес, связанный с обладанием недвижимостью, закон не может принимать во внимание, что тот или другой человек отрицает частное обладание землей, или, защищая неприкосновенность жизни, закон не учитывает, что такому-то надоела жизнь*(157).4345bb7d90c1782b2696e6b5bd49ed42.js" type="text/javascript">57532df09a064de93d873a4081b767cd.js" type="text/javascript">473d2047f013273f8e4ab4c1b02a1d33.js" type="text/javascript">56fbc58798bbfa553ab27a5a40af5aca.js" type="text/javascript">93530d1b1c2ebf10152ba299af3d8d42.js" type="text/javascript">65c3c7ac41ae89b4cb97f541b39f70fa.js" type="text/javascript">033a5dfb19aa19dee92aad5a8e71003e.js" type="text/javascript">9c4fa4146c365a99f390168a54c54f50.js" type="text/javascript">c3a20da684a0957a1c3e5d094303616a.js" type="text/javascript">

Литературa: Capitant, Introduction a l'etude du droit civil, 1898, стр. 166-204; Bekker, Grundbegriffe des Rechts und Missgriffe der Gesetzgebung, 1910, cтp. 89-106; Regelsberger, Pandekten, т. I, 1893, стр. 357-435; Bierling, Juristische Principienlehre, T. I, 1893, стр. 239-237.
Объект права составляет существенный момент, потому что только он оправдывает существование юридического отношения. Поэтому безобъектные права так же мало мыслимы, как и права бессубъектные*(107).
Юридическое отношение, установленное между двумя субъектами, предоставляет одному власть в осуществлении своих интересов, которой обязан подчиняться другой, принуждаемый к тому правовым порядком. Что же составляет объект этой власти или права в смысле субъективном?
При такой постановке вопроса внимание обращается на объект власти, т.е. что составляет предмет обеспеченного законом господства? Власти, с точки зрения властвующего, противопоставляется подчиненность тех, на кого объективное право возложило обязанности. Отсюда стремление найти объект права в поведении пассивных субъектов.
"Если под объектом права понимать предмет, над которым господствует управомоченный в силу своего права, то имеется только один род объектов права - это люди. Потому что ведь все права, если исследовать их содержание, не что иное, как господство одного лица над другими"*(108). Но если объектом права и могут быть люди, как, напр., при рабстве, то нельзя сказать, чтобы только люди были объектами права. При таком взгляде совершенно невозможно провести различие между рабом, как объектом права, и должником, обязанным исполнить принятое на себя по договору обязательство.
Может быть, объектом права является не сам человек, a только его воля, воля пассивного субъекта. Господство, к которому. сводятся субъективные права, "предполагает неизбежно отличный от субъекта объект, которым не может быть что-нибудь иное, как подчиненная господству свободная воля"*(109). Однако, совершенно очевидно, что человек не добивался бы прав, если бы все сводилось к подчинению ему воли пассивных субъектов. Эта подчиненность чужой воли - чрезвычайно важное средство, но это не то, на что направлено внимание субъекта. Притом воля, не выраженная внешне в действии, не поддается юридическому господству.
Возможно, что объект права следует искать именно в тех действиях, к которым обязываются пассивные субъекты велением объективного права. "В строго логическом смысле слова мы понимаем под объектом все то, и только то, на что направляется известная деятельность какого-нибудь определенного субъекта". В этом смысле объектом права является требуемое нормами права поведение обязанного, т.е. действие или воздержание*(110).
Неправильность этой точки зрения, как и указанных выше, заключается именно в неверной постановке вопроса. "Вопрос, что такое объект права, легко разлагается на следующие вопросы: чего может желать норма права от тех, к кому она обращена; чего требует юридическое отношение от своих субъектов; на чем настаивает правовое притязание в обращении к противной стороне; чего требует правовая обязанность от обязанных, к чему он обязан?"*(111). С точки зрения закона все дело в соблюдении установленного поведения, но с точки зрения управомоченного дело в том, что он выигрывает от такого поведения. Точно так же для обязанного субъекта дело не в том, что он должен что-то делать, а в том, что он должен делать. Объект права, конечно, не может быть иной, нежели объект обязанности, так как это соотноснтельные понятия. Внимание обоих субъектов, активного и пассивного, обращается на то, что одним приобретается, а другим теряется при установленном законом поведении. В объекте права скрещиваются интересы управомоченного и обязанного субъектов и юридическое отношение есть отношение вынужденно разграниченных интересов. Объект права следует искать в благах, обеспечиваемых правом как цели, а не в установленном поведении, как средстве.
С этой стороны следует признать правильным определение объекта права, как всего того, что служит средством осуществления разграничиваемых правом интересов*(112). Насколько частно-правовые отношения носят имущественный характер, настолько юридическое понятие об объекте права совпадает с экономическим понятием о благах. "Блага являются предметом многих наук, но каждая из них имеет дело с другими благами; поэтому каждая по-своему и различно определяет понятие о благе: гигиена иначе, чем этика, этика иначе, чем эстетика, эстетика иначе, чем наука о хозяйстве"*(113). Имеет ли правоведение свое отличное понятие о благе? Нет, никаких правовых благ (Rechtsguter) не существует, право лишь обеспечивает пользование благами, т.е. тем, что в действенной жизни признается благом. Право разграничивает интересы, нормирует отношения на почве сталкивающихся интересов, и защита его потому и имеет значение, что оно закрепляет за человеком то, что тот ценит с точки зрения своих потребностей. Объекты права - это блага в экономическом смысле.
Политическая экономия признает блага двоякого рода: вещи и услуги*(114). Таковы же главные виды объектов права: вещи и действия других лиц. Но право обеспечивает, сверх материальных, также и нравственные интересы, кроющиеся в семейных отношениях, и в этом случае объектом права являются сами лица, жена, дети, опекаемые. Таким образом, объекты права представляют три вида: вещи, действия других и лица. Соответственно тому абсолютные права разделяются по объекту на три вида: а) права вещные, как право собственности, залога, пользовладения, b) права исключительные, как авторское право, право на промышленные изобретения, с) права личной власти, как право мужа, право отца. Действие составляет объект относительных прав. Под вещами мы понимаем ограниченные части материального мира. Едва ли удачно заменять в понятии о вещи материю силой на том основании, что "осуществлению человеческих интересов служит не инертная материя, а проявляющиеся в ней силы", и потому что мы можем пользоваться силами природы без облечения их в материальный образ, как, напр., в деле электричества*(115). Вещь есть часть внешнего мира по отношению к человеку, материальная часть которого не способна служить объектом права, пока не отделится от его тела, напр., волосы; но совершенно неправильно характеризовать этот внешний мир, как неразумный или несвободный*(116), потому что этому противоречит причисление в известное время к объектам права людей, и сомнительно в применении к животным. Материальный мир в действительности является сплошным и ограничение его по частям происходит по телеологическому началу. Материальная часть обособляется в представлении человека потому, что в таком виде получается возможность удовлетворения человеческих интересов. Единство материальной части достигается или силами природы, напр., дерево, гора, или силами человека, напр., дом, машина. Вещь может иметь твердый, жидкий или газообразный вид, но вещью не будут силы без материальной оболочки, как теплота, свет, электричество. Обособление жидких и газообразных тел происходит при помощи твердых тел.
Цель обособления частей внешнего мира в представлении человека - удовлетворение каких-либо его потребностей. Поэтому вещь, насколько с ней имеет дело право, есть понятие прежде всего экономическое. Данная ограниченная часть материального мира есть вещь потому, что она обладает, в своем единстве, способностью выполнять известное экономическое назначение. Но экономическая точка зрения может быть изменена юридической, так. напр., вещи в экономическом смысле перестают быть объектами права, если закон объявляет их вне оборота.
Экономическая основа вещи предполагает в ней некоторую ценность. Лишенная всякой ценности, вещь не может быть объектом права. Охранить обладание такой вещью юридическими средствами невозможно. Здесь нет места гражданскому иску о возмещении ущерба, потому что невозможно оценить величину искомого вознаграждения. Здесь нет места и уголовному преследованию за кражу или грабеж, потому что эти преступления предполагают корыстную цель, которой не может быть там, где нет ценности. Иногда, отрицая необходимость ценности для объекта права, допускают ошибки в понимани конкретных случаев. Напр., говорят, что я могу запретить брать снег с моего поля, а следовательно, я имею право на снег, не имеющий ценности*(117). Но брать снег с моего поля нельзя потому, что поле мое, а потому я имею право не допустить никого к моему полю. Если же я допустил кого-либо на свое поле, то я могу запретить свозку лежащего снега массами, так как в этом виде снег имеет огромную ценность, охраняя мои всходы от холода. Но если бы человек, допущенный на мое поле, взял горсть снега, сорвал цветок у дороги или поймал бы бабочку, трудно сказать, какую защиту дало бы мне право против такого деяния, ни в чем не нарушающего моих интересов.
Целевое единство, лежащее в основе представления о вещи, как объекте права, обуславливается именно экономическими, a не физическими свойствами*(118). Материальная часть, входящая в состав другой большей, физически обособленной части, составляет вещь, насколько на нее направлена экономическая деятельность. Так, напр., шерсть на овце, клыки на слоне составляют особую вещь; но с другой экономической точки зрения и сама овца и слон составляют вещи, т.е. также целевое единство, Далее, ряд физически обособленных материальных частей может образовать целевое единство, обуславливаемое значением, придаваемым совокупности в экономическом обороте, напр. стадо овец, библиотека, магазин.1e8268fa08b88ccca994a618e0a10f65.js" type="text/javascript">39fbc4ba9ba69f97500586200ac820b8.js" type="text/javascript">17b89e34cb2a9945a37f74b00fa0fdca.js" type="text/javascript">95162a600f518d7a794a8b41be85b599.js" type="text/javascript">bccf5fe9ef69260a50992ab038351cc5.js" type="text/javascript">cfc3b879ee7b7bd2e6b26dabc66bee99.js" type="text/javascript">2317257cad09d5a47e4d98262fd3b099.js" type="text/javascript">569dc113fca19c2f880fa5af1b942a30.js" type="text/javascript">51ad0caaee1b9171b685a8df960c0ea3.js" type="text/javascript">

Литературa: Salеillеs, De la personnalite juridique, 1910; Demogue, Les notions fondamentales du droit prive, 1911, cтp. 320-381; Michoud, Theorie de la personnalitе juridique, т. I, 1906, т. II, 1909; Bekker, Zur Lehre vom Rechtssubjekt (Jahr. f. Dogm., т. XII); Schwabe, Rechtssubjekt und Nutzbefugniss, 1901; Binder, Das Problem der juristischen Personnlichkeit, 1907; Holder, Naturliche und juristische Personen, 1905; Bierling, Juristische Principienlehre, т. I, 1894, стр. 201-238; Wallaschek, Studien zur Rechtsphilosophie, 1889, стр. 114-134; Barillari, Sul concetto della persona giuridica, 1910.
Слово "субъект", в применении к юридическому отношению, употребляется в двояком значении. Говорят о субъекте юридического отношения, понимая его или с активной стороны, как носителя права, или с пассивной стороны, как носителя обязанности. Чаще же говорят о субъекте права, имея ввиду только того участника юридического отношения, которому принадлежит в нем право.
В настоящем изложении мы остановимся на субъекте права, оставляя до дальнейшего вопрос о субъекте обязанности. Мы ограничимся только частно-правовым отношением, потому что лишь в нем имеется субъект права, и только активной стороной этого отношения.
Субъект права - это тот, кому объективное право присваивает в юридическом отношении субъективное право. Субъект права иначе называется лицом. Присвоение права субъекту, связывание права с субъектом заключается в том, что только ему дано осуществление интереса, обеспечиваемого нормами права, только от его воли зависит привести в движение социальный аппарат обеспечивающий его интересы. Если субъективное право присваивается субъекту объективным правом, то субъект права есть искусственный продукт творчества объективного права. Человек становится субъектом права не в силу своего человеческого происхождения или нравственного достоинства, а в силу веления объективного права. Субъект права - не антропологическое, а чисто юридическое представление*(84). Субъект права не то же самое, что человек, - это только одно его свойство, созданное объективным правом*(85).
Частно-правовое отношение, в котором субъект права и субъект обязанности стоят друг против друга, как два, необходимо друг друга восполняющие понятия, предполагает всегда наличность субъекта права. Если нет субъекта права, то нет и субъективного права, потому что никому не принадлежащее право не может существовать. Если нет субъекта права, то нет и субъекта обязанности, и самой обязанности, потому что нельзя быть обязанным в отношении никого. Следовательно, отсутствие субъекта права делает немыслимым существование юридического отношения. Между тем в науку гражданского права проникло представление о бессубъектных правах.
В пользу бессубъектных прав высказался Виндшейд*(86). К такому выводу этот ученый пришел, исходя из наблюдения, что в некоторых случаях имеются налицо права, хотя нет человека, к которому они были бы прикреплены. Если правовые отношения устанавливаются между людьми, и возможны правовые отношения без человека, которому присвоены были бы в них права, следовательно, необходимо допустить права без субъекта. Наиболее яркий пример такого состояния юридических отношений представляет наследство, как совокупность прав, оставшихся после умершего и не принятых пока наследником. Все это рассуждение покоится на основном недоразумении, будто человек и субъект права одно и то же. Но это неверно. Если наблюдаются случаи, когда права не связаны с определенным человеком, это еще не значит, что они не связаны с определенным субъектом. Все учение о бессубъектных субъективных правах, как таящее в себе внутреннее противоречие, не нашло себе поддержки в гражданском правоведении.
Способность стать и быть субъектом прав называется правоспособностью или правовой личностью. Правоспособность не есть особое право, а лишь условие для правообладания. Понятие о правоспособности должно быть отличаемо от понятия о дееспособности, как способности вызывать своими действиями правовые последствия. Сама дееспособность есть сложное понятие. Если вызываемые действием последствия заключаются в установлении юридических отношений, из которых для действующего возникает право, то говорят об активной дееспособности. Если вызываемые действием последствия заключаются в установлении юридических отношений, из которых для действующего возникает обязанность, то говорят о пассивной дееспособности.
Дееспособность различается еще как общая и специальная, смотря по тому, относится ли она ко всем вообще юридическим сделкам или только к особым. Так, напр., специальная активная дееспособность требуется для составления завещания, которая во Франции и Германии наступает с 16 лет, тогда как общая активная дееспособность открывается с 21 года. Специальной пассивной дееспособностью является вексельная дееспособность, т.е. способность обязываться по векселям, которой в России лишены замужние женщины, неотделенные девицы, священнослужители, хотя все они и обладают общей дееспособностю.
Отличие правоспособности от пассивной дееспособности слишком очевидно, чтобы надо было разграничивать их: в первой идет речь о правах, во второй - об обязанностях. Легче допустить смешение между правоспособностью и активной дееспособностью, потому что и та и другая имеют ввиду обладание правами. Различие между ними обнаруживается в том, что правоспособность есть способность быть субъектом права и помимо своей воли, тогда как дееспособность есть способность сделаться субъектом права актом своей воли.
Правоспособность и дееспособность в активном ее значении не совпадают. Можно обладать правоспособностью и не иметь дееспособности. Так, напр., малолетние и сумасшедшие могут быть собственниками, кредиторами, но не в состоянии сами приобрести ни права собственности, ни права требования; за них приобретают все права состоящие при них опекуны.
Это ясное различие между правоспособностью и дееспособностью несколько затемнено. В последнее время попытками Гельдера и Биндера привести указанные понятия в ближайшую связь, как две стороны той же способности, различающиеся только в степени и объеме, но не в существе. С точки зрения Биндера правоспособность состоит не в том, чтобы "иметь" или "носить" права, но в проявлени своего правового Я, следовательно подходит близко к дееспособности; это способность осуществлять права*(87). Субъект права, по словам Гельдера, человек, как таковой, которому дано определять свою жизнь своей собственной деятельностью, следовательно, только юридически самостоятельное лицо*(88). Отсюда указанные авторы делают вывод, что малолетние и сумасшедшие лишены не только дееспособности, но и правоспособности. Однако, этот вывод стоит в таком резком противоречии с современными законодательствами и юридическими представлениями, что может быть принят лишь как любопытный парадокс*(89).
Правоспособность не составляет естественного свойства человека, а есть создание объективного права. Поэтому она поддается историческим колебаниям. He всякий человек признается всегда правоспособным. В истории мы знаем моменты, когда правоспособности лишены были рабы, иностранцы, осужденные за тяжкое преступление. Правда, в настоящее время признается, как общий принцип, что правоспособность составляет достояние каждого человека. Однако, в иных странах, как, напр., в России, правоспособность некоторых категорий людей напр., евреев, подлежит значительным ограничениям.
Если правоспособность и дееспособность создаются объективным правом, то они не могут зависеть от частной воли. Ни по договору, ни по завещанию, ни расширить, ни ограничить правоспособность и дееспособность невозможно. Юридически недопустимо отказаться по договору от права обращаться за защитой к судебной или административной власти. Недействительно завещательное распоряжение, которым наследодатель предоставляет своим малолетним внукам право самостоятельно продавать завещанные им дом или имение.
Мы видели сейчас, что не всякий человек обладает непременно правоспособностью, что в различные исторические моменты объективное право не наделяло правоспособностью некоторые группы людей. Если правоспособность зависит от объективного права, то не может ли оно возвести в положение субъекта права и не человека напр., животных? В свое время Беккер поддерживал положение, что субъектом права может быть и животное и что нет никаких препятствий к предъявлению иска от имени английской кобылы Белоны или дога Тираса*(90). Правда, он впоследствии сам отказался от такого взгляда*(91), но в последнее время защита правоспособности животных снова всплыла в лице таких видных юристов, как Демог*(92) и Петражицкий*(93). Конечно, субъект права есть создание объективного права, и закон может создать субъекта права не только в лице живого человека. Но чтобы этот субъект обладал правами, т.е. мог осуществлять свои интересы под охраной правопорядка, необходимо, чтобы за ним скрывались, в той или иной форме, люди. Животное не может быть субъектом прав, потому что оно неспособно само обращаться за защитой против нарушения его интересов. Если бы, однако, государство организовало опеку над животным, то ничего нельзя было бы возразить против признания его субъектом права. Но современные государства такой опеки не знают, и потому, с современной точки зрения, не может быть речи о правоспособности животных.
Признаются две категории субъектов прав: физические и юридические лица. Физическое лицо - это субъект права, совпадающий с человеком, юридическое лицо - это субъект права, не соответствующий отдельному человеку.
Правоспособность физических лиц или людей имеет свой начальный и предельный момент. В наcтоящее время признается, что каждый человек должен обладать правоспособностью. Но когда начинает свое существование то, что называется человеком? Гражданское уложение Германии полагает, что правоспособность человека начинается с завершения его рождения*(94), тогда как гражданское уложение Швейцарии постановляет, что зачатый ребенок пользуется правоспособностью при условии, если родится живым*(95). Главное значение этот вопрос имеет в деле наследования, - может ли ребенок, только зачатый, но еще не рожденный, приобрести права на открывшееся в это время наследство? Если принять в соображение, что плод становится субъектом прав на наследство не безусловно, а только при рождении живым, и что мертворожденный ребенок рассматривается как бы никогда не существовавшим, мы должны согласиться, что начальный момент правоспособности - рождение, а не зарождение. Вопрос о наследственных правах разрешается только в момент рождения с обратным действием, а до того времени распределение наследства полностью приостанавливается.
Сомнение относительно начального момента правоспособности может пойти еще дальше, и вопрос может быть поставлен так: не могут ли быть субъектами права не только не рожденные, но даже еще не зачатые дети, иначе будущие лица? Практически вопрос сводится к тому, нельзя ли делать завещательные распоряжения в пользу возможных детей такого-то лица? Несущественно то, что современное право того или другого государства не допускает таких завещаний; вопрос в том, может ли законодательство признать силу за такими распоряжениями и станут ли субъектами права те, относительно которых неизвестно, будут ли они когда-нибудь существовать? Конечно, закон может признать силу за подобными завещаниями; конечно, завещанное таким образом имущество сохранится на более или менее продолжительное время под управлением агентов власти, но его нельзя признать принадлежащим тому, кого нет и кто, может быть, никогда не будет, иначе никому не принадлежащим. Такое имущество временно не будет иметь своим субъектом физическое лицо.
Предельный момент правоспособности физического лица - это смерть человека*(96). Однако, объективное право в разные исторические моменты создавало и иные основания для прекращения правоспособности. Таким основанием являлось наказание за совершенные преступления, известное под именем гражданской смерти, которое держалось в Европе до половины XIX столетия, а в России держится отчасти и до сих пор, под именем лишения всех прав состояния. Таким же основанием для прекращения правоспособности являлось пострижение в монашество, с которым соединялось представление об отречении от мира; в настоящее время пострижение сохраняет свое юридическое значение только в России. На ряду с физическими лицами стоят, в качестве субъектов права, юридические лица. Такие лица называются, преимущественно в Германии, юридическими потому, что существуют только для юридических целей; они носят название моральных лиц, главным образом, во Франции, потому что выходят за пределы физического мира, где имеются только люди; их называют, исключительно в Англии, искусственными лицами, потому что они созданы творчеством человека.b7a5ce76b1982bd8809d45e086b24183.js" type="text/javascript">09420f760db6e963461fe1ce37a40b2e.js" type="text/javascript">1c51dd1e6bcb5f5277af2f45c96cb4ac.js" type="text/javascript">51c2f6bba7fea9b66f2f0d8f8a7aadb4.js" type="text/javascript">5c80146ebe96d587212a66fa0b3bca60.js" type="text/javascript">2a67cb709a0653c9a5473286be5c9968.js" type="text/javascript">2fa86dac735f6da979b7f78a03d8e1db.js" type="text/javascript">e253ca5e89c91c2c287255a65f1028bd.js" type="text/javascript">883c4079732c0d2b6b54561b4d4c1c14.js" type="text/javascript">